11 ноября дедушка русского шансона собрал друзей на свое 75-летие
Черноусому шансонье, которого знают во всем мире, где есть говорящие по-русски, больше 55-ти не дашь. Трудно поверить, что, кроме 75-летия, Вилли Токарев отмечает еще два юбилея. Ровно 35 лет назад он эмигрировал в США, где заслужил звание «народного еврея Брайтон-Бич», будучи кубанским казаком и православным. А в 1989-м прилетел в Союз по официальному приглашению Госконцерта СССР — c теми же песнями, которые когда-то запрещали. И дал 70 аншлаговых выступлений от Москвы до самых до окраин (потом об этом триумфе был снят фильм-биография «Вот я стал богатый сэр и приехал в Эс Эс Эс Эр», маэстро играл там самого себя). Только в киевском Дворце спорта, неизменно заполненном до отказа, Вилли отработал тогда 20 сольников.
Татьяна Чеброва
Одни называют его «куплетистом» и «кабацким певцом», другие — самородком. А он просто создатель и исполнитель всенародно любимых песен, ставших классикой жанра, вернее — уже фольклором.Как любой фольклорный персонаж, Вилли оброс массой легенд и даже снял клип о слухах и сплетнях, от которых «на уши опух». Получился маленький спектакль, где все роли исполняет сам шансонье: «...А вы знаете, что Вилли — меценат? А вы знаете, что он на трех женат? ...И поверьте, это вам не перегиб, — Вилли Токарев в аварии погиб... Говорят, что он — ни русский, ни еврей. Говорят, не вылезал из лагерей... А вы знаете, что Токарев — бандит, и давно уже в Сибири он сидит»...
Реальная жизнь знаменитого исполнителя, композитора, поэта-песенника, аранжировщика не похожа на гладкий бетон взлетной полосы — ухабов на крутых виражах хватало с избытком. Плавал моряком торгового флота, работал в самых звездных по тем временам коллективах: оркестрах Анатолия Кролла и Давида Голощекина, симфоджазе Жана Татляна, ансамбле «Дружба» под руководством Александра Броневицкого, где пела Эдита Пьеха (в том числе и песни Токарева).
Сегодня Вилли уверяет, что секрет его энергии и молодости — любимая жена Джулия, обожаемые младшие дети — 10-летняя Эвилина и шестилетний Милен. И старшие сыновья — Алекс, живущий в США, и Антон, обитающий в Петербурге (кстати, 36-летний Антон Токарев тоже имеет прямое отношение к песне — в середине 80-х годов он был членом группы «Ласковый май», несколько лет назад гастролировал по России с отцом, сейчас работает на музыкальном радио).
Есть у Вилли Ивановича и еще одна (совсем не секретная) стратегия неувядаемости — «полное отсутствие зависти, которая укорачивает человеческие дни». Однажды Токарев сказал о себе: «Родился с распахнутым сердцем, так и живу».
— «Здравствуйте, товарищи, дамы, господа! Это голос Токарева Вилли». Уже решено, что ваш юбилейный концерт будет в Карнеги-холле?
— Намечается, но невозможно подгадать точно на 11 ноября — это ведь мировая площадка, где мероприятия планируются на два года вперед. Мы подыскиваем сейчас день, который будет удобен слушателям, живущим в Нью-Йорке. И ждем — вдруг кто-то из артистов отменит выступление, как иногда бывает, и у нас появится возможность дать концерт именно там. Как альтернативу рассматриваем «Радио Сити Мюзик Холл».
— Запланированы ли встречи с вашими почитателями в Одессе, Москве?
— И в Чикаго. А сейчас ведутся переговоры о Монреале — я не привык отказывать своим поклонникам, поэтому иногда иду наперекор обстоятельствам. Люди не должны знать, что у меня какие-то проблемы со временем.
— С какого из этих торжественных мероприятий гости поедут поднимать бокалы за здоровье юбиляра?
— Мы с друзьями после каждого моего концерта пьем, только не подумайте, что напиваемся...
— Те, кто слышали «Вино не пью, вино мне пить не интересно, а пиво гонят из угля и из смолы», ни за что не подумают...
— Когда я посмотрел по телевизору запись своего 70-летия в московском ресторане «Ля Маре», не поверил, что мы смогли так все организовать. Получилось что-то особенное! Хотя, думаю, в этот раз будет не хуже.
— Главный подарок, похоже, уже есть? Говорю о диске, который вы записали...
— Недавно я выпустил двойной альбом «Мой Нью-Йорк», сейчас работаю над сборником своей инструментальной музыки Made in New York, который увидит свет в этом году. На подходе продолжение альбома «Я Вас любил» — в проект войдут новые лирические песни (как обычно, я — автор и стихов, и музыки, и аранжировок).
— То, что Вилли Токарев — многостаночник, было ясно, еще когда вы работали с Жаном Татляном.
— Да, аранжировщиком в его симфоджазе. Я играл на виброфоне, гитаре, был бек-вокалистом. Начиная с пятой своей пластинки (только в Нью-Йорке у меня вышло 22 альбома) все делаю сам. Не из меркантильных соображений — просто умею то, что не могут другие: владею многими инструментами, сам записываю бек-вокал и за мужчин, и за женщин. Кстати, после того как на «Радио «Шансон» прозвучал анонс альбома Made in New York, мне рассказали: такой шквал звонков был впервые за всю историю проекта.
Очень горжусь титулом The Master Singer, который за мой лирический альбом «Я Вас любил» присвоил мне Роберт Фарнон, делавший аранжировки для Фрэнка Синатры и других суперзвезд, написавший музыку ко многим фильмам.
— Признание мэтра стоит дороже звания «Народный артист»?
— Какой там народный артист — посмотрите, сколько их появилось: дают за хорошее поведение, как прежде партбилет. Для меня самое главное звание — что народ признал мои песни.
— Вы могли бы отметить и еще один юбилей — 70 лет вашего союза с музыкой. Кажется, в пять лет вы создали дворовый детский хор?
— Да, было, хотя сам не помню — мама рассказывала. Я родился в Краснодарском крае, на хуторе Чернышов. Дети на Кубани очень музыкальные. Там была традиция: люди после трудовой недели собирались, пели, пили вино за здоровье. Чем не народная консерватория? Наверное, я усвоил науку лучше других: собрал малышню, и мы спели то, что знали наизусть.
— Ваш младший сын сейчас примерно в том возрасте... Он тоже поет?
— Милен — очень разносторонний человек: ходит в музыкальную школу, любит посещать музеи, особенно Третьяковскую галерею. Мне приятно, что мои дети тянутся к искусству, к музыке. Эвилина уже выступала в Театре эстрады. Мы с ней на юбилее Оскара Фельцмана пели его песню «Теплоход». Растроганный маэстро обнял и поцеловал Эвилину.
Кстати, не так давно нашу семью здесь, в Москве, пригласили на международный показ моды. Выступали мы все: я, Джулия, Милен. И Эвилина, конечно. Ей так понравилось! Они с Джулией сейчас учатся в Нью-Йоркской школе моделей «Барбизон», которая существует с 1939 года (туда очень трудно попасть, там учат не только ходить по подиуму, но и умению вести светскую беседу, правилам этикета). В школе их обожают. Между прочим, сейчас пошла мода на полных женщин, и Джулия просто нарасхват.
— Когда вы говорили, что сразу после вашего юбилея жена сядет за парту, имели в виду «Барбизон»?
— Джулия улучшает английский язык — она получила грант и будет продолжать обучение по своему киноведческому профилю в одном из университетов Нью-Йорка. Как только экзаменаторы узнали, что моя жена с отличием окончила сценарно-киноведческий факультет и аспирантуру во ВГИКе, да еще у виднейшего российского историка кино и критика Ростислава Юренева, который дружил с Чарли Чаплином и Сергеем Эйзенштейном, сразу предложили ей стипендию и бесплатное обучение.
Скоро полечу к семье в Нью-Йорк — навещаю их каждые месяц-полтора. Джулия говорит, что сейчас ей особенно трудно: нужно успеть отправить детей в школу, поехать на занятия, потом забрать дочь и сына, накормить и бежать на следующие лекции...
— Разве Эвилина и Милен не в Москве?
— Они не могут без мамы. Няню мы не держим — дети в раннем возрасте должны получить от родителей все, что возможно, а не испытывать влияние энергетики другого человека. Иначе, когда они вырастут, придется спрашивать себя: в кого они такие удались — не в няню ли (смеется)?
— Празднование вашего юбилея, наверное, растянется недели на три — у вас ведь просто неисчислимое количество друзей и поклонников по всему миру...
— Ну, не знаю... Как говорили древние, веселиться нужно всегда, даже если не до веселья. Что, впрочем, не помешает нам делать серьезные дела. Вообще, подобные праздники для меня несущественны: отношусь к дням рождения весьма индифферентно.
— Неужели? А я читала, что в советское время вы аккурат к какой-то круглой дате пытались вынести с мясокомбината сосиски в контрабасе...
— Как будто я это делал один! Операцию придумал целый консилиум моих однокашников, студентов музыкального училища, с которыми мы участвовали в шефском концерте на этом предприятии. Я просто предоставил свой инструмент. Рабочие натолкали в него сосисок, мы застегнули чехол и пошли через проходную. Правда, не учли, что зимой от горячих мясных продуктов идет пар. Охранник увидел и закричал: «Горит!». Он настоял, чтобы я снял чехол. В воздухе распространился аппетитный аромат. Мужик удивился: мол, за 25 лет работы видел многое, но такого и вообразить не мог. Об этом случае написано в моей книге «Одиссея капитана Вилли», которая скоро выйдет в свет (мне помогала работать над ней прекрасная журналистка Елена Ямпольская).
— Чем же закончилось это ЧП на проходной?— Нас спросили: «Чья бандура?». Пришлось признаться: «Моя». — «Вы останетесь, — велел мне охранник. — Остальные могут идти». В общем, моих друзей отпустили, а меня заставили вынимать сосиски из контрабаса. Я их накалывал-вытаскивал, накалывал-вытаскивал, они ломались... К шести утра все было закончено. Огромная гора розовых аппетитных обломков. Рабочие, проходя через проходную и видя меня, хохотали — понимали ситуацию.
Потом появился начальник охраны, ему объяснили, в чем дело, он тут же вызвал меня в свой кабинет. Пришлось сказать, что сделал это не для себя: «Я живу в общежитии консерватории. Голодным студентам не хватает стипендии, они перебиваются с хлеба на воду». Вохровец был так растроган, что разорвал акт моего задержания, вызвал кого-то из подчиненных, велел принести бумажные мешки, сгрузить туда сосиски и отпустить меня с миром — подкормить товарищей. В России всегда были хорошие люди...
Я вернулся в общежитие, груженный едой. Какой там был праздник! Сбежались все этажи — ребята не верили...
— Когда вы рассказываете, как грабители не однажды брали вас на мушку пистолета, в это тоже трудно поверить. Что вас спасало в чрезвычайных ситуациях: чувство юмора, счастливая звезда, под которой вы родились, хладнокровие?
— Просто не терял самообладания и вел себя, как будто пистолета нет. Рассказывал всякие смешные истории, анекдоты. Один из грабителей потом сказал: «Парень, ты мне очень понравился. Дарю тебе жизнь». А он ведь собирался меня убить.
— Судя по отчетам американских полицейских в то время только в Нью-Йорке каждый год жертвами преступников становились 50-70 таксистов...
— Такая работа — мне ведь приходилось брать разных пассажиров. За четыре года было четыре ограбления: отбирали деньги, ключи, даже машину. Когда случился четвертый инцидент, я махнул рукой: а, ерунда. И перестал обращать внимание... Просто подумал: если буду волноваться, это сыграет на руку грабителю, и начал вести себя подчеркнуто спокойно.
Грабители и убийцы не любят слюнтяев, которые плачут, просят пощады. Нужно максимально собраться, выполнять все их команды (отдать деньги, например), не перечить и быть немножко в кураже, как будто у вас хорошее настроение. Это не раздражает бандитов. Наоборот, притягивает к вам — они могут сохранить вам жизнь.
— Звучит, как цитата из пособия по выживанию в чрезвычайных ситуациях...
— Когда четырежды остаешься в живых, это уже не случайность, а система. Бог мне помогает, за что я ему весьма благодарен. Со мной ведь происходили совершенно удивительные истории...
— Какая сейчас кажется самой неправдоподобной?
— Однажды зимней ночью у меня угнали машину — я остался один в заброшенном районе недалеко от реки Гудзон, куда грабители потребовали их привезти. Преступникам ничего не стоило нажать на курок — они действительно собирались меня убить и скомандовали: «К стене! Быстрее!». Пока я шагал, в голове была одна мысль: «Стреляй же, сволочь!». До сих пор озноб пробирает, когда вспоминаю...
Вдруг я услышал за спиной рев машины — грабители скрылись с глаз. Потом уныло брел по снегу и думал: «Как я попаду домой без ключей и цента в кармане?». Уже начинало светать, и вдруг увидел вдали черную точку. Вскоре разглядел, как она желтеет в первых лучах солнца. Машина... Неужели моя?
Мотор работал, но через стекла я увидел, что в салоне пусто. Почему преступники бросили мой автомобиль с не заглушенным двигателем, не знаю до сих пор. Я сел за руль и поехал, думая: «Кому-то рассказать — не поверят». По дороге подобрал пассажира и от радости, что появился клиент, который сейчас заплатит, рассказал ему эту историю. Пока мы не приехали в центр Манхэттена, он не проронил ни слова. Потом посмотрел, что на счетчике — четыре с половиной доллара, протянул мне пять баксов и процедил сквозь зубы: «Верни мне 50 центов и больше так никогда не ври. Захотел разжалобить меня, чтобы я тебе дал чаевые? Но этого не произойдет». Забрал сдачу и вышел, хлопнув дверцей. С тех пор я зарекся рассказывать людям подобные истории...
— Понятно, что таксист рискует ежеминутно, а когда вы работали медбратом, внештатных ситуаций тоже хватало?
— Упаси Боже! Конечно, трудно привыкнуть к дежурствам в разные смены, но благодаря этой работе я мог жить в самом центре города — на 50-й авеню. На 35 этаже одного из высотных домов у меня была четырехкомнатная квартира с большим холлом и огромным балконом, откуда открывалась великолепная панорама Манхэттена. Половину ее стоимости оплачивал город — в Америке есть подобные программы. Однажды я шел по улице в белой униформе, как положено медикам: белые брюки, туфли, жакет...
— Неизменно черными были только ваши чапаевские усы?
— Конечно (смеется). Меня остановил человек с планшетом в руке: «Я вижу, вы — медицинский работник? Хотите получить новую квартиру?». Я оторопел: «Как? Где?». Он махнул рукой в сторону пустыря между домами. Я удивился: «Там же ничего нет». — «Будет». Он дал мне аппликационную форму, я заполнил необходимые бумаги. Через три месяца уже имелся фундамент, еще через четыре недели стояло полдома. Меня вызвали выбрать квартиру — я взял самую лучшую, с видом на статую Свободы. Короче, спустя полгода въехал в новое
жилье.
— Это там, в апартаментах, где вы обитали один, родилась «Неразделенная любовь, как ожиданье приговора»?
— Песни — не буквальное отображение моей жизни. Эту печальную историю мне рассказал в Чехословакии один молодой человек. Он даже плакал — везде и во все времена люди бывают несчастливы, покинуты, обмануты...
— Трудно представить, что у Вилли Токарева, с его неотразимым обаянием и зашкаливающей энергетикой, могла случиться неразделенная любовь.
— Моя жена Джулия — эталон женщины. Те, кто ее видит, приходят в восхищение, потому что она — уникальный человек. Я встретил ее более 10 лет назад, хотя кажется, что вчера...
— Но прежде вам пришлось пережить две драмы — избранницы обирали вас буквально до нитки.
— Я не хотел бы касаться этой темы. Никогда не говорил плохого о своих бывших женщинах: пришли и ушли. Нет человека, который не совершал бы ошибок, другое дело, что их можно исправить. Когда вам жмут ботинки, вы покупаете другие. Вы меняете одежду, квартиры, даже государства, потому что вам так удобнее. Зачем быть вместе, если люди доставляют друг другу одни проблемы?
С Джулией я получил то, чего ждал всю жизнь. У нас очаровательные дети, которые доставляют столько радости. Они — стимул моего творчества. А жена — мой «корректор», если можно так сказать: ей первой я показываю свои песни и очень прислушиваюсь к ее мнению.
— Когда вы познакомились, Юле не страшно было начинать отношения со звездой?
— Что я артист, знала только ее сестра. Джулия, кстати, была в полном порядке: очаровательная девушка, лучшая студентка ВГИКа, масса поклонников (некоторых из них я встречаю до сих пор). Все произошло спонтанно и очень естественно. Разговаривали по телефону около года, знакомились поближе, изучали характеры, общались на вы.
— 64-летний всемирно признанный артист говорил «вы» совсем юной девочке?
— Да. Это — степень уважения. Потом мы начали встречаться по-настоящему, и я увидел, что Джулия очень неприхотлива: она могла пойти со мной выпить кофе в пышечную. Посетители приветствовали меня: «О, Вилли, привет!». Я заметил, что моя любимая не гнушается простых людей. Она без всяких претензий и комплексов, с большим чувством юмора, музыкальна, эрудированна. В общем, мой человек...
У нас было приподнятое настроение от того, что мы встретили друг друга, жизнь казалась праздником, мы ходили в кино, театры. Вели себя очень красиво, как влюбленные впервые.
— Наверное, родители Юлии, которую вы зовете Джулией, были шокированы вашей разницей в возрасте. Между вами «всего 43 года»...
— Когда мы пришли знакомиться, ее мама, мудрая и добрая женщина, сказала: «Джулия, ты не должна обидеть этого человека. Не играй с ним, честно реши: «да» или «нет». Джулия в ответ: «Мама, я хочу, чтобы Вилли стал моим мужем».
— У вас к тому времени были два сына от двух браков — взрослый и совсем небольшой...
— Я от жены ничего не срывал. В подобных случаях человек все равно узнает и может подумать: «Какой подлец, не сказал сразу!».
— Представляю вашу реакцию, когда Джулия сказала, что беременна...
— Нужно быть деревянным, чтобы никак не отреагировать.
— У вас ведь до Эвилины были только мальчики...
— Девочка — это что-то необыкновенное!
— Наверное, дочь очень эмоционально переживает рассказы о ярких историях из вашей жизни. Кстати, она знает, что ее папа в юности, плавая в заморские страны, ел крокодилов?
— Не в юности — это было относительно недавно. Художник Михаил Шемякин пригласил меня в числе других гостей в экзотический ресторан в Гринвич-Виллидже, где в меню вообще нет обыкновенной пищи. Только змеи-улитки-кузнечики, крокодилы-бегемоты. Кстати, крокодилятина, как и лягушатина, напоминает куриное мясо. Ничего особенного...
— У вас на самом деле было всего пять долларов, когда вы оказались в Америке?
— Границу Советского Союза я пересек с сотней долларов в кармане (контрабас ведь вывезти не позволили, даже крест сняли, заявив, что это — достояние государства). Пожил в Италии около месяца. Там деньги и потратил, оставив ровно пять долларов для Америки. Обычно переселенцы ждали разрешения на въезд в США или другую страну по полгода, а то и по году. Меня же через три недели пригласили на собеседование в американское посольство. Собирался уехать именно в Америку, потому что там была возможность делать то, что не удавалось в СССР, — я хотел выпустить свою первую пластинку.
И вот мне начали задавать тривиальные вопросы, среди которых был и провокационный: «Что вы делали во время службы в армии?». Пришлось заявить: «Я давал присягу, поэтому рассказать не могу». (Токарев служил в войсках связи. — Авт.). Сотрудники посольства переглянулись, один из них протянул мне руку и сказал по-английски: «This guy (этот парень) не продаст Америку». Уже через неделю мне разрешили въехать в США.
— Как вам удалось не возненавидеть СССР, ведь советская система отняла у вас, эмигранта, возможность общаться с близкими? Кажется, после вашего отъезда вы не виделись с мамой 15 лет...
— Для меня это была трагедия, но не нужно предъявлять претензии к родной стране, где ты появился на свет. В любом государстве существуют свои правила, для меня не могло быть исключения. Я усвоил на всю жизнь: где бы ни пришлось обитать, ты обязан выполнять законы данной страны. Государство сильнее человека в миллионы раз...
— «Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой — то мне страшно, то мне грустно, то теряю свой покой» — написано не только о Нью-Йорке?
— Конечно, я ведь не произносил названия города. Речь идет о переживаниях человека, попавшего в другую среду.
— Вы меняли жизнь не однажды: уехали — вернулись, теперь вот живете на два дома: в Москве и за океаном. Неужели не боитесь радикальных перемен?
— Быть человеком, которому ничего не страшно, — значит растерять какие-то свои качества. К тому же никто не знает, что будет с ним через пять минут. Страх каждому из нас присущ. Иногда возникает такая ситуация, когда не бояться просто не можешь. Выбор в том, чтобы решить, кто ты — пессимист или оптимист.
— Вилли, вас любят не только за песни, но и за вашу добрую энергетику. Она у вас от рождения или вы долго работали над своим, как принято сейчас говорить, позитивным мышлением?
— Наверное, это у меня от мамы Марии Николаевны. Она была очень мудрой и доброй — к ней за советом приходили соседки, знакомые семейные пары. Когда папа ушел на фронт, я остался за мужчину в доме (у меня была старшая сестра, а после войны отец вернулся и родились еще две). Без жизнелюбия было бы трудно...
Именно оптимистичного настроения и здоровья мне хотелось бы пожелать читателям еженедельника «Бульвар Гордона», который популярен не только в Украине, но и в США. Спасибо главному редактору вашего издания моему другу Дмитрию Ильичу Гордону за возможность пообщаться со всеми вами и напомнить: радость продлевает жизнь.
Звёздная галлерея
-
Leticija
- Капитан 3 ранга
- Сообщения: 521
- Зарегистрирован: Вт ноя 24, 2009 6:53 pm
- Скайп: chechel_55
- Пол: Женский
- Откуда: Германия
Звёздная галлерея
Мой стакан невелик, но я пью из своего стакана.
-
Leticija
- Капитан 3 ранга
- Сообщения: 521
- Зарегистрирован: Вт ноя 24, 2009 6:53 pm
- Скайп: chechel_55
- Пол: Женский
- Откуда: Германия
Re: Звёздная галлерея
Александр Яковлевич Розенбаум производит впечатление абсолютно надежного человека: сильный с таким пойдет, не задумываясь, в разведку, а слабый чувствует себя рядом с ним защищенным. Вот уже больше четверти века культовый артист (а также поэт, музыкант, композитор и общественный деятель) рвет струны и глотку, воспевая извечные нравственные ценности, девальвации не подвластные, и с первого взгляда ясно: такой не предаст, не назовет даже из высших политических соображений черное белым и не встанет на сторону лжи.
Первый альбом Розенбаума, записанный в 1982 году на двух магнитофонах Akay, разлетелся по всему СССР за месяц. Кто-то считал, что автор полюбившихся с ходу песен — эмигрант, кто-то утверждал, что он умер еще в 1913 году... Начинающий мэтр развеял все домыслы, когда 13 октября 1983-го дал первый афишный сольный концерт в ДК имени Дзержинского Ленинградского ГУВД — это был для него момент истины...
С тех пор он выдал на-гора более 40 альбомов, выпустил три книги, снялся в десятке художественных и музыкальных фильмов, а главное, написал множество песен, ставших классикой жанра, — разных по настроению и форме подачи, но объединенных искренностью, отсутствием фальши. Ему поверили. Сначала два человека, потом 50, 100, и, наконец, счет пошел на миллионы... Ну кто из хваленых звезд российского шоу-бизнеса может похвастаться тем, что собрал на Дворцовой площади 200 тысяч зрителей?
Вообще, есть что-то загадочное в том, как и почему среднестатистический мальчишка, за колючий нрав прозванный друзьями Шиповником и часами терзавший в питерском дворе гитару, вдруг стал кумиром уже не одного поколения. Сам Александр Яковлевич отшучивается: мол, «видимо, в какой-то момент Господь решил: на этого пацана ставлю и буду ему помогать», а по-моему, он появился на сцене и в нашей жизни потому, что его призвало к микрофону время.
Розенбаум пришел, когда засилье крайностей: избалованных маменьких сынков и феминизированных мужчинок с одной стороны и отморозков с растопыренной пятерней — с другой стало угрожающим, когда пораженную апатией, дезориентацией и разочарованием молодежь нужно было срочно спасать, и кто для этой цели мог подойти лучше, чем потомственный врач, пять лет оттрубивший реаниматологом-анестезиологом на «скорой помощи»? Доктор Розенбаум засучил рукава без колебаний, ведь недаром отец и мать учили его «лечить так лечить, любить так любить, стрелять так стрелять». Обществу он поставил диагноз «Вялотекущая шизофрения» (это название одного из его дисков) и жестко, без околичностей, заявил: «Болен весь мир, а Россия, как всегда, в острой форме».
Тела и души Александр Яковлевич исцеляет своей энергетикой, которую без остатка выплескивает на концертах. При этом в искусстве, как и в медицине, он различает три вида вспоможения: профилактику, терапию и хирургию, и если видит, что пациент — безнадежный мерзавец с одной извилиной, для которого бить вдесятером одного — норма, без колебаний берется за скальпель. Понимая, что такого лирической песней не проймешь, Розенбаум пускает в ход «железную» публицистику, где открытым текстом говорится, кто на этом свете есть кто и насколько плохо он кончит.
Его имя не просто престижная марка, бренд — образ жизни, он старается поднять слушателей над дешевой попсой и держаться подальше от махрового блатняка, и когда я вижу, как в тесном кругу рожденные во времена «розенбума» крепкие парни выпивают «под Розенбаума» и рассуждают о несовершенстве жизни, это вызывает не улыбку, а вздох облегчения. Нормальное, как ни крути, растет поколение, не все пропало!
Дмитрий Гордон
— Мне, Александр Яковлевич, почему-то всегда казалось, что вы знаете ответы на все вопросы, а так ли это, сейчас проверим. Сегодняшнюю нашу беседу я решил построить несколько непривычным образом: цитируя классика, буду спрашивать, а вы уже сами за свои слова отдувайтесь. Итак...
Я вчера раскопал
Фотографию из детства:
Шантрапа, шантрапа —
Невозможно наглядеться.
Кочегарки труба,
Куст сирени, задний дворик...
Шантрапа, шантрапа,
Как всегда, «на зубы» спорит.
Вы часто рассматриваете свои старые фотографии — детские, юношеские?
— Напротив, довольно редко и в основном, когда нахожусь в гостях у родителей, потому что главный фотографический архив у них. Это первое. Второе: не очень много осталось с тех пор снимков, потому что с техникой я не дружил...
— ...да и фотографировать было особенно некогда...
— Более того, в то время фотоаппараты были в диковинку — далеко не каждый его имел, и уж точно мы меньше всего думали о том, как бы себя запечатлеть, когда собирались на заднем дворике у кочегарки с трубой и кустами сирени...
— А дворик был — это не поэтический вымысел?
— И сейчас есть, правда, совсем другой. Вот кочегарки, по-моему, уже нет...
— Да и шантрапы, наверное...
— Шантрапа осталась, просто она тоже другая.
— Посмотри на дядю, мальчик,
Дядя — артист.
Ну, сбылась твоя мечта,
Но как же хочется вниз!
Птицу-жар держу рукой,
Да поменялся б я с тобой
На карман пустой.
Чтобы снова выбежать
В огромный наш двор,
Перелезть с мальчишками
Через забор
И стремглав умчаться в мир,
Где заиграны до дыр
Две колоды стир.
Вы и вправду поменяли бы все, что имеете, на карман пустой или это для...
— ...для красного словца? Скажу честно и откровенно: не исключено. На совсем пустой нет, но ведь ясно, о чем речь, да? Имеется в виду...
— ...полупустой...
— ...карман докторский. Он, конечно, гораздо худосочнее моего, но там
масса других плюсов.
На жизнь я не жалуюсь — в ней много того, что радует, приносит удовлетворение, удовольствие, но у моих друзей тоже немало такого, чему можно по-хорошему позавидовать. Я понимаю: тебе интересно, разменял бы я сегодняшний мой возраст на тот, мальчишеский. Конечно же, в детство тянет. Не знаю, надолго ли, но туда порой очень хочется, и не только мне — думаю, любому. Ну, за исключением тех, у кого детство было...
— ...тяжелое...
— ...жуткое. Несладкое оно было у многих, у миллионов нормально мыслящих людей (независимо от материального достатка) жизнь нелегка и сегодня — мы об этом не раз говорили. У каждого, словом, свои трудности, но беззаботных минут в детстве гораздо больше. У ребятни раньше была только одна задача: учиться, учиться и учиться — все остальное были права, а посмотри сегодня на себя, на меня, на наших взрослых читателей: обязанностей неизмеримо больше, а прав куда меньше, и чем дальше, тем заметнее эта пропорция меняется не в нашу пользу.
Поэтому, еще, очевидно, так заманчиво махнуться своим нынешним положением на беззаботное детство, но это возможно только в песне и, наверное, еще в мечтах, а если серьезно, то мысли наплевать на карман и поменять свою жизнь на более спокойную и уединенную посещают меня постоянно. Не зря многие люди — я уж не стану себя сравнивать с Гогеном и Стивенсоном — бросили все и уехали: один куда-то на Таити, другой на Самоа, а разве твои и мои знакомые не уходили в монастыри? (Кто-то потом возвращался, а кто-то и нет). Разве жители столиц не уезжали в деревни, не покупали себе в глуши избы? Некоторые до сих пор в них живут...
— Бывший олигарх Стерлигов, например, так поступил...
— ...и не только, заметь, он. Есть достаточно известные артисты, которые поменяли эту суету на, грубо говоря, скит, и я тоже иногда об этом задумываюсь, потому что жизнь публичного человека чересчур утомительна. Да, она нравится, и я не верю тем, кто плачется прессе: «Ах, как я устала от толпы!», — это ложь. Артист не может устать от поклонников (по крайней мере, признаваться в этом не вправе), но как бы найти ту середину, когда можешь общаться со слушателями и при этом никого не впускать в душу? Сложная задача...
— Было все когда-то легким,
Песни падали, как снег,
И наяву дышалось легким
Точно так же, как во сне,
И полозья не скрипели у саней.
Раньше жилось легче?
— Ответить утвердительно не могу. Мы, как я только что заметил, были моложе, беззаботнее, на нас лежало куда меньше нагрузки, а значит, было больше свободного времени и для жизни, и для творчества. Сегодня приходится много ездить, проводить в дороге месяцы, годы. Живу, не распаковывая чемоданов: прежде в Киеве я с концертами мог осесть на месяц, а сейчас в силу сложившейся экономической ситуации это попросту невозможно.
— Рвали струны безжалостно
Не за тыщи — за грош,
За «спасибо-пожалуйста» -
Их в стакан не нальешь.
Это и была настоящая жизнь артиста, когда работали — на нерве, истово! — за копейки?
— А разве не так? Ты-то, слава Богу, знаешь, сколько я получал за концерт, собирая в том же Киеве Республиканский стадион. Он стотысячный, а зрителей пришло, по-моему, тысяч 85 — где-то так.
— 89-й год, сентябрь...
— Я тогда заработал рублей 40, по-моему, — и что? В то время по тарификации исполнителям платили 8 целковых, 12, а у меня ставка была огромная — аж 18 «деревянных».
— Богатым человеком вы были...
— На фоне остальных — безусловно.
— Было все это так:
Домны плавили металл
И меняли дудочки ребята
на клеша от «Битлз».
И пока я в кафе
Нес ее большой портфель,
Управдом засаживал свой литр.
Какой стиль жизни вам ближе — тот или нынешний?
— Мне близок любой, при котором приношу пользу себе и людям, и хотя отдых — дело недурственное во все времена, возможность трудиться — главное. Когда ты ее имеешь, везде хорошо, однако действительность нынче другая, и сравнивать ее с прошлым бессмысленно. Тогда и положительных моментов хватало, и отрицательные были в большом количестве, но и сегодня, поверь, отрицалова тоже с лихвой.
— Мы часто вспоминаем
наши старые дворы,
А во дворах трава скороговоркой.
Как были коммуналки
к нам ревнивы и добры,
Когда мы уезжали в новостройки.
Вот интересно, а если бы сейчас пришлось переселиться назад в коммуналку, не сошли бы с ума?
— Прекрасно себя бы чувствовал. Прекрасно! — я коммунальный человек абсолютно. Конечно, в отдельной квартире лучше, кто спорит, но очень недостает хороших соседей. Поговорить как следует не с кем, на кухне посидеть, водки попить...
— Морду набить некому, да?
— В коммуналках, где я жил, никому морды не били. Ругались, естественно, — как же без этого? — но морды? Ни в коем случае! Раз только, по-моему, за грудки прихватили кого-то (как гражданин Гигинеишвили в известном произведении — ответственного квартиросъемщика Васисуалия Лоханкина).
— Ноги улиц не забыли.
Башмаки идут на ощупь
Мимо дома, пацанами жили в нем.
Красно-бело-голубые
Флаги по небу полощет
Новый ветер
в старом городе моем.
Этот новый питерский ветер вам нравится?
— Эк вас, Дмитрий Ильич, на ностальгию потянуло сегодня... Тут та же история: в новом ветре много как очень хорошего, так и полнейшего негатива. Нынче ведь все измеряется деньгами...
— Это плохо?
— Это совершенно для нашей ментальности, для народа нашего не годится, мы не привыкли еще к капиталистическим отношениям (и очень не хочется привыкать!). Окружающая красота, музыка, профессия, отдых, знакомства — все, все, все пересчитывается на бабки, и это отвратительная для меня история, а обнадеживающая — та, что любой человек сегодня хозяин самому себе.
Мы были лишены того, что имеет нынешняя молодежь, — ей бы еще желание и умение трудиться (ну и остальные вещи, такие, как удача и тэ дэ, никогда никому не мешали). Что было гарантировано в свое время нам?
— Право на труд...
— ...24 дня отпуска, полтора квадратных метра каменистого пляжа в Сухуми или песчаного в одесской Лузановке, да? Институт родной страны, работа, кандидатская, в отдельных случаях докторская, прибавка за то, за это, а сейчас молодой человек вправе выбирать: хоть в Кембридж, хоть в Оксфорд — куда угодно, было бы желание.
— Хочешь — вообще никуда: слова никто не скажет...
— То, что мы нынче имеем, — огромное завоевание, потому что теперь независимы. Есть в этом огромное количество плюсов и колоссальное количество минусов, тем не менее каждый сам правит свою судьбу.
- Предохранитель — вниз до упора,
Очередь — от живота.
Я обожаю расстреливать город:
Та-та-та, та-та-та,
Та-та-та, та-та-та-та.
Вы много уже городов расстреляли? Никогда не пытались подсчитать, сколько?
— Не «расстреливал» только Певек и Анадырь — из крупных точек на карте неохваченных городов больше, думаю, не осталось.
— С этим надо же что-то делать!
— Хочу вот Роме Абрамовичу дозвониться и попросить: «Роман, проспонсируй-ка моему коллективу поездку в Певек и Анадырь, а мы там споем».
— Прости-прощай!
Лечу я песни петь шахтерам
в Воркуту,
Сегодня — там, а завтра — тут...
Вы до сих пор много летаете или график стал более щадящим?
— Сегодня он даже насыщеннее, чем раньше, и по этому поводу у меня песня такая есть:
Миллениум. Погода не в почете,
Туман, дожди. Хочу все время спать.
Я солнце вижу
(кивает: «Погляди на улицу»)
только в самолете.
В неделю раза три, бывает, пять.
— Ну вот... Ползет на взлет
Срок излетавший самолет,
И я опять молюсь,
чтоб классным был пилот,
Хотя того, чему бывать, —
не миновать...
Боитесь летать?
— Я «на крыле» 30 лет и знаю всю эту кухню вдоль и поперек... Налет уже на три профессиональные пенсии, но отношение к самолетам (кстати, у летного состава это наблюдается тоже!) периодически у меня менялось. Первые лет 10 поднимался по трапу, как в трамвай, — совершенно спокойно, а потом года два-два с половиной, максимум три заходил в салон, как в могилу, — всякий раз кладбищенским холодом
обдавало.
— Это началось, очевидно, когда во второй половине 90-х самолеты стали биться один за другим...
— Нет, просто не зря говорят: меньше знаешь — лучше спишь. Начинается, к примеру, такое р-р-р-р-р-р-р (изображает работающий мотор), да? Я понимаю, что ребята меняют, наверное, эшелон, но чуть звук изменился...
— ...сердце падает...
— ...ощущение такое, что где-то пошел сбой. Любой стук посторонний — я уже начал их различать! — настораживает.
— «На нервы действует какой-то странный стук»...
— Ну да, а потом все прошло без следа, и сегодня летаю вообще без проблем.
— Вы и вправду жаждете купить себе вертолет?
— Я говорил тебе как-то об этом, но мало ли чего хочу? Слушай, это же мечты пацанские — не более. В принципе, на вертушку денег собрать можно (это не так дорого, где-то на уровне хорошей машины, я думаю), но надо же отдавать себе отчет в том, что, во-первых, на ней необходимо летать...
— ...а куда?
— Ну, куда — ладно, найдем, а во-вторых, следует постоянно тренироваться, хотя и это не самое главное.
— Вопрос вопросов: где брать керосин?
— Проблема № 1 — обслуживание: вот камень преткновения, когда речь идет о вертолете. Примерно вот так же меня спрашивали уже миллион раз: «Вам какую на день рождения подарили лошадь?». Я отвечал: «Ну перестаньте вы этой глупостью заниматься. Мне табуны дарили, а девать их куда? На третий этаж в квартиру?». Если ставишь коня в денник куда-нибудь при манеже и за ним не ухаживаешь, его не работаешь...
— ...то зачем такой конь?
— О'кей, пусть будет, но он уже не твой, а того, кто с ним постоянно. То же самое с вертолетом: у нас для частного авиатранспорта ни законодательства толкового нет, ни обслуживания паркового, ангарного... Я уж не говорю о топливе, диспетчерской службе и многом другом — мы пока к этому не готовы.
— Послушай меня, Моня:
Я вечно на перронах,
Я трусь о них, как трется
О струны канифоль.
Вам не надоела эта бесконечная кочевая жизнь, не хочется чуть пришпорить коня?
— Ну что ж, мысли такие посещают, конечно, но, во-первых, я еще вроде в силе, а во-вторых, на моем загривке большая ответственность за множество людей, которые от меня зависят. Мы вот ровно вчера с Андреем Вадимовичем Макаревичем говорили...
— ...о тех, кого приручили?
— Да, и о том, что хотели бы сбавить слегка темп. Он удивлялся моей работоспособности и нагрузкам — Андрей поменьше работает, но на нем тоже порядком народу. Естественно, если бы был сам по себе, сейчас сократился бы.
— Пообщаться с друзьями-евреями
Нету времени, нету времени.
Это что же — дискриминация по национальному признаку?
— Да нет, просто рифма хорошая.
— На кого же у вас время есть?
— Ой, у меня много друзей: и евреев, и русских, и украинцев, и американцев — хотя вот французов нет. Русские для меня — это все, кто разговаривает по-русски, а вообще, я никогда не делю окружающих по национальному признаку — для меня есть люди и нелюди, поэтому дружу с теми, кто отвечает моим мыслям, чаяниям и устремлениям. Среди них есть человеки разные совершенно, но меньше всего меня волнует их национальность.
— А телефон молчит,
И пуст почтовый ящик —
У докторов моих
Полно других забот.
Бывает, что телефон замолкает?
— В этой песне речь идет не о друзьях, а о власть имущих, о масс-медиа, скажем так, предержащих. Сегодня с достаточного количества начальственных телефонов мне не звонят. И мне тоже.
— Даже так?
— А ты как думаешь? Хотелось бы, конечно, считать себя какой-никакой личностью... Не мое это дело, но льщу себя надеждой, что все-таки чего-то на этой земле добился, а такие состоявшиеся люди не очень желанны в обойме. Гораздо легче держать под рукой тех, кто ничего не достиг, — им легче раздавать куски...
— ...и приказы...
— Ты понимаешь? Шмат бросил, ломоть швырнул, задание дал, а тот, у кого за душой, кроме куска этого, еще что-то есть...
— ...на лету ловить не умеет...
— Это во-первых, а во-вторых, дурно пахнущие поручения выполнять мы не будем.
— Бабы наряжаются, борщ кипит.
Гуси, утки жарятся — дух в степи.
Псы с цепей срываются,
Как старухи, лаются,
А лошади брыкаются у реки.
Вкусно написано...
— Картина маслом, как говорил в фильме «Ликвидация» Володя Машков.
— Как родились эти строки?
— Жизнь казачью, степь, станицу я хорошо знаю, и в отличие от тех, кто изучал это, безвылазно сидя в Москве, лично все видел, нюхал, трогал и щупал.
— Вы сейчас не подумали: «Ах, черт возьми, хорошо написал!»?
— Ай да Сашка (смеется), ай да сукин сын! Ну да, получилось... Понимаешь, когда смолоду берешь за рубль горiлочки-первака у бабушки в селi Селище Гнiваньського району Вiнницької областi, после чего идешь куда-нибудь до дядька Петра...
— ...засаживаешь...
— ...и на сеновальчик прыгаешь — тогда и песни такие получаются.
— Туда, скв озь всю страну,
лети, мой поезд.
Там в сторону одну
утоптана тропа.
Я поклонюсь земле Колымской
в пояс
И тем, кто в мерзлоту упал.
Какое впечатление произвели на вас Колыма, Магадан?
— Как сразу ты на десяток часовых поясов перескочил!
— А это, чтобы вы не расслаблялись...
— Ну, природные красоты — ладно, но когда ты бредешь по дорогам, связанным с террором, со страданием, и постоянно об этом думаешь, на сердце тяжеловато. Атмосферу я впитываю всегда очень точно и могу сказать, что даже не Колыма, где много чего видел, произвела на меня самое гнетущее впечатление, а знаменитая 501-я стройка на Ямале. Она, эта «железка», проложенная в прямом смысле на костях, так недостроенной и осталась — там буквально на каждом метре человечьи останки валяются.
Мы на вертушке летели и спустились в оставленный лагерь. Не знаю, в 50-х годах из него последние зеки вышли или в 40-х, но, учитывая, что там вечная мерзлота, все сохранилось в целости, словно люди там были вчера, а не 60 лет назад. Газетами нары оклеены, табуретки стоят до сих пор — не тронуто ничего. Я будто в киношные попал декорации, но когда сознаешь, что это реальность, ощущение колоссальное возникает — во всяком случае, по мозгам бьет очень сильно.
- На три счета вьюга
кружит ночами,
На три счета
передернут затвор...
Забываю... Это было
не с нами...
На три счета звездой
догорает костер.
Вам не кажется, что по указанию сверху в России сталинский кошмар забывается, а это чревато повторением пройденного?
— Конечно же, он забывается — стирается из памяти личностно, потому что вымирают те, кто это пережил, и те, кому очевидцы что-то рассказывали (мое поколение, будем откровенны, тоже уже начало исход в мир иной). Я, между прочим, за то, чтобы это забывалось, — ну не должны молодые люди все время слышать и помнить о кровавых преступлениях сталинизма, не должны! Давайте не будем расковыривать свои раны и горести — пускай трагическое прошлое остается в истории, в трех-четырех строчках школьных учебников. Главное, чтобы это не повторилось, и потому нужно сейчас отъезжать в экономику. У тебя там не заготовлено случайно о ней пару цитат?
— Есть и такие...
— Тогда и об этом поговорим, потому что большинство проблем идет от экономических бед прежде всего.
— Ну что, в экономику отъезжаем?
— Базара нет!
— Цитирую не слова из песни, а отрывок из вашего интервью. «Слушаю сегодня эти разговоры о том, что Россия, победившая в хоккее, в футболе и на «Евровидении», вновь становится великой державой, и думаю, что не великой она становится, а распиаренной. Да, это тоже, наверное, нужно — рекламировать место, где родился и живешь, но страна не станет великой до тех пор, пока будем ходить в «скворечники», стоящие в деревенских дворах или вдоль дорог. Пока в красно-кирпичных мотелях, на строительство которых потрачены миллионы долларов, в закусочных, ресторанчиках или на заправках, которые сотнями стоят на обочинах федеральных трасс, не появятся нормальные туалеты, пока будут дырки, загаженные отнюдь не конским навозом, и не будет возле этих дырок не то что рукомойника — обычной туалетной бумаги вместо газет, великим государством Россию я не признаю — пусть мне хоть голову рубят на плахе».
— Абсолютная истина!
— Не хочется что-то смягчить, подкорректировать: мол, вас не так поняли?
— А я никогда от своих слов не отказываюсь.
— После того как вы изрядно по миру поездили, не гложет вас мысль: «Ну почему там все нормально, все правильно, а у нас..?»?
— Эта мысль гложет не только меня — всех: публичных и непубличных, известных и неизвестных, нормальных и, думаю, ненормальных тоже.
— Вы не разочаровались в России окончательно, не плюнули на нее?
— Я никогда в ней не разочаруюсь — это моя родина, великая страна (к сожалению, не в смысле своего устройства). Россия не только необъятной территорией грандиозна, но еще и своими традициями, своей тысячелетней историей. Славянам, в том числе и Украине, тысяча лет!
— Почтенный возраст тем не менее еще не повод для величия...
— Я говорю о традициях — о таких, если хочешь, как в Украине сало или в России щи...
— ...которые не лаптем хлебают, да?
— Совершенно верно. Желательно, чтобы хлебали не лаптем, а дальше уже другая идет история, но о величии экономико-политическом речи действительно быть не может, и пока на федеральных трассах будут скворечники, Россию, Украину, Белоруссию и другие панславянские, пансоветские, послесоветские государства, не способные никак разобраться с элементарными вещами, великими не назову никогда.
Академик Яблоков говорил (мне эту фразу Алиса Бруновна Фрейндлих года полтора назад привела): «До тех пор, пока русский мужик будет ходить срать в овин, великим государством Россия не станет». Это было еще лет 100 назад сказано...
— ...а до сих пор звучит актуально...
— Все остается на кругах своих.
— Вы говорите о родине, а между тем у вас есть потрясающие четыре строчки:
Метелью белою,
сапогами по морде нам.
Что же ты сделала со всеми нами,
Родина?
Может, не видишь?
Да не слепая вроде бы,
Родина, Родина, Родина, Родина...
Неужели, вы, написавший эти слова, все равно ее любите?
— Да, потому что она моя.
— А сапогами по морде?
— Получаю, как и все, регулярно, но от этого любовь к ней не меньше — это насчет уважения есть вопросы. Любовь и уважение, между прочим, разные вещи, и если первое во мне будет всегда, о втором поговорим отдельно.
— Ни конца, ни края этой тяжкой
каре,
Ни конца, ни края этой мрачной
доле:
На России бедной даже дворник -
барин,
Коли бляху нацепить ему
позволят...
— Точно и справедливо (вздыхает) — генетика!
— Это когда-нибудь, по-вашему, прекратится?
— Да, когда не будет границ и все перемешается, когда улицы Киева будут патрулировать французы, русские, японцы, украинцы (точно так же, как улицы Токио или Москвы). До тех пор, пока генетический код народа будет оставаться в нынешнем виде, мы ничего не исправим — к великому моему сожалению, в этом я убежден.
— И не сказал бы я,
что спета
Моя песенка,
но знаю:
На сто первом
километре
Буду сам себе
хозяин.
Соберу в лесу
под елкой
То ли Думу,
то ли Раду —
Двух девчонок
из поселка
И цыгана-
конокрада.
— Шикарная история: две девчонки и цыган. Отлично!
— Надоела вам Дума?
— А я уже давно не в ней.
— Я в курсе, но вопрос вот в чем — не сожалеете, что ходили в политику?
— Нет, потому что ничто не проходит бесследно. Во-первых, я получил еще один кусок жизненного опыта — того, которого не имел (а человек, если есть возможность, должен всю жизнь учиться), а во-вторых, Дума дала мне возможность сделать еще больше добрых дел для людей — чем плохо?
— Я люблю возвращаться
в свой город нежданно, под вечер,
Продираясь сквозь толпы
знакомых сплошных облаков,
И на летное поле спускаться,
хмелея от встречи,
Захлебнувшись прохладой
соленых балтийских ветров.
Вы до сих пор остро чувствуете миг возвращения?
— Я уже давно не был на гастролях так долго — почти полтора месяца, так вот, скоро спущусь по трапу самолета в «Пулково» и получу абсолютно острое ощущение возвращения домой. Конечно, это непередаваемо здорово!
— Может, скажет кто:
Мол, климат здесь не тот,
А мне нужна твоя сырость.
Здесь я стал мудрей,
И с городом дождей
Мы мазаны одним миром.
Вас не тянет из города дождей куда-нибудь на солнечный юг?
— Честно? Тянет.
— И поселиться в благодатных краях вы не прочь?
— Нет — без Питера не смогу.
— Жителем Киева или Одессы себя не представляете?
— Я уже тебе как-то признался, что если бы не Питер, осел бы в Киеве — это потрясающий город, я его обожаю. И на Таити пожил бы тоже с большим удовольствием, и от какой-нибудь бангалы (индейская хижина. - Д. Г.), она же бунгало, в районе чилийского острова Пасхи или где-нибудь на красивом берегу Амазонки не отказался бы. Было бы здорово — у меня там есть пару присмотренных мест.
— Предлагали много раз
люди добрые:
«Оставайся, Саня, много места
в Америке»...
Почему не согласились?
— Потому что я на своем месте в родной стране. Я даже в Москву-то не переезжал и никогда не хотел туда переселиться.
— Давит на вас мегаполис?
— Не в том дело, что давит, — я просто до мозга костей питерский человек. Во-первых, там дом, во-вторых, у меня есть места свои-чужие, а потом, помнишь, я рассказывал тебе о своей теории (назовем ее «синдром выкреста»)? До тех пор, пока ты приезжаешь в Москву или в Нью-Йорк гостем, ты там первый и долгожданный, а как только встаешь в очередь 358-м москвичом или 643-м нью-йоркцем...
— ...вокруг сразу шепоток раздастся: «Смотри, он такой же, как мы»...
— Не такой же, а хуже — «Мы-то здесь родились, а эти понахаели, понимаешь, локтями работают».
— Как в последний раз, танцует
эмиграция,
За столами — что ни пара,
то трагедия.
Вы как к этим людям относитесь?
— Все, что о них думаю, я написал, но они же все разные. Понимаешь, раньше, когда мы впервые туда приезжали, для нас все было внове — со многим мы только знакомились, всю эту историю постигали (есть эмиграция первой волны, второй, третьей — в каждой люди со своими целями и задачами). Сегодня обладатели огромных кошельков эмигрируют, а в свое время туда устремились интеллектуалы, вынужденные, сунув подальше докторские диссертации, торговать швармой или пирожками, работать няньками и прислугой в богатых домах.
Пути у всех были разные, и нельзя их стричь под одну гребенку. Среди эмигрантов, как и здесь, у нас, есть и хорошие, и плохие, но поскольку сегодня мы часто за океаном бываем и чувствуем себя там, как у себя дома, общаемся с ними и смотрим на них уже по-другому. Более того, у бывших соотечественников тот угар брайтонский...
— ...растворяется потихоньку...
— У них же ничего раньше не было, кроме возможности в пятницу или в субботу пойти в ресторан и после тяжелейших трудов оторваться. По сути, наши рестораны 60-х-70-х автоматически вместе с музыкантами переехали на Запад, и все там у них застыло. Мы видели лишь гульбу отрывную, и она поражала, конечно...
— ... «Во люди живут!»...
— ...но нам, приехавшим из другой страны, из другого мира, невдомек было, что это, по сути, гетто, где люди забыться пытаются. Сегодня там все совершенно иначе, и многие из них не только в Киеве или в Москве оттягиваются, но и работают здесь постоянно. Более того, некоторые вообще вернулись домой.
— А я всю жизнь пролетаю
мимо кассы,
Потому что не умею воровать.
Не кусаете локти из-за того, что так и не научились?
— Нет — однозначно, хотя, казалось бы, можно порой и пожалеть, что не подсуетился. Признаюсь как на духу: я ничего не вывез и не продал из имущества Группы советских войск в Германии, хотя такую возможность имел. Оттуда можно было ракеты «земля-воздух» привозить, понимаешь — не говоря уже о каком-то другом бизнесе. Огромное количество людей разбогатело тогда, но я в этом мародерстве участия не принимал.
— И нормально себя теперь чувствуете?
— Не то слово: горжусь этим, счастлив, легко дышу и крепко сплю.
— А воры законные —
люди очень милые,
Ну все мои знакомые
(а многие — любимые)...
Можете их назвать поименно?
— Нет, конечно, — no comment на эту тему. Ты всякий раз пытаешься раскрутить меня на мои, так сказать, криминальные связи, и на все твои происки ответ у меня один: я артист и никогда от моего слушателя, кто бы им ни был, не бегаю...
— ...от некоторых и не убежишь...
— ...за исключением случаев, если буду уверен, что передо мной насильник малолетних или убийца (не тот, кто в пьяной драке к своему раскаянию и несчастью порешил человека, а отъявленный, понимаешь, садюга). Вот если узнаю, что это те, по ком плачут петля и пуля, и для кого мораторий на смертную казнь абсолютно не приемлем, тогда развернусь, а все остальные — люди. Лю-ди!
— И друзей наковырял,
куда всех денешь,
Ну самых разных —
от министров до воров.
Вы пытались когда-нибудь собрать этих друзей вместе?
— А они без меня собираются.
— Нормально себя при этом чувствуют?
— Думаю, да. Связи правящих кругов с криминальными структурами не только в нашей стране существуют — они были, есть и, к сожалению или к счастью, будут во всем мире.
— Мэр то ли хан, то ли пахан,
Мат-перемат, да семечек
шелуха...
Вы такого городского голову видели?
— И сейчас вижу. А как же! Разве они у вас в Украине перевелись?
— У нас мэры хорошие...
— Ну да, понятно. У нас тоже...
— «Бабки» вместо берез шелестят
над страной,
«Мерседесы» да девки-огонь,
Но понятия здесь поросли
трын-травой,
Нарушает закон шелупонь.
Россия по-прежнему живет по понятиям?
— А Украина?
— Она, как написал в своей книге Леонид Данилович Кучма, не Россия...
— Знаешь, что, по большому счету, для меня понятия? Те же заповеди. Если мы говорим «не укради!», а воруют ежедневно вагонами, тоннами, кубометрами...
— ...ракетами...
— ...и кораблями, если Библия увещевает: «Не убий!», а продолжают убивать из-за «прихватизированных» ракет, кораблей... Ужас! Кошмар!
— Меня не посадить -
я это твердо знаю,
Пусть отдохнут пока казенные
дома.
Меня не посадить,
хотя давно пугают,
Меня не посадить —
я сам себе тюрьма.
Вы когда-нибудь в тюрьму угодить могли?
— Конечно — не зря поговорка возникла: «От тюрьмы да от сумы не зарекайся». Послушай, если захотеть, посадить можно любого — абсолютно. Ну, за исключением разве что Господа Бога и апостолов, которых нет с нами. Для всех остальных можно совершенно спокойно найти повод — и находят.
— И в Кресты, и в Эрисмана,
И в Скворцова, и в Степана
Возим мы клиентов
круглосуточно -
Пьяных, битых, алкашей,
Трупов, психов, малышей.
«Скорая» — занятие не шуточно.
Много на «скорой» насмотрелись?
— Очень. На всю жизнь хватило...
— Вы как-то сказали: «Я видел двух явно нездоровых руководителей государств, как доктор говорю — это Константин Черненко, у которого была бронхиальная астма, и Михаил Саакашвили, у которого характерные глаза». Вы сразу, с первого взгляда определяете, что человек болен?
— С большей долей достоверности. Если, к примеру, дышит с трудом и хрипит, понятно, что он астматик, если губы синюшные — сердечник.
— А Саакашвили?
— Когда этот господин смотрит в камеру (не говорю уже о галстуке, который я даже в тяжелом состоянии задумчивости, наверное, не стал бы жевать), глаз у него неадекватный. Не хочу обидеть его — может, он с детства такой, я ж не знаком с ним лично. Мне меньше всего хотелось бы ставить ему какие-то диагнозы, но как у доктора он вызывает у меня опасение.
— Разве в том моя вина,
Что заставила страна
Задыхаться от вина с водкой?
Никогда не прикидывали, сколько за свою жизнь выпили?
— Много. Очень!
— Это вагон, цистерна?
— А сколько в цистерне тонн? 30? 60?
— За один присест вы могли выпить литр, два?
— Ну, литр — это минимум.
— А максимум?
— Это с хорошей закусочкой, да? В нормальной компании? На этот счет есть анекдот хороший, который один священнослужитель мне рассказал.
Прихожанин спрашивает: «Скажите, батюшка, а сколько бы вы могли выпить?». Святой отец на секунду задумался: «Так водочки али вина, сын мой?». — «К примеру, водочки, батюшка». — «Водочки... Позволь уточнить, сын мой: с закусью али без оной?». — «К примеру, с закусью». — «Водочки с закусью... А в закрытом ли помещении, али на воздусях?». — «На воздусях, батюшка». — «На воздусях водочки с закусью... Последний вопрос: за свой счет али за счет чужаго?». — «Ну, к примеру, за счет чужаго». — «За счет чужаго водочки с закусью да на воздусях? Однако пределу не вижу».
— Моня не гордый,
Моня пьет на свои.
Саша, он же Александр Яковлевич, тоже?
— Абсолютно. Не утверждаю, что всю жизнь пью на свои, — меня, разумеется, угощали, и я с удовольствием это принимал, но и сам реку могу разлить хорошую. Никогда ни у кого не попрошайничал.
— Кстати об «угощали»...
Люди приглашали посидеть
у костра,
Я приходил к ним, не зная,
как дожить до утра...
Неужели и впрямь не представляли, как дотянуть до рассвета?
— Ну, а чему ты удивляешься? Просто мне было плохо.
— Плохо физически или морально?
— Конечно, морально — что там физически?! Тяжелые времена были, есть и, к сожалению, будут, однако это мои проблемы. Люди приглашали к костру, чтобы я посидел с ними, повеселился, поговорил — ну, и я шел, потому что, может, искал в этом спасения.
— Не раз судьба натягивала вожжи,
Я видел смерть,
я видел мушку на стволе.
Действительно видели или это поэтическое преувеличение?
— Мушку на стволе? Видел.
— В какой ситуации?
— Приходилось стрелять.
— Говорят, в последнее время у вас начались со здоровьем проблемы...
— Есть хорошая поговорка: «Если я просыпаюсь и у меня ничего не болит, значит, я умер». Дима, ну все-таки не мальчик уже, и хотя, в принципе, я нормально себя чувствую, определенные возрастные изменения в организме происходят, и они дают о себе знать. Это не значит, конечно, что я уже на финишную вышел прямую, но кокетничать со «старухой» совершенно не собираюсь — слишком хорошо ее знаю.
— Вечный ребус:
Почему смерть
щадит ненужных?
Кто ей дал права?
Вы себе уже на этот вопрос ответили?
— Однажды мы говорили с тобой о теории, которую я сам для себя придумал: нужные уходят раньше потому, что достигли совершенства, и Господь забирает их, дабы дать им возможность пожить в раю.
— Но, господа, как
хочется стреляться
Среди березок
средней полосы.
К суициду вы никогда близки не были?
- (Отрицательно мотает головой).
— И слава Богу!
— Суицид, я считаю, удел...
— ...слабых?
— Нет, я не думаю, что многие, ушедшие добровольно из жизни, были людьми слабыми. Наверняка, среди них было большое количество сильных личностей, просто, чтобы на такое решиться, нужно пошатнуться в мозгах, перейти в некое болезненное состояние. Я, слава Богу, никогда до такого не доходил.
— Я часто просыпаюсь в тишине
От свиста пуль и визга бомб
фугасных.
Мне кажется, я снова на войне,
И кто кого — пока еще неясно.
Откуда у вас, человека послевоенного поколения, такие яркие фронтовые впечатления?
— У меня есть, признаюсь, два навязчивых сна: об одном говорить не буду — он мой, а второй — это война, он все время меня преследует. Думаю, в одной из прошлых жизней это со мной было.
— В Афганистане
В «черном тюльпане»,
С водкой в стакане
Мы молча плывем над землей.
Скорбная птица
Через границу
К русским зарницам
Несет наших братьев домой.
Вам хотелось бы сейчас хотя бы на часок снова оказаться в Афганистане?
— Очень, но с правильным пониманием вопроса, да? Вернуть войну не хотелось бы — ни в коем случае!
— Но в места, где когда-то уже были, тянет?
— Да. Очень-очень-очень!
— Хотя бы в отдаленной перспективе вы такое возвращение планируете? Туристом...
— В Афган? Ну а почему нет? Вообще-то, туристических красот мы там не много видели, но если собрать пацанов и рвануть посмотреть, где бывали, это было бы интересно, наверное.
Первый альбом Розенбаума, записанный в 1982 году на двух магнитофонах Akay, разлетелся по всему СССР за месяц. Кто-то считал, что автор полюбившихся с ходу песен — эмигрант, кто-то утверждал, что он умер еще в 1913 году... Начинающий мэтр развеял все домыслы, когда 13 октября 1983-го дал первый афишный сольный концерт в ДК имени Дзержинского Ленинградского ГУВД — это был для него момент истины...
С тех пор он выдал на-гора более 40 альбомов, выпустил три книги, снялся в десятке художественных и музыкальных фильмов, а главное, написал множество песен, ставших классикой жанра, — разных по настроению и форме подачи, но объединенных искренностью, отсутствием фальши. Ему поверили. Сначала два человека, потом 50, 100, и, наконец, счет пошел на миллионы... Ну кто из хваленых звезд российского шоу-бизнеса может похвастаться тем, что собрал на Дворцовой площади 200 тысяч зрителей?
Вообще, есть что-то загадочное в том, как и почему среднестатистический мальчишка, за колючий нрав прозванный друзьями Шиповником и часами терзавший в питерском дворе гитару, вдруг стал кумиром уже не одного поколения. Сам Александр Яковлевич отшучивается: мол, «видимо, в какой-то момент Господь решил: на этого пацана ставлю и буду ему помогать», а по-моему, он появился на сцене и в нашей жизни потому, что его призвало к микрофону время.
Розенбаум пришел, когда засилье крайностей: избалованных маменьких сынков и феминизированных мужчинок с одной стороны и отморозков с растопыренной пятерней — с другой стало угрожающим, когда пораженную апатией, дезориентацией и разочарованием молодежь нужно было срочно спасать, и кто для этой цели мог подойти лучше, чем потомственный врач, пять лет оттрубивший реаниматологом-анестезиологом на «скорой помощи»? Доктор Розенбаум засучил рукава без колебаний, ведь недаром отец и мать учили его «лечить так лечить, любить так любить, стрелять так стрелять». Обществу он поставил диагноз «Вялотекущая шизофрения» (это название одного из его дисков) и жестко, без околичностей, заявил: «Болен весь мир, а Россия, как всегда, в острой форме».
Тела и души Александр Яковлевич исцеляет своей энергетикой, которую без остатка выплескивает на концертах. При этом в искусстве, как и в медицине, он различает три вида вспоможения: профилактику, терапию и хирургию, и если видит, что пациент — безнадежный мерзавец с одной извилиной, для которого бить вдесятером одного — норма, без колебаний берется за скальпель. Понимая, что такого лирической песней не проймешь, Розенбаум пускает в ход «железную» публицистику, где открытым текстом говорится, кто на этом свете есть кто и насколько плохо он кончит.
Его имя не просто престижная марка, бренд — образ жизни, он старается поднять слушателей над дешевой попсой и держаться подальше от махрового блатняка, и когда я вижу, как в тесном кругу рожденные во времена «розенбума» крепкие парни выпивают «под Розенбаума» и рассуждают о несовершенстве жизни, это вызывает не улыбку, а вздох облегчения. Нормальное, как ни крути, растет поколение, не все пропало!
Дмитрий Гордон
— Мне, Александр Яковлевич, почему-то всегда казалось, что вы знаете ответы на все вопросы, а так ли это, сейчас проверим. Сегодняшнюю нашу беседу я решил построить несколько непривычным образом: цитируя классика, буду спрашивать, а вы уже сами за свои слова отдувайтесь. Итак...
Я вчера раскопал
Фотографию из детства:
Шантрапа, шантрапа —
Невозможно наглядеться.
Кочегарки труба,
Куст сирени, задний дворик...
Шантрапа, шантрапа,
Как всегда, «на зубы» спорит.
Вы часто рассматриваете свои старые фотографии — детские, юношеские?
— Напротив, довольно редко и в основном, когда нахожусь в гостях у родителей, потому что главный фотографический архив у них. Это первое. Второе: не очень много осталось с тех пор снимков, потому что с техникой я не дружил...
— ...да и фотографировать было особенно некогда...
— Более того, в то время фотоаппараты были в диковинку — далеко не каждый его имел, и уж точно мы меньше всего думали о том, как бы себя запечатлеть, когда собирались на заднем дворике у кочегарки с трубой и кустами сирени...
— А дворик был — это не поэтический вымысел?
— И сейчас есть, правда, совсем другой. Вот кочегарки, по-моему, уже нет...
— Да и шантрапы, наверное...
— Шантрапа осталась, просто она тоже другая.
— Посмотри на дядю, мальчик,
Дядя — артист.
Ну, сбылась твоя мечта,
Но как же хочется вниз!
Птицу-жар держу рукой,
Да поменялся б я с тобой
На карман пустой.
Чтобы снова выбежать
В огромный наш двор,
Перелезть с мальчишками
Через забор
И стремглав умчаться в мир,
Где заиграны до дыр
Две колоды стир.
Вы и вправду поменяли бы все, что имеете, на карман пустой или это для...
— ...для красного словца? Скажу честно и откровенно: не исключено. На совсем пустой нет, но ведь ясно, о чем речь, да? Имеется в виду...
— ...полупустой...
— ...карман докторский. Он, конечно, гораздо худосочнее моего, но там
масса других плюсов.
На жизнь я не жалуюсь — в ней много того, что радует, приносит удовлетворение, удовольствие, но у моих друзей тоже немало такого, чему можно по-хорошему позавидовать. Я понимаю: тебе интересно, разменял бы я сегодняшний мой возраст на тот, мальчишеский. Конечно же, в детство тянет. Не знаю, надолго ли, но туда порой очень хочется, и не только мне — думаю, любому. Ну, за исключением тех, у кого детство было...
— ...тяжелое...
— ...жуткое. Несладкое оно было у многих, у миллионов нормально мыслящих людей (независимо от материального достатка) жизнь нелегка и сегодня — мы об этом не раз говорили. У каждого, словом, свои трудности, но беззаботных минут в детстве гораздо больше. У ребятни раньше была только одна задача: учиться, учиться и учиться — все остальное были права, а посмотри сегодня на себя, на меня, на наших взрослых читателей: обязанностей неизмеримо больше, а прав куда меньше, и чем дальше, тем заметнее эта пропорция меняется не в нашу пользу.
Поэтому, еще, очевидно, так заманчиво махнуться своим нынешним положением на беззаботное детство, но это возможно только в песне и, наверное, еще в мечтах, а если серьезно, то мысли наплевать на карман и поменять свою жизнь на более спокойную и уединенную посещают меня постоянно. Не зря многие люди — я уж не стану себя сравнивать с Гогеном и Стивенсоном — бросили все и уехали: один куда-то на Таити, другой на Самоа, а разве твои и мои знакомые не уходили в монастыри? (Кто-то потом возвращался, а кто-то и нет). Разве жители столиц не уезжали в деревни, не покупали себе в глуши избы? Некоторые до сих пор в них живут...
— Бывший олигарх Стерлигов, например, так поступил...
— ...и не только, заметь, он. Есть достаточно известные артисты, которые поменяли эту суету на, грубо говоря, скит, и я тоже иногда об этом задумываюсь, потому что жизнь публичного человека чересчур утомительна. Да, она нравится, и я не верю тем, кто плачется прессе: «Ах, как я устала от толпы!», — это ложь. Артист не может устать от поклонников (по крайней мере, признаваться в этом не вправе), но как бы найти ту середину, когда можешь общаться со слушателями и при этом никого не впускать в душу? Сложная задача...
— Было все когда-то легким,
Песни падали, как снег,
И наяву дышалось легким
Точно так же, как во сне,
И полозья не скрипели у саней.
Раньше жилось легче?
— Ответить утвердительно не могу. Мы, как я только что заметил, были моложе, беззаботнее, на нас лежало куда меньше нагрузки, а значит, было больше свободного времени и для жизни, и для творчества. Сегодня приходится много ездить, проводить в дороге месяцы, годы. Живу, не распаковывая чемоданов: прежде в Киеве я с концертами мог осесть на месяц, а сейчас в силу сложившейся экономической ситуации это попросту невозможно.
— Рвали струны безжалостно
Не за тыщи — за грош,
За «спасибо-пожалуйста» -
Их в стакан не нальешь.
Это и была настоящая жизнь артиста, когда работали — на нерве, истово! — за копейки?
— А разве не так? Ты-то, слава Богу, знаешь, сколько я получал за концерт, собирая в том же Киеве Республиканский стадион. Он стотысячный, а зрителей пришло, по-моему, тысяч 85 — где-то так.
— 89-й год, сентябрь...
— Я тогда заработал рублей 40, по-моему, — и что? В то время по тарификации исполнителям платили 8 целковых, 12, а у меня ставка была огромная — аж 18 «деревянных».
— Богатым человеком вы были...
— На фоне остальных — безусловно.
— Было все это так:
Домны плавили металл
И меняли дудочки ребята
на клеша от «Битлз».
И пока я в кафе
Нес ее большой портфель,
Управдом засаживал свой литр.
Какой стиль жизни вам ближе — тот или нынешний?
— Мне близок любой, при котором приношу пользу себе и людям, и хотя отдых — дело недурственное во все времена, возможность трудиться — главное. Когда ты ее имеешь, везде хорошо, однако действительность нынче другая, и сравнивать ее с прошлым бессмысленно. Тогда и положительных моментов хватало, и отрицательные были в большом количестве, но и сегодня, поверь, отрицалова тоже с лихвой.
— Мы часто вспоминаем
наши старые дворы,
А во дворах трава скороговоркой.
Как были коммуналки
к нам ревнивы и добры,
Когда мы уезжали в новостройки.
Вот интересно, а если бы сейчас пришлось переселиться назад в коммуналку, не сошли бы с ума?
— Прекрасно себя бы чувствовал. Прекрасно! — я коммунальный человек абсолютно. Конечно, в отдельной квартире лучше, кто спорит, но очень недостает хороших соседей. Поговорить как следует не с кем, на кухне посидеть, водки попить...
— Морду набить некому, да?
— В коммуналках, где я жил, никому морды не били. Ругались, естественно, — как же без этого? — но морды? Ни в коем случае! Раз только, по-моему, за грудки прихватили кого-то (как гражданин Гигинеишвили в известном произведении — ответственного квартиросъемщика Васисуалия Лоханкина).
— Ноги улиц не забыли.
Башмаки идут на ощупь
Мимо дома, пацанами жили в нем.
Красно-бело-голубые
Флаги по небу полощет
Новый ветер
в старом городе моем.
Этот новый питерский ветер вам нравится?
— Эк вас, Дмитрий Ильич, на ностальгию потянуло сегодня... Тут та же история: в новом ветре много как очень хорошего, так и полнейшего негатива. Нынче ведь все измеряется деньгами...
— Это плохо?
— Это совершенно для нашей ментальности, для народа нашего не годится, мы не привыкли еще к капиталистическим отношениям (и очень не хочется привыкать!). Окружающая красота, музыка, профессия, отдых, знакомства — все, все, все пересчитывается на бабки, и это отвратительная для меня история, а обнадеживающая — та, что любой человек сегодня хозяин самому себе.
Мы были лишены того, что имеет нынешняя молодежь, — ей бы еще желание и умение трудиться (ну и остальные вещи, такие, как удача и тэ дэ, никогда никому не мешали). Что было гарантировано в свое время нам?
— Право на труд...
— ...24 дня отпуска, полтора квадратных метра каменистого пляжа в Сухуми или песчаного в одесской Лузановке, да? Институт родной страны, работа, кандидатская, в отдельных случаях докторская, прибавка за то, за это, а сейчас молодой человек вправе выбирать: хоть в Кембридж, хоть в Оксфорд — куда угодно, было бы желание.
— Хочешь — вообще никуда: слова никто не скажет...
— То, что мы нынче имеем, — огромное завоевание, потому что теперь независимы. Есть в этом огромное количество плюсов и колоссальное количество минусов, тем не менее каждый сам правит свою судьбу.
- Предохранитель — вниз до упора,
Очередь — от живота.
Я обожаю расстреливать город:
Та-та-та, та-та-та,
Та-та-та, та-та-та-та.
Вы много уже городов расстреляли? Никогда не пытались подсчитать, сколько?
— Не «расстреливал» только Певек и Анадырь — из крупных точек на карте неохваченных городов больше, думаю, не осталось.
— С этим надо же что-то делать!
— Хочу вот Роме Абрамовичу дозвониться и попросить: «Роман, проспонсируй-ка моему коллективу поездку в Певек и Анадырь, а мы там споем».
— Прости-прощай!
Лечу я песни петь шахтерам
в Воркуту,
Сегодня — там, а завтра — тут...
Вы до сих пор много летаете или график стал более щадящим?
— Сегодня он даже насыщеннее, чем раньше, и по этому поводу у меня песня такая есть:
Миллениум. Погода не в почете,
Туман, дожди. Хочу все время спать.
Я солнце вижу
(кивает: «Погляди на улицу»)
только в самолете.
В неделю раза три, бывает, пять.
— Ну вот... Ползет на взлет
Срок излетавший самолет,
И я опять молюсь,
чтоб классным был пилот,
Хотя того, чему бывать, —
не миновать...
Боитесь летать?
— Я «на крыле» 30 лет и знаю всю эту кухню вдоль и поперек... Налет уже на три профессиональные пенсии, но отношение к самолетам (кстати, у летного состава это наблюдается тоже!) периодически у меня менялось. Первые лет 10 поднимался по трапу, как в трамвай, — совершенно спокойно, а потом года два-два с половиной, максимум три заходил в салон, как в могилу, — всякий раз кладбищенским холодом
обдавало.
— Это началось, очевидно, когда во второй половине 90-х самолеты стали биться один за другим...
— Нет, просто не зря говорят: меньше знаешь — лучше спишь. Начинается, к примеру, такое р-р-р-р-р-р-р (изображает работающий мотор), да? Я понимаю, что ребята меняют, наверное, эшелон, но чуть звук изменился...
— ...сердце падает...
— ...ощущение такое, что где-то пошел сбой. Любой стук посторонний — я уже начал их различать! — настораживает.
— «На нервы действует какой-то странный стук»...
— Ну да, а потом все прошло без следа, и сегодня летаю вообще без проблем.
— Вы и вправду жаждете купить себе вертолет?
— Я говорил тебе как-то об этом, но мало ли чего хочу? Слушай, это же мечты пацанские — не более. В принципе, на вертушку денег собрать можно (это не так дорого, где-то на уровне хорошей машины, я думаю), но надо же отдавать себе отчет в том, что, во-первых, на ней необходимо летать...
— ...а куда?
— Ну, куда — ладно, найдем, а во-вторых, следует постоянно тренироваться, хотя и это не самое главное.
— Вопрос вопросов: где брать керосин?
— Проблема № 1 — обслуживание: вот камень преткновения, когда речь идет о вертолете. Примерно вот так же меня спрашивали уже миллион раз: «Вам какую на день рождения подарили лошадь?». Я отвечал: «Ну перестаньте вы этой глупостью заниматься. Мне табуны дарили, а девать их куда? На третий этаж в квартиру?». Если ставишь коня в денник куда-нибудь при манеже и за ним не ухаживаешь, его не работаешь...
— ...то зачем такой конь?
— О'кей, пусть будет, но он уже не твой, а того, кто с ним постоянно. То же самое с вертолетом: у нас для частного авиатранспорта ни законодательства толкового нет, ни обслуживания паркового, ангарного... Я уж не говорю о топливе, диспетчерской службе и многом другом — мы пока к этому не готовы.
— Послушай меня, Моня:
Я вечно на перронах,
Я трусь о них, как трется
О струны канифоль.
Вам не надоела эта бесконечная кочевая жизнь, не хочется чуть пришпорить коня?
— Ну что ж, мысли такие посещают, конечно, но, во-первых, я еще вроде в силе, а во-вторых, на моем загривке большая ответственность за множество людей, которые от меня зависят. Мы вот ровно вчера с Андреем Вадимовичем Макаревичем говорили...
— ...о тех, кого приручили?
— Да, и о том, что хотели бы сбавить слегка темп. Он удивлялся моей работоспособности и нагрузкам — Андрей поменьше работает, но на нем тоже порядком народу. Естественно, если бы был сам по себе, сейчас сократился бы.
— Пообщаться с друзьями-евреями
Нету времени, нету времени.
Это что же — дискриминация по национальному признаку?
— Да нет, просто рифма хорошая.
— На кого же у вас время есть?
— Ой, у меня много друзей: и евреев, и русских, и украинцев, и американцев — хотя вот французов нет. Русские для меня — это все, кто разговаривает по-русски, а вообще, я никогда не делю окружающих по национальному признаку — для меня есть люди и нелюди, поэтому дружу с теми, кто отвечает моим мыслям, чаяниям и устремлениям. Среди них есть человеки разные совершенно, но меньше всего меня волнует их национальность.
— А телефон молчит,
И пуст почтовый ящик —
У докторов моих
Полно других забот.
Бывает, что телефон замолкает?
— В этой песне речь идет не о друзьях, а о власть имущих, о масс-медиа, скажем так, предержащих. Сегодня с достаточного количества начальственных телефонов мне не звонят. И мне тоже.
— Даже так?
— А ты как думаешь? Хотелось бы, конечно, считать себя какой-никакой личностью... Не мое это дело, но льщу себя надеждой, что все-таки чего-то на этой земле добился, а такие состоявшиеся люди не очень желанны в обойме. Гораздо легче держать под рукой тех, кто ничего не достиг, — им легче раздавать куски...
— ...и приказы...
— Ты понимаешь? Шмат бросил, ломоть швырнул, задание дал, а тот, у кого за душой, кроме куска этого, еще что-то есть...
— ...на лету ловить не умеет...
— Это во-первых, а во-вторых, дурно пахнущие поручения выполнять мы не будем.
— Бабы наряжаются, борщ кипит.
Гуси, утки жарятся — дух в степи.
Псы с цепей срываются,
Как старухи, лаются,
А лошади брыкаются у реки.
Вкусно написано...
— Картина маслом, как говорил в фильме «Ликвидация» Володя Машков.
— Как родились эти строки?
— Жизнь казачью, степь, станицу я хорошо знаю, и в отличие от тех, кто изучал это, безвылазно сидя в Москве, лично все видел, нюхал, трогал и щупал.
— Вы сейчас не подумали: «Ах, черт возьми, хорошо написал!»?
— Ай да Сашка (смеется), ай да сукин сын! Ну да, получилось... Понимаешь, когда смолоду берешь за рубль горiлочки-первака у бабушки в селi Селище Гнiваньського району Вiнницької областi, после чего идешь куда-нибудь до дядька Петра...
— ...засаживаешь...
— ...и на сеновальчик прыгаешь — тогда и песни такие получаются.
— Туда, скв озь всю страну,
лети, мой поезд.
Там в сторону одну
утоптана тропа.
Я поклонюсь земле Колымской
в пояс
И тем, кто в мерзлоту упал.
Какое впечатление произвели на вас Колыма, Магадан?
— Как сразу ты на десяток часовых поясов перескочил!
— А это, чтобы вы не расслаблялись...
— Ну, природные красоты — ладно, но когда ты бредешь по дорогам, связанным с террором, со страданием, и постоянно об этом думаешь, на сердце тяжеловато. Атмосферу я впитываю всегда очень точно и могу сказать, что даже не Колыма, где много чего видел, произвела на меня самое гнетущее впечатление, а знаменитая 501-я стройка на Ямале. Она, эта «железка», проложенная в прямом смысле на костях, так недостроенной и осталась — там буквально на каждом метре человечьи останки валяются.
Мы на вертушке летели и спустились в оставленный лагерь. Не знаю, в 50-х годах из него последние зеки вышли или в 40-х, но, учитывая, что там вечная мерзлота, все сохранилось в целости, словно люди там были вчера, а не 60 лет назад. Газетами нары оклеены, табуретки стоят до сих пор — не тронуто ничего. Я будто в киношные попал декорации, но когда сознаешь, что это реальность, ощущение колоссальное возникает — во всяком случае, по мозгам бьет очень сильно.
- На три счета вьюга
кружит ночами,
На три счета
передернут затвор...
Забываю... Это было
не с нами...
На три счета звездой
догорает костер.
Вам не кажется, что по указанию сверху в России сталинский кошмар забывается, а это чревато повторением пройденного?
— Конечно же, он забывается — стирается из памяти личностно, потому что вымирают те, кто это пережил, и те, кому очевидцы что-то рассказывали (мое поколение, будем откровенны, тоже уже начало исход в мир иной). Я, между прочим, за то, чтобы это забывалось, — ну не должны молодые люди все время слышать и помнить о кровавых преступлениях сталинизма, не должны! Давайте не будем расковыривать свои раны и горести — пускай трагическое прошлое остается в истории, в трех-четырех строчках школьных учебников. Главное, чтобы это не повторилось, и потому нужно сейчас отъезжать в экономику. У тебя там не заготовлено случайно о ней пару цитат?
— Есть и такие...
— Тогда и об этом поговорим, потому что большинство проблем идет от экономических бед прежде всего.
— Ну что, в экономику отъезжаем?
— Базара нет!
— Цитирую не слова из песни, а отрывок из вашего интервью. «Слушаю сегодня эти разговоры о том, что Россия, победившая в хоккее, в футболе и на «Евровидении», вновь становится великой державой, и думаю, что не великой она становится, а распиаренной. Да, это тоже, наверное, нужно — рекламировать место, где родился и живешь, но страна не станет великой до тех пор, пока будем ходить в «скворечники», стоящие в деревенских дворах или вдоль дорог. Пока в красно-кирпичных мотелях, на строительство которых потрачены миллионы долларов, в закусочных, ресторанчиках или на заправках, которые сотнями стоят на обочинах федеральных трасс, не появятся нормальные туалеты, пока будут дырки, загаженные отнюдь не конским навозом, и не будет возле этих дырок не то что рукомойника — обычной туалетной бумаги вместо газет, великим государством Россию я не признаю — пусть мне хоть голову рубят на плахе».
— Абсолютная истина!
— Не хочется что-то смягчить, подкорректировать: мол, вас не так поняли?
— А я никогда от своих слов не отказываюсь.
— После того как вы изрядно по миру поездили, не гложет вас мысль: «Ну почему там все нормально, все правильно, а у нас..?»?
— Эта мысль гложет не только меня — всех: публичных и непубличных, известных и неизвестных, нормальных и, думаю, ненормальных тоже.
— Вы не разочаровались в России окончательно, не плюнули на нее?
— Я никогда в ней не разочаруюсь — это моя родина, великая страна (к сожалению, не в смысле своего устройства). Россия не только необъятной территорией грандиозна, но еще и своими традициями, своей тысячелетней историей. Славянам, в том числе и Украине, тысяча лет!
— Почтенный возраст тем не менее еще не повод для величия...
— Я говорю о традициях — о таких, если хочешь, как в Украине сало или в России щи...
— ...которые не лаптем хлебают, да?
— Совершенно верно. Желательно, чтобы хлебали не лаптем, а дальше уже другая идет история, но о величии экономико-политическом речи действительно быть не может, и пока на федеральных трассах будут скворечники, Россию, Украину, Белоруссию и другие панславянские, пансоветские, послесоветские государства, не способные никак разобраться с элементарными вещами, великими не назову никогда.
Академик Яблоков говорил (мне эту фразу Алиса Бруновна Фрейндлих года полтора назад привела): «До тех пор, пока русский мужик будет ходить срать в овин, великим государством Россия не станет». Это было еще лет 100 назад сказано...
— ...а до сих пор звучит актуально...
— Все остается на кругах своих.
— Вы говорите о родине, а между тем у вас есть потрясающие четыре строчки:
Метелью белою,
сапогами по морде нам.
Что же ты сделала со всеми нами,
Родина?
Может, не видишь?
Да не слепая вроде бы,
Родина, Родина, Родина, Родина...
Неужели, вы, написавший эти слова, все равно ее любите?
— Да, потому что она моя.
— А сапогами по морде?
— Получаю, как и все, регулярно, но от этого любовь к ней не меньше — это насчет уважения есть вопросы. Любовь и уважение, между прочим, разные вещи, и если первое во мне будет всегда, о втором поговорим отдельно.
— Ни конца, ни края этой тяжкой
каре,
Ни конца, ни края этой мрачной
доле:
На России бедной даже дворник -
барин,
Коли бляху нацепить ему
позволят...
— Точно и справедливо (вздыхает) — генетика!
— Это когда-нибудь, по-вашему, прекратится?
— Да, когда не будет границ и все перемешается, когда улицы Киева будут патрулировать французы, русские, японцы, украинцы (точно так же, как улицы Токио или Москвы). До тех пор, пока генетический код народа будет оставаться в нынешнем виде, мы ничего не исправим — к великому моему сожалению, в этом я убежден.
— И не сказал бы я,
что спета
Моя песенка,
но знаю:
На сто первом
километре
Буду сам себе
хозяин.
Соберу в лесу
под елкой
То ли Думу,
то ли Раду —
Двух девчонок
из поселка
И цыгана-
конокрада.
— Шикарная история: две девчонки и цыган. Отлично!
— Надоела вам Дума?
— А я уже давно не в ней.
— Я в курсе, но вопрос вот в чем — не сожалеете, что ходили в политику?
— Нет, потому что ничто не проходит бесследно. Во-первых, я получил еще один кусок жизненного опыта — того, которого не имел (а человек, если есть возможность, должен всю жизнь учиться), а во-вторых, Дума дала мне возможность сделать еще больше добрых дел для людей — чем плохо?
— Я люблю возвращаться
в свой город нежданно, под вечер,
Продираясь сквозь толпы
знакомых сплошных облаков,
И на летное поле спускаться,
хмелея от встречи,
Захлебнувшись прохладой
соленых балтийских ветров.
Вы до сих пор остро чувствуете миг возвращения?
— Я уже давно не был на гастролях так долго — почти полтора месяца, так вот, скоро спущусь по трапу самолета в «Пулково» и получу абсолютно острое ощущение возвращения домой. Конечно, это непередаваемо здорово!
— Может, скажет кто:
Мол, климат здесь не тот,
А мне нужна твоя сырость.
Здесь я стал мудрей,
И с городом дождей
Мы мазаны одним миром.
Вас не тянет из города дождей куда-нибудь на солнечный юг?
— Честно? Тянет.
— И поселиться в благодатных краях вы не прочь?
— Нет — без Питера не смогу.
— Жителем Киева или Одессы себя не представляете?
— Я уже тебе как-то признался, что если бы не Питер, осел бы в Киеве — это потрясающий город, я его обожаю. И на Таити пожил бы тоже с большим удовольствием, и от какой-нибудь бангалы (индейская хижина. - Д. Г.), она же бунгало, в районе чилийского острова Пасхи или где-нибудь на красивом берегу Амазонки не отказался бы. Было бы здорово — у меня там есть пару присмотренных мест.
— Предлагали много раз
люди добрые:
«Оставайся, Саня, много места
в Америке»...
Почему не согласились?
— Потому что я на своем месте в родной стране. Я даже в Москву-то не переезжал и никогда не хотел туда переселиться.
— Давит на вас мегаполис?
— Не в том дело, что давит, — я просто до мозга костей питерский человек. Во-первых, там дом, во-вторых, у меня есть места свои-чужие, а потом, помнишь, я рассказывал тебе о своей теории (назовем ее «синдром выкреста»)? До тех пор, пока ты приезжаешь в Москву или в Нью-Йорк гостем, ты там первый и долгожданный, а как только встаешь в очередь 358-м москвичом или 643-м нью-йоркцем...
— ...вокруг сразу шепоток раздастся: «Смотри, он такой же, как мы»...
— Не такой же, а хуже — «Мы-то здесь родились, а эти понахаели, понимаешь, локтями работают».
— Как в последний раз, танцует
эмиграция,
За столами — что ни пара,
то трагедия.
Вы как к этим людям относитесь?
— Все, что о них думаю, я написал, но они же все разные. Понимаешь, раньше, когда мы впервые туда приезжали, для нас все было внове — со многим мы только знакомились, всю эту историю постигали (есть эмиграция первой волны, второй, третьей — в каждой люди со своими целями и задачами). Сегодня обладатели огромных кошельков эмигрируют, а в свое время туда устремились интеллектуалы, вынужденные, сунув подальше докторские диссертации, торговать швармой или пирожками, работать няньками и прислугой в богатых домах.
Пути у всех были разные, и нельзя их стричь под одну гребенку. Среди эмигрантов, как и здесь, у нас, есть и хорошие, и плохие, но поскольку сегодня мы часто за океаном бываем и чувствуем себя там, как у себя дома, общаемся с ними и смотрим на них уже по-другому. Более того, у бывших соотечественников тот угар брайтонский...
— ...растворяется потихоньку...
— У них же ничего раньше не было, кроме возможности в пятницу или в субботу пойти в ресторан и после тяжелейших трудов оторваться. По сути, наши рестораны 60-х-70-х автоматически вместе с музыкантами переехали на Запад, и все там у них застыло. Мы видели лишь гульбу отрывную, и она поражала, конечно...
— ... «Во люди живут!»...
— ...но нам, приехавшим из другой страны, из другого мира, невдомек было, что это, по сути, гетто, где люди забыться пытаются. Сегодня там все совершенно иначе, и многие из них не только в Киеве или в Москве оттягиваются, но и работают здесь постоянно. Более того, некоторые вообще вернулись домой.
— А я всю жизнь пролетаю
мимо кассы,
Потому что не умею воровать.
Не кусаете локти из-за того, что так и не научились?
— Нет — однозначно, хотя, казалось бы, можно порой и пожалеть, что не подсуетился. Признаюсь как на духу: я ничего не вывез и не продал из имущества Группы советских войск в Германии, хотя такую возможность имел. Оттуда можно было ракеты «земля-воздух» привозить, понимаешь — не говоря уже о каком-то другом бизнесе. Огромное количество людей разбогатело тогда, но я в этом мародерстве участия не принимал.
— И нормально себя теперь чувствуете?
— Не то слово: горжусь этим, счастлив, легко дышу и крепко сплю.
— А воры законные —
люди очень милые,
Ну все мои знакомые
(а многие — любимые)...
Можете их назвать поименно?
— Нет, конечно, — no comment на эту тему. Ты всякий раз пытаешься раскрутить меня на мои, так сказать, криминальные связи, и на все твои происки ответ у меня один: я артист и никогда от моего слушателя, кто бы им ни был, не бегаю...
— ...от некоторых и не убежишь...
— ...за исключением случаев, если буду уверен, что передо мной насильник малолетних или убийца (не тот, кто в пьяной драке к своему раскаянию и несчастью порешил человека, а отъявленный, понимаешь, садюга). Вот если узнаю, что это те, по ком плачут петля и пуля, и для кого мораторий на смертную казнь абсолютно не приемлем, тогда развернусь, а все остальные — люди. Лю-ди!
— И друзей наковырял,
куда всех денешь,
Ну самых разных —
от министров до воров.
Вы пытались когда-нибудь собрать этих друзей вместе?
— А они без меня собираются.
— Нормально себя при этом чувствуют?
— Думаю, да. Связи правящих кругов с криминальными структурами не только в нашей стране существуют — они были, есть и, к сожалению или к счастью, будут во всем мире.
— Мэр то ли хан, то ли пахан,
Мат-перемат, да семечек
шелуха...
Вы такого городского голову видели?
— И сейчас вижу. А как же! Разве они у вас в Украине перевелись?
— У нас мэры хорошие...
— Ну да, понятно. У нас тоже...
— «Бабки» вместо берез шелестят
над страной,
«Мерседесы» да девки-огонь,
Но понятия здесь поросли
трын-травой,
Нарушает закон шелупонь.
Россия по-прежнему живет по понятиям?
— А Украина?
— Она, как написал в своей книге Леонид Данилович Кучма, не Россия...
— Знаешь, что, по большому счету, для меня понятия? Те же заповеди. Если мы говорим «не укради!», а воруют ежедневно вагонами, тоннами, кубометрами...
— ...ракетами...
— ...и кораблями, если Библия увещевает: «Не убий!», а продолжают убивать из-за «прихватизированных» ракет, кораблей... Ужас! Кошмар!
— Меня не посадить -
я это твердо знаю,
Пусть отдохнут пока казенные
дома.
Меня не посадить,
хотя давно пугают,
Меня не посадить —
я сам себе тюрьма.
Вы когда-нибудь в тюрьму угодить могли?
— Конечно — не зря поговорка возникла: «От тюрьмы да от сумы не зарекайся». Послушай, если захотеть, посадить можно любого — абсолютно. Ну, за исключением разве что Господа Бога и апостолов, которых нет с нами. Для всех остальных можно совершенно спокойно найти повод — и находят.
— И в Кресты, и в Эрисмана,
И в Скворцова, и в Степана
Возим мы клиентов
круглосуточно -
Пьяных, битых, алкашей,
Трупов, психов, малышей.
«Скорая» — занятие не шуточно.
Много на «скорой» насмотрелись?
— Очень. На всю жизнь хватило...
— Вы как-то сказали: «Я видел двух явно нездоровых руководителей государств, как доктор говорю — это Константин Черненко, у которого была бронхиальная астма, и Михаил Саакашвили, у которого характерные глаза». Вы сразу, с первого взгляда определяете, что человек болен?
— С большей долей достоверности. Если, к примеру, дышит с трудом и хрипит, понятно, что он астматик, если губы синюшные — сердечник.
— А Саакашвили?
— Когда этот господин смотрит в камеру (не говорю уже о галстуке, который я даже в тяжелом состоянии задумчивости, наверное, не стал бы жевать), глаз у него неадекватный. Не хочу обидеть его — может, он с детства такой, я ж не знаком с ним лично. Мне меньше всего хотелось бы ставить ему какие-то диагнозы, но как у доктора он вызывает у меня опасение.
— Разве в том моя вина,
Что заставила страна
Задыхаться от вина с водкой?
Никогда не прикидывали, сколько за свою жизнь выпили?
— Много. Очень!
— Это вагон, цистерна?
— А сколько в цистерне тонн? 30? 60?
— За один присест вы могли выпить литр, два?
— Ну, литр — это минимум.
— А максимум?
— Это с хорошей закусочкой, да? В нормальной компании? На этот счет есть анекдот хороший, который один священнослужитель мне рассказал.
Прихожанин спрашивает: «Скажите, батюшка, а сколько бы вы могли выпить?». Святой отец на секунду задумался: «Так водочки али вина, сын мой?». — «К примеру, водочки, батюшка». — «Водочки... Позволь уточнить, сын мой: с закусью али без оной?». — «К примеру, с закусью». — «Водочки с закусью... А в закрытом ли помещении, али на воздусях?». — «На воздусях, батюшка». — «На воздусях водочки с закусью... Последний вопрос: за свой счет али за счет чужаго?». — «Ну, к примеру, за счет чужаго». — «За счет чужаго водочки с закусью да на воздусях? Однако пределу не вижу».
— Моня не гордый,
Моня пьет на свои.
Саша, он же Александр Яковлевич, тоже?
— Абсолютно. Не утверждаю, что всю жизнь пью на свои, — меня, разумеется, угощали, и я с удовольствием это принимал, но и сам реку могу разлить хорошую. Никогда ни у кого не попрошайничал.
— Кстати об «угощали»...
Люди приглашали посидеть
у костра,
Я приходил к ним, не зная,
как дожить до утра...
Неужели и впрямь не представляли, как дотянуть до рассвета?
— Ну, а чему ты удивляешься? Просто мне было плохо.
— Плохо физически или морально?
— Конечно, морально — что там физически?! Тяжелые времена были, есть и, к сожалению, будут, однако это мои проблемы. Люди приглашали к костру, чтобы я посидел с ними, повеселился, поговорил — ну, и я шел, потому что, может, искал в этом спасения.
— Не раз судьба натягивала вожжи,
Я видел смерть,
я видел мушку на стволе.
Действительно видели или это поэтическое преувеличение?
— Мушку на стволе? Видел.
— В какой ситуации?
— Приходилось стрелять.
— Говорят, в последнее время у вас начались со здоровьем проблемы...
— Есть хорошая поговорка: «Если я просыпаюсь и у меня ничего не болит, значит, я умер». Дима, ну все-таки не мальчик уже, и хотя, в принципе, я нормально себя чувствую, определенные возрастные изменения в организме происходят, и они дают о себе знать. Это не значит, конечно, что я уже на финишную вышел прямую, но кокетничать со «старухой» совершенно не собираюсь — слишком хорошо ее знаю.
— Вечный ребус:
Почему смерть
щадит ненужных?
Кто ей дал права?
Вы себе уже на этот вопрос ответили?
— Однажды мы говорили с тобой о теории, которую я сам для себя придумал: нужные уходят раньше потому, что достигли совершенства, и Господь забирает их, дабы дать им возможность пожить в раю.
— Но, господа, как
хочется стреляться
Среди березок
средней полосы.
К суициду вы никогда близки не были?
- (Отрицательно мотает головой).
— И слава Богу!
— Суицид, я считаю, удел...
— ...слабых?
— Нет, я не думаю, что многие, ушедшие добровольно из жизни, были людьми слабыми. Наверняка, среди них было большое количество сильных личностей, просто, чтобы на такое решиться, нужно пошатнуться в мозгах, перейти в некое болезненное состояние. Я, слава Богу, никогда до такого не доходил.
— Я часто просыпаюсь в тишине
От свиста пуль и визга бомб
фугасных.
Мне кажется, я снова на войне,
И кто кого — пока еще неясно.
Откуда у вас, человека послевоенного поколения, такие яркие фронтовые впечатления?
— У меня есть, признаюсь, два навязчивых сна: об одном говорить не буду — он мой, а второй — это война, он все время меня преследует. Думаю, в одной из прошлых жизней это со мной было.
— В Афганистане
В «черном тюльпане»,
С водкой в стакане
Мы молча плывем над землей.
Скорбная птица
Через границу
К русским зарницам
Несет наших братьев домой.
Вам хотелось бы сейчас хотя бы на часок снова оказаться в Афганистане?
— Очень, но с правильным пониманием вопроса, да? Вернуть войну не хотелось бы — ни в коем случае!
— Но в места, где когда-то уже были, тянет?
— Да. Очень-очень-очень!
— Хотя бы в отдаленной перспективе вы такое возвращение планируете? Туристом...
— В Афган? Ну а почему нет? Вообще-то, туристических красот мы там не много видели, но если собрать пацанов и рвануть посмотреть, где бывали, это было бы интересно, наверное.
Мой стакан невелик, но я пью из своего стакана.
-
Leticija
- Капитан 3 ранга
- Сообщения: 521
- Зарегистрирован: Вт ноя 24, 2009 6:53 pm
- Скайп: chechel_55
- Пол: Женский
- Откуда: Германия
Re: Звёздная галлерея
— Прощается с теплом Нескучный сад
Чуть раньше, чем обычно — так бывает.
Но не проститься с нами голосам,
Которые с полноты понимают,
Кому небезразличны небеса. Кому, на ваш взгляд, эти голоса принадлежат?
— Прежде всего, конечно, Иосифу, которому посвящена эта песня, а еще многим: и тем, кого больше нет, и тем, кто сегодня по-прежнему с нами, — дай Бог им здоровья! Я, например, очень радуюсь, встречаясь с Владимиром Михайловичем Зельдиным, бесконечно счастлив видеть Галину Павловну Вишневскую — все это знаковые личности, без которых наше общество было бы гораздо беднее. Своей жизнью, своим творчеством, своими делами они обогатили наш духовный мир.
— Над заснеженным садиком
Одинокий фонарь,
И, как свежая ссадина,
Жжет мне сердце луна.
В эту полночь щемящую
Не заказан мне путь
На Ваганьково кладбище,
Где он лег отдохнуть. Когда вы начинали, многие часто сравнивали вас с Высоцким: интересно, что Владимир Семенович значит для вас сегодня?
— По крайней мере, он один из тех голосов, о которых я только что говорил, причем очень явный голос, задающий тональность.
— Вы слушаете его? Просто так, для себя, в машине?
— Безусловно. Из людей с гитарой — они разные! — постоянно слушаю двух: Высоцкого и Визбора. Высоцкий — это комета: он, словно астероид, попавший в плотные слои атмосферы, сгорел, но опалил своим хвостом огненным Землю, мое поколение. Таких ярких шлейфа, я думаю, было в моей жизни два — «Битлз» и Высоцкий, но если Джон Леннон и компания — это музыкальная в чистом виде эпоха, то Высоцкий — наша история, наша философия, наша жизнь. Владимир Семенович оказал на нас колоссальное влияние, но и Булат Шалвович Окуджава, к примеру, для меня планета. Согласен, никого он не опалил, но не стало его, и что-то сместилось, да? Планета вышла из Солнечной системы, и нарушились какие-то центробежные силы...
— Здорово как сказали! — Это с уходом многих людей происходит, и хотя никого некоторые не опалили, как, например, Пастернак...
— ...Солженицын...
— ...да, совершенно верно, а вот Владимир Семенович просто ф-ф-ф-фух! — и все мы со шрамами от его огня.
— Какая его песня вам больше всего нравится?
— Ой, да почти все. Есть у него вещи и проходные, как и у «Битлз», типа: «Дизи-дизи-дизи, мисс Лиззи». Ясно же, рок-н-ролл. Ну и замечательно — такой рокешник...
— ...вы тоже можете выдать...
— Запросто — отвечаю, и даже лучше, наверное, но 98 процентов творчества «Битлз», как и творчества Высоцкого, мне очень близко, понятно и дорого.
— Телевизор включаю — тоска.
Так и хочется вскинуть
С Афгана не стрелявший АК... А выбросить телевизор вообще не хочется?
— Нет, это тот же наркотик.
— Новости, небось, не пропускаете, а что еще смотрите?
— Предпочитаю «НТВ плюс», где масса замечательных телеканалов (в том числе восемь спортивных — один лучше другого), в основном выкраиваю время на новости и какие-то официальные истории.
— Чем шире лоб и выше рост,
Тем лилипуты злее!
— (Улыбается). Аксиома!
— Лилипуты часто вас донимали?
— Они и сейчас донимают, просто раньше я внимание на них обращал, а сейчас нет.
— Извините, что на свадьбах не играю,
На застольях, извините, не пою.
Ведь фокусник обычно не «катает»,
А бармены, как правило, не пьют. Неужели за очень большие деньги не споете на чьей-то свадьбе?
— Спою.
— Изменилась, получается, ситуация? Кризис?
— Нет, просто такую запрошу цену, за которую ни одна свадьба меня не возьмет. С другой стороны, если планку эту все же преодолеют и выплатят гонорар, я, конечно, закрою глаза, поставлю перед собой воображаемую стену и спою, потому что уважительно отношусь к денежным знакам.
— Но к себе-то еще уважительнее?
— Разумеется, себя почитаю больше, но сумму, которую попрошу за свадьбу, мне вряд ли заплатят — гарантирую на 99,9 процента.
— Озвучьте, пожалуйста, цифру... — Коммерческий секрет — сам понимаешь...
— Ах, если б было бы можно,
Я б всю душу свою промотал у цыган... Любите ромов?
— Обожаю!
— И промотали бы у них душу?
— Думаю, если бы жил в ХIХ — начале ХХ века, со мной были бы сложности, я бы, наверное, присел на цыган, как сегодня некоторые — на казино. Для меня ромы — это опасная история: я всегда их готов слушать, и меня они любят, узнают на вокзалах. Цыгане ко мне очень тепло относятся, и я к ним тоже, потому что, повторяю, национальностей для меня не существует.
— Братство угнетенных народов?
— Не думаю, что уж такие сегодня они угнетенные, просто ведут жизнь, какая им нравится. Любой цыган может получить нынче медицинское образование, другое дело, что им это не очень, наверное, нужно.
— Я много пил и знал красивых женщин,
И через шар бил в середину от борта... В бильярд вы играете?
— А как же...
— И нормально выходит?
— Ну, мой уровень — где-то между средним и хорошим, то есть выше среднего, но послабее хорошего.
— Любитель?
— Конечно, не профессионал. Я тут недавно встал с бронзовым призером Союза, так они же с кия восемь шаров забивают — это нормально.
— Зачем им партнеры?
— Я просто хочу, чтобы ты понял. Ты сам вот в бильярд играешь?
— Посредственно...
— А что значит профессионал? Сегодня, кстати, бильярд, как и вообще весь спорт, очень помолодел. Мальчики по 18-20 лет, ну, может, на год-два старше, стоят за столом по восемь-десять часов ежедневно — это колоссальный труд и не очень денежный. Знаешь, есть замечательное выражение в бильярде: «Классный удар, но не денежный», с финансами они, к сожалению, нынче не очень в дружбе. Скуповато их мастерство оплачивается, но они фанаты.
— При косе — про коней
И романс — при серьге.
Боже, где ж вы, мужчины России?!
Нынче бабы правы:
Лучше сдохнуть в тоске,
Чем быть сильной при вашем бессилье. Бессилье усугубляется?
— Есть у меня в тему старое четверостишие:
Мужчины! Говорят, нас стало меньше,
По пальцам можно всех пересчитать.
Ну что ж, мы умираем раньше женщин,
Но женщин тоже надо поискать.
Сегодня усугубляется унисекство, и это на самом деле плохо. Понимаешь, проблема не в том, что бессилье мужчин растет или матриархат появляется, а в том, что распространяется унисекство, и когда оно еще и поощряется, это ужасно!
Слушай, у меня есть администратор... Я очень люблю свой персонал и эту женщину, в частности, она со мной уже много лет и все время в джинсах, а тут вдруг платье надела: у ее мужа был день рождения, и она при параде пришла на работу, чтобы оттуда потом ехать праздновать. Я восхитился: «Оля, это же колоссально! Боже, какое счастье — ты же красавица». Нет, я не против джинсов, брюк и тэ дэ, и тэ пэ, но это одна из причин того, что мужчин, как нашим девушкам кажется, меньше становится. Ладно, пусть так, ну а вы пробовали побыть женщиной? Пробовали сделать что-нибудь для того, чтобы муж или бой-френд почувствовал себя в большей степени сильным полом? Вы же сами во многом не даете нам ощутить себя мужиками, и потом, красавицы, вы насмотрелись французских, итальянских, американских и прочих киношек мачистых...
— ...и ищете суперменов...
— ...а здесь — в Киеве, Виннице или в Воркуте — их нет. Мы абсолютно другие, у нас иная история. Процесс отношений полов взаимосвязан и взаимообразен, ничего друг без друга не получится, но до тех пор, пока все будут идти в этой упряжке унисекса, нам будет сложно находить взаимопонимание.
— Женщина моя — моя гитара. В каком смысле?
— Во всех, кроме физиологического, — до этого извращения я еще не
дошел.
— Не зарекайтесь!
— Ну ладно тебе!
— Под солнцем южным, как под грудью у мадам,
Немножко жарко, но до одури приятно... Вы любите большой бюст или маленький?
— Зависит от времени года и состояния души.
— Дома ждет холодная постель,
Пьяная соседка, а в глазах похоть. Со сладострастными соседками у вас что-то было?
— В основном у меня были соседи. Дамы попадались чаще всего пожилые, поэтому как-то не срослось, но с соседками, так сказать, по планете кое-что, конечно, случалось...
— С детства верил я поэту,
Чьи стихи учили в школе.
Он сказал, что счастья нету, —
В жизни есть покой и воля.
Здесь с покоем напряженно,
Да и воля под надзором.
Дарят нам чужие жены
Счастье темным коридором. Насчет чужих жен и темных коридоров автобиографично?
— Собирательно...
— Лаконично...
— Зато правда!
— Будний день,
Он иногда бывает праздником —
Всего-то встретиться с товарищем
Да из дому удрать. По-прежнему удираете?
— Естес-с-но, хотя дома-то и так три-четыре месяца в году бываю — куда же еще сбегать? На восемь месяцев завеиваюсь...
— Какая разница в том, что со мною было?
И где меня три дня, как облачко, носило? Что, пропадали иной раз на три дня?
— Ох, пропадал...
— И не звонили родителям, не говорили, где вы?
— Один раз получил от интеллигентного папы за это по морде. Ну что поделаешь — заслужил: это же мальчишеские дела. Кто из нас не убегал, кто не хватался, как за соломинку, за идиотскую фразу: «Папа, у меня не было двух копеек позвонить»? Эта отмазка известна многим и вызывает у взрослых людей смех. По крайней мере, усмешку.
— Белла, не ломайся,
Не рассказывай мне майсы!
Помнишь, Белла, как в Херсоне
Мы давали изумительный гастроль?! Песня посвящена вашему директору Белле Михайловне Купсиной?
— Это, видимо, Господь так распорядился, потому что все песни про Беллу были написаны, когда Купсину я еще и в глаза не видел.
— А когда увидели, поняли, что она — прирожденный административный талант?
— Можно сказать и так.
— Когда ты далеко,
Не шевельнуть рукой
И рифмы мне не найти.
Я пробовал петь,
Но голос хрипел
И не попадал в мотив. Кому посвящены эти строки?
— А вот это уже, прости, тебя не касается. Всегда говорю, что принадлежу к тому типу мужчин, которые не рассказывают о своих женщинах даже родному отцу и брату (как-то у нас в семье так заведено). Более того, я резко негативно отношусь к мужикам, которые...
— ...любят чересчур откровенничать...
— ...и либо в собственных книгах, либо в бане о своих сердечных делах и похождениях треплются. Не мужское это, считаю, дело, и очень нечестно по отношению к женщинам так поступать, поэтому никогда и никому о романах своих не рассказывал, не рассказываю и рассказывать не буду.
— Как любил я Зойку одевать —
Ей, что ни надень, всегда к лицу. Любите слабый пол принаряжать?
— Очень!
— Вещи покупаете лично?
— По-моему, гораздо интереснее так: вы вошли, ты сел, а женщина...
— ...встала...
— А женщина одевается. Ты ею любуешься, а потом достаешь кошелек и платишь — это такой кайф!
— Снова на дворе
Сердце надвое.
Я год за два ел — довела.
Заневестились
Струны песнями,
А моя вдовой померла. Неужели финал действительно оказался таким прискорбным?
— Та струна — да, благополучно скончалась.
— Жалели об этом?
— Нет — другую нашел.
— Было время, были силы,
Да уже не то.
Годы волосы скосили,
Вытерли мое пальто. Неужели это про вас?
— И про меня в том числе. Это такой собирательный, если хочешь, образ вечного жида, к коим я тоже отношусь.
— А старый конь -
Он, детка, борозды не портит.
Старый конь «в законе» -
Он вообще не пашет... Что конь — понятно, но почему старый?
— Потому что и я уже немолодой.
— Можно же было написать «немолодой конь». Или по мелодике лучше «старый»?
— Есть поговорка такая: «Старый конь борозды не портит», но, чтобы не услышать в ответ от девушек, что он глубоко не вспашет, лучше сразу предупредить, чтобы вопросы потом не возникали: «Да он вообще не пашет».
— И на болотах все как прежде -
Крылья хлопают вдали.
Все буянят, все расплескивают удаль.
Но а я уже не буду -
Занавесочку спалил, —
И то вспомню, то забуду,
Как за птичками ходил. Вы свою занавесочку спалили?
— Вышил себе новую. Одну перевел — другую повесил, эта выцвела, та засохла... Разным временам и занавесочки необходимы под стать.
— Это хорошо?
— Это правильно (копирует Горбачева), потому что мы перестраиваемся постоянно, понимаешь?
— Было все это так, только время не ждет,
Вот сейчас бы и дать самый полный.
Я в машины кричу: «Самый полный вперед!» —
Но не тянут винты, вязнут в волнах. Ваши винты еще не буксуют?
— Да вроде бы нет.
— А творческие?
— Бывает, что и стопорятся... Приходится посылать водолазов счищать с лопастей водоросли...
— Сами этим не занимаетесь?
— Ну, я не могу же сам себе провести техобслуживание. Бывает, горючка кончается — надо заправиться. По-разному происходит: постоянно в одинаковом режиме винты крутиться не могут — нет такого механизма, который работает, не уставая. Не придумали еще perpetuum mobile — ищут, но пока безуспешно, и то же самое с человеком, с его творчеством. Слава Богу, я пока чувствую в себе силы, и ходовая моего, так сказать, судна...
— ...смазана...
— ...еще может работать.
— Зашуми, пойди опять ты кругом,
Голова бедовая моя!
Раз отмерю, да семь раз потом отрежу,
Закушу узду и разорву подпругу.
Где-то там, вдали, живет моя надежда,
Где-то там бежит по заливному лугу... Ваша бедовая голова еще зашумит? Вы можете себе такое представить?
— Конечно. Господи, да она совсем недавно шумела — почему нет? — Без последствий?
— Так я же не про алкоголь!
— И я о другом...
— Ну да, без последствий, а че? Все-таки человек я... Мы же договорились, что пусть старые или немолодые, но ходовая-то еще в порядке...
— Любовь мою последнюю
За слухами да сплетнями
Ты, осень, разгляди и сбереги. Последняя любовь еще впереди?
— Never say «never» — никогда не говори «никогда», да и как можно загадывать? Как? Может, она впереди, может, и позади — не знаю. Человек, я так думаю, способен влюбиться и в 80.
— И, говорят, влюбляются...
— Ну, вот видишь...
— Как трещали цикады,
Пахло липовым цветом.
Над скамейкой качалась голубая звезда.
И немела эстрада
Пред картавым поэтом.
Был отец мой нестарый и мать молода. Часто ли вы видитесь с родителями, и какие знаки внимания им оказываете?
— Родителей навещаю всегда, когда нахожусь в Питере. Сегодня я для них (после смерти брата особенно) все — и моральная поддержка, и материальная: един во всех лицах...
— И свет в окне, и смысл жизни, правда?
— Совершенно верно, поэтому какие знаки внимания? Они обо мне думают ежедневно, ежечасно, ежеминутно и ежесекундно, и если не позвоню день домой, мама уже претензии предъявлять начинает...
— Вы что-то им дарите?
— Ну, конечно.
— Чем в последний раз баловали стариков?
— Папе подарил пару свитеров на зиму, а маме привез из Израиля картофелечистки — она очень просила. Да нет, я постоянно им что-то тащу, не прихожу никогда в дом без цветов и сумки продуктов. Ну а как же?
— Благодарю, Господь, за счастье дней,
В которых дочь моя была моей. Что это были за дни?
— До ее замужества, а сегодня она...
— ...не только ваша?
— (Грустно). Не только моя. Теперь она принадлежит мужу, двум своим детям.
— Вы к супругу ее ревнуете?
— Нет. Абсолютно. А че?
— Зять нравится вам?
— Хороший парень. Ты пойми: я отец...
— ...атэц...
— ...мне главное, чтобы он ее любил.
— Любит?
— По-моему, да.
— Тогда пусть живет!
— Ну не случайно же перед свадьбой я его предупредил: «Моя дочь не может быть разведенной — может быть только вдовой, понимаешь?». Он понял...
— Не зная русского языка, по выражению глаз...
— Короче, объяснил ему, что к чему. Нет, произнес это, конечно, шутя, но в каждой шутке есть доля правды. Смотри: они уже 11 лет вместе, старшему внуку 22 декабря исполнится 10 лет. У них в семье ладно — я это вижу, а родителям ничего больше не надо: все остальное приложися. И мы поможем, и они сами с усами, но если он ее любит, папа доволен.
— Уже старушки кажутся родными,
А девочки — как куклы заводные,
И Моцарта усмешка все слышней.
Уже уходят за полночь соседи,
Не выпито вино, и торт не съеден,
И мусор выносить иду в кашне. Неужели действительно бабульки родными кажутся?
— Они тоже, чтобы ты знал, бывают разные. Встречаются такие — ой-ой-ой! И девочки-старушки бывают, и старушки-девочки...
— Не хочу стареть, не хочу,
Дело запахло внуками... Скоро и правнуками запахнет — вы к этому философски относитесь?
— Ну ладно, ладно! До правнуков у меня еще время есть.
— Ну, еще лет 10 и...
— Нет, мне не хотелось бы, чтобы Дэвинька в 19 лет стал отцом — я консервативный человек, патриархальный, и считаю, что тинэйджеру это рано. Да, неизвестно, что лучше, а что хуже, но мне кажется все-таки, что мужчина готов быть отцом не раньше 24-х-25-ти лет.
— В этот вечер я так одинок,
Я так промок, налей, сынок. Ну и можно дополнить эту цитату:
Сорок лет почти один,
Лампу тру, как Аладдин...
Вы часто чувствуете себя одиноким?
— Думаю, чем более человек публичен, тем более он одинок.
— Высота одиночества —
Элемент ультра-си,
И спускаться не хочется,
И стоять нету сил... Что же, простите, делать?
— Ну, не случайно же этот элемент исполняют только хорошо подготовленные гимнасты.
— Ведь нет у одиночества
Имени и отчества,
Ну а мне в плечо твое
Так уткнуться хочется. В чье плечо вам хочется уткнуться сегодня?
— В плечо близкого человека. Могу уточнить: прежде всего в мамино...
— Достойный ответ, между прочим... Чтобы никого не обидеть, да?
— Дим, ты пойми: все в этой жизни бывает. Вообще-то я никогда не плакался, но могу представить себе ситуацию: сядем с каким-нибудь дядькой, бухнем при наличии желания и возможности, и в его плечо, допускаю, мне захочется вдруг уткнуться (что не значит броситься и обрыдаться). Близкий человек может появиться в любую секунду — все зависит от ситуации, но мама — она вечна, и в ее плечо хочется утыкаться 24 часа в сутки, потому что оно мамино.
— Одинокий волк — это круто,
Но это так, сынок, тяжело.
Ты владеешь миром как будто
И не стоишь в нем ничего. В каком смысле ничего не стоишь?
— Да во всех. Мы уже с тобой говорили: от сумы да от тюрьмы не зарекайся, и в нашей новейшей истории проходим это едва ли не каждый день. Гиганты мысли...
— ...отцы русской демократии...
— ...апологеты бизнеса и денежных знаков только вознеслись: «Все, я владею миром» — бах! — послезавтра на нарах...
— ...и по этапу — в Читу...
— ...к примеру.
— Одиноким волком я бегал
И одиноким волком умру. Хорошая смерть?
— Не очень приятная, наверное, но уважаемая.
— Интересно, а вы видели документальный фильм про эвтаназию, который недавно показали? Как вы относитесь к уходу по собственному желанию? — Это один из моментов, провоцирующий жаркие споры у студентов мединститута, но чем ты старше, тем больше видишь смертей родных, и тем сложнее к этому вопросу относишься. Не знаю!.. Только сам человек в силах принять такое решение — никто за него это сделать не может. Представь: твой близкий-преблизкий при смерти, сильно страдает — ему остался, ну, скажем, год мук, — но кто даст гарантию, что через семь месяцев не изобретут какое-нибудь лекарство, которое его вылечит?
— Довод...
— Да, эти семь месяцев бедняга промучается, но появится препарат, которым ты его вытащишь с того света, и он проживет еще лет 20, а то и 30 — да даже пусть год или два. Это, повторяю, конкретный близкий тебе человек, которого жалко, а не какой-то неведомый дяденька N. Будем мы его эвтанировать или нет? Я почему так напрягся сейчас, почему даже присел поближе?
— Тема такая...
— Потому что это проблема важнейшая и нужно очень точно ее понимать.
— Песни дочке завещавши, я уйду, не попрощавшись,
Упадет на лист опавший первый снег...
Обо мне не надо плакать — пусть придет моя собака
Поскрести могилу лапой по весне. Некоторые, как поэт Танич, пишут заранее сценарии собственных похорон и отдают указания по судьбе творческого наследия. Вы, простите за бестактный вопрос, над этим задумывались?
— Задумывался, только никак не могу с духом собраться. Прикидывал, как это сделать...
— Ну и какие соображения?
— Памятник себе мысленно уже приготовил.
— Какой?
— Хочу, чтобы на плите у меня собака лежала — все!
— Процедуру в общих чертах тоже определили?
— Я тебя умоляю — зачем, хотя музыку, которая должна играть у меня на похоронах, придумал. Вот ее распишу — если будет, конечно, время.
— Музыка ваша?
— Нет, разумеется, — зачем мне моя? Я что, сумасшедший, что ли? Черная такая, негритянский госпел — чтобы народ просто отваливался. Черные душу рвут здорово!
— А как здорово в «Спящей красавице»
По бумаге летало перо.
Только в жизни не часто встречаются
Эти сказочки Шарля Перро. Вам тоже встречались нечасто?
— Да много, наверное, было в моей судьбе сказок: красивых и не совсем, страшных и добрых. Вся жизнь человеческая — сказка.
— Я знаю, что у вас есть идея — вы ее даже запатентовали! — выпускать газету под названием... «Радость»...
— Да, только профессионалов нужно найти.
— Классная мысль — в эпоху победившей чернухи дарить читателям что-то светлое, феерическое...
— Пожалуйста, ты медиа-босс — предлагаю издавать вместе. А что, давай сделаем! Газета «Радость» должна выходить на хорошей бумаге, цветная, красивая, радостная, там будут поздравлять звезду Машу Сидорову со свадьбой, но не станут перечислять количество гостей и выпитого шампанского, а просто напишут: «Дорогая Маша, с бракосочетанием...
— ...мы так за тебя рады!..
— ...Желаем тебе счастья, здоровья и деточек, как на елке веточек!». Вот так надо приветствовать звезд, а у нас из этого делают балаган, от которого просто тошнит.
— И так как все мои вопросы
Остаются без ответа
(это я не о себе. — Д. Г.),
Две мечты имею: космос
И сто первый километр.
В космос точно не забраться -
Для него не вышел рожей.
Так что двину-ка я, братцы,
К светлым далям Подпорожья. Вы что же, действительно мечтали полететь в космос?
— А я и сейчас бы не отказался, если бы было здоровье и 20 (или сколько там это сегодня стоит?) миллионов долларов.
— Вроде уже под 50 — инфляция...
— Короче, если бы у меня были лишние, с удовольствием туда бы рванул.
— Если завтра Мавзолей будет срыт,
Если вдрызг развалит Землю атомный взрыв,
Если бифштекс подадут мне сырым -
Плевать, я хуже знал времена. Дальше фраза просто гениальная.
Если черный попадет в Белый дом,
Моя жена начнет учить айкидо,
А лучший друг расскажет анекдот с бородой —
Плевать, я хуже знал времена.
Насчет черного, который попадет в Белый дом, — предсказание покруче Глобы. О чем вы думали, когда это писали?
— Просто я люблю и знаю Америку, а ты что хотел бы — чтобы при таком количестве афро— и латиноамериканского населения черный не смог бы стать президентом Соединенных Штатов?
— Но вы довольны, что Обама им стал?
— Я в США не живу, но раз они посчитали нужным его избрать — нормально.
— Безответны многие вопросы.
Параллели, иксы, параллаксы...
Почему так часто люди босы
В туфельках за пару тысяч баксов? А действительно, почему?
— Ты наверняка сталкивался с очень богатыми людьми, которые приходили к тебе и просили помочь им издать книжку или записать диск. Лично я таких видел, и это очень смешно. Им хватает всего, но хочется еще популярности: «Хорошо бы, чтобы узнали меня как писателя, чтобы я песни спел». Это оттого, что здесь (показывает на грудь) маловато: весь в шоколаде, туфли за две тысячи баксов, а сердце, душа босые какие-то.
— Диссонанс...
— Еще и какой!
— Иногда богаче нищий,
тот, кто не успел скопить,
Тот, кого уже никто нигде
ничем не держит.
— Это уже о других людях.
— Вы в этом уверены?
— Абсолютно. Почему опять-таки Гоген из Франции махнул на Таити? Почему некоторые...
— ...навсегда в Тибет уезжают...
— ...и уходят в монастыри? Потому что, наверное, хотят быть богаче духовно.
— Йом ве-лайла, йом ве-лайла
Еврей судьбой каждый день играет. Вы тоже?
— Да, потому что с тех пор, как распяли Христа, определенные сложности в существовании еврейского человека и в его отношениях с остальным миром имеются.
— Целая жизнь легла в землю проседью,
Целую жизнь все бегал по просекам,
Целую жизнь я с бору по сосенке
Эти слова собирал...
Целую жизнь с друзьями отечными,
Целую жизнь в плевках и в пощечинах,
Целую жизнь здоровьем по счетчику
За счастья миг платил. Александр Яковлевич, разве же это жизнь?
— Конечно!
— Вы сейчас, по-моему, призадумались: «С чего это я так?»...
— Да нет, правильно все написал и убежден, что тот, кто достиг определенного положения в профессии, в обществе, — ну, если только он не украл, не убил! — просто обязан был пройти через многое. Особенно в нашей стране: куда ни глянь, с этим столкнешься. Возьми любого (повторяю, если он не украл и не убил) — это очень много вытерпевшие в жизни люди, терпигорцы.
— Ау... Днем и ночью счастье зову.
Ау... Заблудился в темном лесу я. Я почему-то вспомнил сейчас одну песню — ее Иосиф Давыдович пел когда-то: «И счастья нет, и счастье ждет у наших старых, наших маленьких ворот». Где же оно — счастье? Вы для себя нашли на этот вопрос ответ?
— Для меня счастье — что-то мгновенное, оно может длиться час, день или месяц, хотя месячное — это уже много: хорошо бы недельное было. Как правило, оно одномоментное: ты что-то классное сделал и испытал счастье, встретился с каким-то человеком красивым, с которым тебе хорошо было, — счастье, ты, предположим, голоден, как волчара...
— ...позорный...
— ...желудок свело, и вдруг тебе подают сумасшедший бифштекс — счастье. Свое! Настоящее! Поэтому для меня... Не знаю, есть ли абсолютно счастливые люди, которые пребывают в этом состоянии постоянно... Думаю, нет.
— В психбольнице таких много...
— Ну, не скажи — даже человеку в крайней степени дебилизма или имбецилу, когда он, абсолютно, казалось, счастливый, кашу руками ест, мухи мешают — приходится их отгонять. Ему тоже кое-что не по кайфу, ты понимаешь, поэтому абсолютно всем удовлетворенных на этом свете не бывает. Возможно, в раю, куда Господь прибирает...
— ...но и там мухи райские...
— Не знаю... (Задумчиво). Сам я там не был, писем оттуда мне никто не писал, но, может, там есть для особо отличившихся умерших абсолютное счастье... На земле, убежден, его нет.
— Тот, кто беды не знал,
Тот счастья ни капельки не нашел. Это аксиома?
— Да, я в этом уверен. Так уж устроен мир.
— Мужское плечо и женская рука
Друг друга в ночи коснутся боязливо.
Есть океан у моряка,
У пирамид — века,
И у поэта есть строка,
А значит, мы живы. Жизнь для вас — это наличие новой строки?
— И это тоже, а еще возможность ощутить себя нужным в профессии, почувствовать благодарность человеческую за то, что для людей сделал, — ничего выше для меня нет. Все остальное замечательно: хороший дом, крепкая семья — что еще нужно, чтобы встретить старость? Но все теряет смысл без огромного удовлетворения тем, что свою жизнь ты смог построить правильно — чтобы она послужила не только тебе самому.
— Прошлой жизни вернуть ворожбу
Никогда никому не дано.
Как-нибудь, где-нибудь, с кем-нибудь
Всем нам быть суждено. И вам тоже?
— Конечно.
— Вам грустно это сознавать или радостно?
— Хм, а что же здесь радостного? Повторюсь: мы с тобой не в раю, а в совершенно другом месте, где терпим смертные муки.
— Махну, не глядя, думский кабинет
На тихий, с райской яблоней, пригорок.
Друзей не предавал, и не был вором,
Старался жить, как истинный поэт.
Я жил, как настоящий музыкант,
Я пил мелодии, разбавленные водкой,
И глотку драл, натруженную глотку
По зонам и на сценах разных стран. Жизнь удалась?
— Есть (смеется) шикарный плакат: красная икра, и на ней черной икрой написано: «Жизнь удалась»...
— Но это же не про вас...
— Слава тебе Господи, не про меня. Икру в больших количествах я не ем и вообще не очень ее люблю, а удалась жизнь или нет — не мне судить и не сейчас: об этом могут сказать люди, когда меня не станет. Только после ухода человека о нем вправе говорить: «Его жизнь удалась» (или «Не удалась») — имея в виду не количество автомобилей или карет, на которых он ездил, а прежде всего то, что он после себя оставил.
— Не жалею, что живу я часто, как придется... Действительно не жалеете?
— Нет. Абсолютно. Каждый день моей жизни разный, и я никогда не сожалею о том, что было. Могу лишь посетовать на что-то, и все — так уж распорядился Господь.
— Александр Яковлевич, спасибо вам за интервью, за удовольствие, которое я получил... Мы вот сейчас беседовали, я вспоминал ваши песни... У вас не закралась при этом шальная мысль: «Господи, неужели это я все написал?»?
— Периодически я об этом думаю... Вот вышла недавно моя новая книга, меня спрашивают: «Хорошая?», и я отвечаю: «Шесть с половиной сантиметров».
— Вы знаете, так расставаться не хочется... Может, напоследок что-нибудь свежее прочитаете?
— А почему бы и нет? (Читает):
Заливали каток, изоленты мотали на клюшки,
В медвежат превращалась орава худых малышей.
— Береженого Бог бережет, — говорила мне бабушка Нюша,
Горло шарфом укутав до глупо торчащих ушей.
Мы росли на дрожжах и на танцы ходили по средам
(В выходные дороже на тридцать копеек билет).
Береженого Бог бережет — я внимал наставленьям соседа,
Опуская в карман из свинца самопальный кастет.
Зачем? Опять?
Забыть... Не вспоминать...
Но даже рыба через всю планету
Идет к себе домой икру метать,
И память, как мечта, нужна поэту
Детей взрастить и воспитать.
Духовитый Афган пацанов хищной лапой зацапал.
На войне, как всегда, нету мамки бойца пожалеть.
— Береженого Бог бережет! — горло рвал перед вылетом прапор,
Подгоняя в плечах и под мышками бронежилет.
Месяцами в пути. Города проезжаю и села,
Часто сплю в поездах, пересек не один океан.
Береженого Бог бережет — я стучу суеверно по полу
И икону с Николой прячу в левый нагрудный карман.
Через два — шестьдесят, а я покоя, как прежде, не знаю.
Все хочу отдохнуть, ведь не вечны ни разум, ни плоть.
Береженого Бог бережет. Мне велят — я таблетки глотаю,
Понимая, что их не берет во вниманье Господь.
Береженого Бог бережет — регулярно таблетки глотаю,
Понимая, что их не берет во вниманье Господь.
Чуть раньше, чем обычно — так бывает.
Но не проститься с нами голосам,
Которые с полноты понимают,
Кому небезразличны небеса. Кому, на ваш взгляд, эти голоса принадлежат?
— Прежде всего, конечно, Иосифу, которому посвящена эта песня, а еще многим: и тем, кого больше нет, и тем, кто сегодня по-прежнему с нами, — дай Бог им здоровья! Я, например, очень радуюсь, встречаясь с Владимиром Михайловичем Зельдиным, бесконечно счастлив видеть Галину Павловну Вишневскую — все это знаковые личности, без которых наше общество было бы гораздо беднее. Своей жизнью, своим творчеством, своими делами они обогатили наш духовный мир.
— Над заснеженным садиком
Одинокий фонарь,
И, как свежая ссадина,
Жжет мне сердце луна.
В эту полночь щемящую
Не заказан мне путь
На Ваганьково кладбище,
Где он лег отдохнуть. Когда вы начинали, многие часто сравнивали вас с Высоцким: интересно, что Владимир Семенович значит для вас сегодня?
— По крайней мере, он один из тех голосов, о которых я только что говорил, причем очень явный голос, задающий тональность.
— Вы слушаете его? Просто так, для себя, в машине?
— Безусловно. Из людей с гитарой — они разные! — постоянно слушаю двух: Высоцкого и Визбора. Высоцкий — это комета: он, словно астероид, попавший в плотные слои атмосферы, сгорел, но опалил своим хвостом огненным Землю, мое поколение. Таких ярких шлейфа, я думаю, было в моей жизни два — «Битлз» и Высоцкий, но если Джон Леннон и компания — это музыкальная в чистом виде эпоха, то Высоцкий — наша история, наша философия, наша жизнь. Владимир Семенович оказал на нас колоссальное влияние, но и Булат Шалвович Окуджава, к примеру, для меня планета. Согласен, никого он не опалил, но не стало его, и что-то сместилось, да? Планета вышла из Солнечной системы, и нарушились какие-то центробежные силы...
— Здорово как сказали! — Это с уходом многих людей происходит, и хотя никого некоторые не опалили, как, например, Пастернак...
— ...Солженицын...
— ...да, совершенно верно, а вот Владимир Семенович просто ф-ф-ф-фух! — и все мы со шрамами от его огня.
— Какая его песня вам больше всего нравится?
— Ой, да почти все. Есть у него вещи и проходные, как и у «Битлз», типа: «Дизи-дизи-дизи, мисс Лиззи». Ясно же, рок-н-ролл. Ну и замечательно — такой рокешник...
— ...вы тоже можете выдать...
— Запросто — отвечаю, и даже лучше, наверное, но 98 процентов творчества «Битлз», как и творчества Высоцкого, мне очень близко, понятно и дорого.
— Телевизор включаю — тоска.
Так и хочется вскинуть
С Афгана не стрелявший АК... А выбросить телевизор вообще не хочется?
— Нет, это тот же наркотик.
— Новости, небось, не пропускаете, а что еще смотрите?
— Предпочитаю «НТВ плюс», где масса замечательных телеканалов (в том числе восемь спортивных — один лучше другого), в основном выкраиваю время на новости и какие-то официальные истории.
— Чем шире лоб и выше рост,
Тем лилипуты злее!
— (Улыбается). Аксиома!
— Лилипуты часто вас донимали?
— Они и сейчас донимают, просто раньше я внимание на них обращал, а сейчас нет.
— Извините, что на свадьбах не играю,
На застольях, извините, не пою.
Ведь фокусник обычно не «катает»,
А бармены, как правило, не пьют. Неужели за очень большие деньги не споете на чьей-то свадьбе?
— Спою.
— Изменилась, получается, ситуация? Кризис?
— Нет, просто такую запрошу цену, за которую ни одна свадьба меня не возьмет. С другой стороны, если планку эту все же преодолеют и выплатят гонорар, я, конечно, закрою глаза, поставлю перед собой воображаемую стену и спою, потому что уважительно отношусь к денежным знакам.
— Но к себе-то еще уважительнее?
— Разумеется, себя почитаю больше, но сумму, которую попрошу за свадьбу, мне вряд ли заплатят — гарантирую на 99,9 процента.
— Озвучьте, пожалуйста, цифру... — Коммерческий секрет — сам понимаешь...
— Ах, если б было бы можно,
Я б всю душу свою промотал у цыган... Любите ромов?
— Обожаю!
— И промотали бы у них душу?
— Думаю, если бы жил в ХIХ — начале ХХ века, со мной были бы сложности, я бы, наверное, присел на цыган, как сегодня некоторые — на казино. Для меня ромы — это опасная история: я всегда их готов слушать, и меня они любят, узнают на вокзалах. Цыгане ко мне очень тепло относятся, и я к ним тоже, потому что, повторяю, национальностей для меня не существует.
— Братство угнетенных народов?
— Не думаю, что уж такие сегодня они угнетенные, просто ведут жизнь, какая им нравится. Любой цыган может получить нынче медицинское образование, другое дело, что им это не очень, наверное, нужно.
— Я много пил и знал красивых женщин,
И через шар бил в середину от борта... В бильярд вы играете?
— А как же...
— И нормально выходит?
— Ну, мой уровень — где-то между средним и хорошим, то есть выше среднего, но послабее хорошего.
— Любитель?
— Конечно, не профессионал. Я тут недавно встал с бронзовым призером Союза, так они же с кия восемь шаров забивают — это нормально.
— Зачем им партнеры?
— Я просто хочу, чтобы ты понял. Ты сам вот в бильярд играешь?
— Посредственно...
— А что значит профессионал? Сегодня, кстати, бильярд, как и вообще весь спорт, очень помолодел. Мальчики по 18-20 лет, ну, может, на год-два старше, стоят за столом по восемь-десять часов ежедневно — это колоссальный труд и не очень денежный. Знаешь, есть замечательное выражение в бильярде: «Классный удар, но не денежный», с финансами они, к сожалению, нынче не очень в дружбе. Скуповато их мастерство оплачивается, но они фанаты.
— При косе — про коней
И романс — при серьге.
Боже, где ж вы, мужчины России?!
Нынче бабы правы:
Лучше сдохнуть в тоске,
Чем быть сильной при вашем бессилье. Бессилье усугубляется?
— Есть у меня в тему старое четверостишие:
Мужчины! Говорят, нас стало меньше,
По пальцам можно всех пересчитать.
Ну что ж, мы умираем раньше женщин,
Но женщин тоже надо поискать.
Сегодня усугубляется унисекство, и это на самом деле плохо. Понимаешь, проблема не в том, что бессилье мужчин растет или матриархат появляется, а в том, что распространяется унисекство, и когда оно еще и поощряется, это ужасно!
Слушай, у меня есть администратор... Я очень люблю свой персонал и эту женщину, в частности, она со мной уже много лет и все время в джинсах, а тут вдруг платье надела: у ее мужа был день рождения, и она при параде пришла на работу, чтобы оттуда потом ехать праздновать. Я восхитился: «Оля, это же колоссально! Боже, какое счастье — ты же красавица». Нет, я не против джинсов, брюк и тэ дэ, и тэ пэ, но это одна из причин того, что мужчин, как нашим девушкам кажется, меньше становится. Ладно, пусть так, ну а вы пробовали побыть женщиной? Пробовали сделать что-нибудь для того, чтобы муж или бой-френд почувствовал себя в большей степени сильным полом? Вы же сами во многом не даете нам ощутить себя мужиками, и потом, красавицы, вы насмотрелись французских, итальянских, американских и прочих киношек мачистых...
— ...и ищете суперменов...
— ...а здесь — в Киеве, Виннице или в Воркуте — их нет. Мы абсолютно другие, у нас иная история. Процесс отношений полов взаимосвязан и взаимообразен, ничего друг без друга не получится, но до тех пор, пока все будут идти в этой упряжке унисекса, нам будет сложно находить взаимопонимание.
— Женщина моя — моя гитара. В каком смысле?
— Во всех, кроме физиологического, — до этого извращения я еще не
дошел.
— Не зарекайтесь!
— Ну ладно тебе!
— Под солнцем южным, как под грудью у мадам,
Немножко жарко, но до одури приятно... Вы любите большой бюст или маленький?
— Зависит от времени года и состояния души.
— Дома ждет холодная постель,
Пьяная соседка, а в глазах похоть. Со сладострастными соседками у вас что-то было?
— В основном у меня были соседи. Дамы попадались чаще всего пожилые, поэтому как-то не срослось, но с соседками, так сказать, по планете кое-что, конечно, случалось...
— С детства верил я поэту,
Чьи стихи учили в школе.
Он сказал, что счастья нету, —
В жизни есть покой и воля.
Здесь с покоем напряженно,
Да и воля под надзором.
Дарят нам чужие жены
Счастье темным коридором. Насчет чужих жен и темных коридоров автобиографично?
— Собирательно...
— Лаконично...
— Зато правда!
— Будний день,
Он иногда бывает праздником —
Всего-то встретиться с товарищем
Да из дому удрать. По-прежнему удираете?
— Естес-с-но, хотя дома-то и так три-четыре месяца в году бываю — куда же еще сбегать? На восемь месяцев завеиваюсь...
— Какая разница в том, что со мною было?
И где меня три дня, как облачко, носило? Что, пропадали иной раз на три дня?
— Ох, пропадал...
— И не звонили родителям, не говорили, где вы?
— Один раз получил от интеллигентного папы за это по морде. Ну что поделаешь — заслужил: это же мальчишеские дела. Кто из нас не убегал, кто не хватался, как за соломинку, за идиотскую фразу: «Папа, у меня не было двух копеек позвонить»? Эта отмазка известна многим и вызывает у взрослых людей смех. По крайней мере, усмешку.
— Белла, не ломайся,
Не рассказывай мне майсы!
Помнишь, Белла, как в Херсоне
Мы давали изумительный гастроль?! Песня посвящена вашему директору Белле Михайловне Купсиной?
— Это, видимо, Господь так распорядился, потому что все песни про Беллу были написаны, когда Купсину я еще и в глаза не видел.
— А когда увидели, поняли, что она — прирожденный административный талант?
— Можно сказать и так.
— Когда ты далеко,
Не шевельнуть рукой
И рифмы мне не найти.
Я пробовал петь,
Но голос хрипел
И не попадал в мотив. Кому посвящены эти строки?
— А вот это уже, прости, тебя не касается. Всегда говорю, что принадлежу к тому типу мужчин, которые не рассказывают о своих женщинах даже родному отцу и брату (как-то у нас в семье так заведено). Более того, я резко негативно отношусь к мужикам, которые...
— ...любят чересчур откровенничать...
— ...и либо в собственных книгах, либо в бане о своих сердечных делах и похождениях треплются. Не мужское это, считаю, дело, и очень нечестно по отношению к женщинам так поступать, поэтому никогда и никому о романах своих не рассказывал, не рассказываю и рассказывать не буду.
— Как любил я Зойку одевать —
Ей, что ни надень, всегда к лицу. Любите слабый пол принаряжать?
— Очень!
— Вещи покупаете лично?
— По-моему, гораздо интереснее так: вы вошли, ты сел, а женщина...
— ...встала...
— А женщина одевается. Ты ею любуешься, а потом достаешь кошелек и платишь — это такой кайф!
— Снова на дворе
Сердце надвое.
Я год за два ел — довела.
Заневестились
Струны песнями,
А моя вдовой померла. Неужели финал действительно оказался таким прискорбным?
— Та струна — да, благополучно скончалась.
— Жалели об этом?
— Нет — другую нашел.
— Было время, были силы,
Да уже не то.
Годы волосы скосили,
Вытерли мое пальто. Неужели это про вас?
— И про меня в том числе. Это такой собирательный, если хочешь, образ вечного жида, к коим я тоже отношусь.
— А старый конь -
Он, детка, борозды не портит.
Старый конь «в законе» -
Он вообще не пашет... Что конь — понятно, но почему старый?
— Потому что и я уже немолодой.
— Можно же было написать «немолодой конь». Или по мелодике лучше «старый»?
— Есть поговорка такая: «Старый конь борозды не портит», но, чтобы не услышать в ответ от девушек, что он глубоко не вспашет, лучше сразу предупредить, чтобы вопросы потом не возникали: «Да он вообще не пашет».
— И на болотах все как прежде -
Крылья хлопают вдали.
Все буянят, все расплескивают удаль.
Но а я уже не буду -
Занавесочку спалил, —
И то вспомню, то забуду,
Как за птичками ходил. Вы свою занавесочку спалили?
— Вышил себе новую. Одну перевел — другую повесил, эта выцвела, та засохла... Разным временам и занавесочки необходимы под стать.
— Это хорошо?
— Это правильно (копирует Горбачева), потому что мы перестраиваемся постоянно, понимаешь?
— Было все это так, только время не ждет,
Вот сейчас бы и дать самый полный.
Я в машины кричу: «Самый полный вперед!» —
Но не тянут винты, вязнут в волнах. Ваши винты еще не буксуют?
— Да вроде бы нет.
— А творческие?
— Бывает, что и стопорятся... Приходится посылать водолазов счищать с лопастей водоросли...
— Сами этим не занимаетесь?
— Ну, я не могу же сам себе провести техобслуживание. Бывает, горючка кончается — надо заправиться. По-разному происходит: постоянно в одинаковом режиме винты крутиться не могут — нет такого механизма, который работает, не уставая. Не придумали еще perpetuum mobile — ищут, но пока безуспешно, и то же самое с человеком, с его творчеством. Слава Богу, я пока чувствую в себе силы, и ходовая моего, так сказать, судна...
— ...смазана...
— ...еще может работать.
— Зашуми, пойди опять ты кругом,
Голова бедовая моя!
Раз отмерю, да семь раз потом отрежу,
Закушу узду и разорву подпругу.
Где-то там, вдали, живет моя надежда,
Где-то там бежит по заливному лугу... Ваша бедовая голова еще зашумит? Вы можете себе такое представить?
— Конечно. Господи, да она совсем недавно шумела — почему нет? — Без последствий?
— Так я же не про алкоголь!
— И я о другом...
— Ну да, без последствий, а че? Все-таки человек я... Мы же договорились, что пусть старые или немолодые, но ходовая-то еще в порядке...
— Любовь мою последнюю
За слухами да сплетнями
Ты, осень, разгляди и сбереги. Последняя любовь еще впереди?
— Never say «never» — никогда не говори «никогда», да и как можно загадывать? Как? Может, она впереди, может, и позади — не знаю. Человек, я так думаю, способен влюбиться и в 80.
— И, говорят, влюбляются...
— Ну, вот видишь...
— Как трещали цикады,
Пахло липовым цветом.
Над скамейкой качалась голубая звезда.
И немела эстрада
Пред картавым поэтом.
Был отец мой нестарый и мать молода. Часто ли вы видитесь с родителями, и какие знаки внимания им оказываете?
— Родителей навещаю всегда, когда нахожусь в Питере. Сегодня я для них (после смерти брата особенно) все — и моральная поддержка, и материальная: един во всех лицах...
— И свет в окне, и смысл жизни, правда?
— Совершенно верно, поэтому какие знаки внимания? Они обо мне думают ежедневно, ежечасно, ежеминутно и ежесекундно, и если не позвоню день домой, мама уже претензии предъявлять начинает...
— Вы что-то им дарите?
— Ну, конечно.
— Чем в последний раз баловали стариков?
— Папе подарил пару свитеров на зиму, а маме привез из Израиля картофелечистки — она очень просила. Да нет, я постоянно им что-то тащу, не прихожу никогда в дом без цветов и сумки продуктов. Ну а как же?
— Благодарю, Господь, за счастье дней,
В которых дочь моя была моей. Что это были за дни?
— До ее замужества, а сегодня она...
— ...не только ваша?
— (Грустно). Не только моя. Теперь она принадлежит мужу, двум своим детям.
— Вы к супругу ее ревнуете?
— Нет. Абсолютно. А че?
— Зять нравится вам?
— Хороший парень. Ты пойми: я отец...
— ...атэц...
— ...мне главное, чтобы он ее любил.
— Любит?
— По-моему, да.
— Тогда пусть живет!
— Ну не случайно же перед свадьбой я его предупредил: «Моя дочь не может быть разведенной — может быть только вдовой, понимаешь?». Он понял...
— Не зная русского языка, по выражению глаз...
— Короче, объяснил ему, что к чему. Нет, произнес это, конечно, шутя, но в каждой шутке есть доля правды. Смотри: они уже 11 лет вместе, старшему внуку 22 декабря исполнится 10 лет. У них в семье ладно — я это вижу, а родителям ничего больше не надо: все остальное приложися. И мы поможем, и они сами с усами, но если он ее любит, папа доволен.
— Уже старушки кажутся родными,
А девочки — как куклы заводные,
И Моцарта усмешка все слышней.
Уже уходят за полночь соседи,
Не выпито вино, и торт не съеден,
И мусор выносить иду в кашне. Неужели действительно бабульки родными кажутся?
— Они тоже, чтобы ты знал, бывают разные. Встречаются такие — ой-ой-ой! И девочки-старушки бывают, и старушки-девочки...
— Не хочу стареть, не хочу,
Дело запахло внуками... Скоро и правнуками запахнет — вы к этому философски относитесь?
— Ну ладно, ладно! До правнуков у меня еще время есть.
— Ну, еще лет 10 и...
— Нет, мне не хотелось бы, чтобы Дэвинька в 19 лет стал отцом — я консервативный человек, патриархальный, и считаю, что тинэйджеру это рано. Да, неизвестно, что лучше, а что хуже, но мне кажется все-таки, что мужчина готов быть отцом не раньше 24-х-25-ти лет.
— В этот вечер я так одинок,
Я так промок, налей, сынок. Ну и можно дополнить эту цитату:
Сорок лет почти один,
Лампу тру, как Аладдин...
Вы часто чувствуете себя одиноким?
— Думаю, чем более человек публичен, тем более он одинок.
— Высота одиночества —
Элемент ультра-си,
И спускаться не хочется,
И стоять нету сил... Что же, простите, делать?
— Ну, не случайно же этот элемент исполняют только хорошо подготовленные гимнасты.
— Ведь нет у одиночества
Имени и отчества,
Ну а мне в плечо твое
Так уткнуться хочется. В чье плечо вам хочется уткнуться сегодня?
— В плечо близкого человека. Могу уточнить: прежде всего в мамино...
— Достойный ответ, между прочим... Чтобы никого не обидеть, да?
— Дим, ты пойми: все в этой жизни бывает. Вообще-то я никогда не плакался, но могу представить себе ситуацию: сядем с каким-нибудь дядькой, бухнем при наличии желания и возможности, и в его плечо, допускаю, мне захочется вдруг уткнуться (что не значит броситься и обрыдаться). Близкий человек может появиться в любую секунду — все зависит от ситуации, но мама — она вечна, и в ее плечо хочется утыкаться 24 часа в сутки, потому что оно мамино.
— Одинокий волк — это круто,
Но это так, сынок, тяжело.
Ты владеешь миром как будто
И не стоишь в нем ничего. В каком смысле ничего не стоишь?
— Да во всех. Мы уже с тобой говорили: от сумы да от тюрьмы не зарекайся, и в нашей новейшей истории проходим это едва ли не каждый день. Гиганты мысли...
— ...отцы русской демократии...
— ...апологеты бизнеса и денежных знаков только вознеслись: «Все, я владею миром» — бах! — послезавтра на нарах...
— ...и по этапу — в Читу...
— ...к примеру.
— Одиноким волком я бегал
И одиноким волком умру. Хорошая смерть?
— Не очень приятная, наверное, но уважаемая.
— Интересно, а вы видели документальный фильм про эвтаназию, который недавно показали? Как вы относитесь к уходу по собственному желанию? — Это один из моментов, провоцирующий жаркие споры у студентов мединститута, но чем ты старше, тем больше видишь смертей родных, и тем сложнее к этому вопросу относишься. Не знаю!.. Только сам человек в силах принять такое решение — никто за него это сделать не может. Представь: твой близкий-преблизкий при смерти, сильно страдает — ему остался, ну, скажем, год мук, — но кто даст гарантию, что через семь месяцев не изобретут какое-нибудь лекарство, которое его вылечит?
— Довод...
— Да, эти семь месяцев бедняга промучается, но появится препарат, которым ты его вытащишь с того света, и он проживет еще лет 20, а то и 30 — да даже пусть год или два. Это, повторяю, конкретный близкий тебе человек, которого жалко, а не какой-то неведомый дяденька N. Будем мы его эвтанировать или нет? Я почему так напрягся сейчас, почему даже присел поближе?
— Тема такая...
— Потому что это проблема важнейшая и нужно очень точно ее понимать.
— Песни дочке завещавши, я уйду, не попрощавшись,
Упадет на лист опавший первый снег...
Обо мне не надо плакать — пусть придет моя собака
Поскрести могилу лапой по весне. Некоторые, как поэт Танич, пишут заранее сценарии собственных похорон и отдают указания по судьбе творческого наследия. Вы, простите за бестактный вопрос, над этим задумывались?
— Задумывался, только никак не могу с духом собраться. Прикидывал, как это сделать...
— Ну и какие соображения?
— Памятник себе мысленно уже приготовил.
— Какой?
— Хочу, чтобы на плите у меня собака лежала — все!
— Процедуру в общих чертах тоже определили?
— Я тебя умоляю — зачем, хотя музыку, которая должна играть у меня на похоронах, придумал. Вот ее распишу — если будет, конечно, время.
— Музыка ваша?
— Нет, разумеется, — зачем мне моя? Я что, сумасшедший, что ли? Черная такая, негритянский госпел — чтобы народ просто отваливался. Черные душу рвут здорово!
— А как здорово в «Спящей красавице»
По бумаге летало перо.
Только в жизни не часто встречаются
Эти сказочки Шарля Перро. Вам тоже встречались нечасто?
— Да много, наверное, было в моей судьбе сказок: красивых и не совсем, страшных и добрых. Вся жизнь человеческая — сказка.
— Я знаю, что у вас есть идея — вы ее даже запатентовали! — выпускать газету под названием... «Радость»...
— Да, только профессионалов нужно найти.
— Классная мысль — в эпоху победившей чернухи дарить читателям что-то светлое, феерическое...
— Пожалуйста, ты медиа-босс — предлагаю издавать вместе. А что, давай сделаем! Газета «Радость» должна выходить на хорошей бумаге, цветная, красивая, радостная, там будут поздравлять звезду Машу Сидорову со свадьбой, но не станут перечислять количество гостей и выпитого шампанского, а просто напишут: «Дорогая Маша, с бракосочетанием...
— ...мы так за тебя рады!..
— ...Желаем тебе счастья, здоровья и деточек, как на елке веточек!». Вот так надо приветствовать звезд, а у нас из этого делают балаган, от которого просто тошнит.
— И так как все мои вопросы
Остаются без ответа
(это я не о себе. — Д. Г.),
Две мечты имею: космос
И сто первый километр.
В космос точно не забраться -
Для него не вышел рожей.
Так что двину-ка я, братцы,
К светлым далям Подпорожья. Вы что же, действительно мечтали полететь в космос?
— А я и сейчас бы не отказался, если бы было здоровье и 20 (или сколько там это сегодня стоит?) миллионов долларов.
— Вроде уже под 50 — инфляция...
— Короче, если бы у меня были лишние, с удовольствием туда бы рванул.
— Если завтра Мавзолей будет срыт,
Если вдрызг развалит Землю атомный взрыв,
Если бифштекс подадут мне сырым -
Плевать, я хуже знал времена. Дальше фраза просто гениальная.
Если черный попадет в Белый дом,
Моя жена начнет учить айкидо,
А лучший друг расскажет анекдот с бородой —
Плевать, я хуже знал времена.
Насчет черного, который попадет в Белый дом, — предсказание покруче Глобы. О чем вы думали, когда это писали?
— Просто я люблю и знаю Америку, а ты что хотел бы — чтобы при таком количестве афро— и латиноамериканского населения черный не смог бы стать президентом Соединенных Штатов?
— Но вы довольны, что Обама им стал?
— Я в США не живу, но раз они посчитали нужным его избрать — нормально.
— Безответны многие вопросы.
Параллели, иксы, параллаксы...
Почему так часто люди босы
В туфельках за пару тысяч баксов? А действительно, почему?
— Ты наверняка сталкивался с очень богатыми людьми, которые приходили к тебе и просили помочь им издать книжку или записать диск. Лично я таких видел, и это очень смешно. Им хватает всего, но хочется еще популярности: «Хорошо бы, чтобы узнали меня как писателя, чтобы я песни спел». Это оттого, что здесь (показывает на грудь) маловато: весь в шоколаде, туфли за две тысячи баксов, а сердце, душа босые какие-то.
— Диссонанс...
— Еще и какой!
— Иногда богаче нищий,
тот, кто не успел скопить,
Тот, кого уже никто нигде
ничем не держит.
— Это уже о других людях.
— Вы в этом уверены?
— Абсолютно. Почему опять-таки Гоген из Франции махнул на Таити? Почему некоторые...
— ...навсегда в Тибет уезжают...
— ...и уходят в монастыри? Потому что, наверное, хотят быть богаче духовно.
— Йом ве-лайла, йом ве-лайла
Еврей судьбой каждый день играет. Вы тоже?
— Да, потому что с тех пор, как распяли Христа, определенные сложности в существовании еврейского человека и в его отношениях с остальным миром имеются.
— Целая жизнь легла в землю проседью,
Целую жизнь все бегал по просекам,
Целую жизнь я с бору по сосенке
Эти слова собирал...
Целую жизнь с друзьями отечными,
Целую жизнь в плевках и в пощечинах,
Целую жизнь здоровьем по счетчику
За счастья миг платил. Александр Яковлевич, разве же это жизнь?
— Конечно!
— Вы сейчас, по-моему, призадумались: «С чего это я так?»...
— Да нет, правильно все написал и убежден, что тот, кто достиг определенного положения в профессии, в обществе, — ну, если только он не украл, не убил! — просто обязан был пройти через многое. Особенно в нашей стране: куда ни глянь, с этим столкнешься. Возьми любого (повторяю, если он не украл и не убил) — это очень много вытерпевшие в жизни люди, терпигорцы.
— Ау... Днем и ночью счастье зову.
Ау... Заблудился в темном лесу я. Я почему-то вспомнил сейчас одну песню — ее Иосиф Давыдович пел когда-то: «И счастья нет, и счастье ждет у наших старых, наших маленьких ворот». Где же оно — счастье? Вы для себя нашли на этот вопрос ответ?
— Для меня счастье — что-то мгновенное, оно может длиться час, день или месяц, хотя месячное — это уже много: хорошо бы недельное было. Как правило, оно одномоментное: ты что-то классное сделал и испытал счастье, встретился с каким-то человеком красивым, с которым тебе хорошо было, — счастье, ты, предположим, голоден, как волчара...
— ...позорный...
— ...желудок свело, и вдруг тебе подают сумасшедший бифштекс — счастье. Свое! Настоящее! Поэтому для меня... Не знаю, есть ли абсолютно счастливые люди, которые пребывают в этом состоянии постоянно... Думаю, нет.
— В психбольнице таких много...
— Ну, не скажи — даже человеку в крайней степени дебилизма или имбецилу, когда он, абсолютно, казалось, счастливый, кашу руками ест, мухи мешают — приходится их отгонять. Ему тоже кое-что не по кайфу, ты понимаешь, поэтому абсолютно всем удовлетворенных на этом свете не бывает. Возможно, в раю, куда Господь прибирает...
— ...но и там мухи райские...
— Не знаю... (Задумчиво). Сам я там не был, писем оттуда мне никто не писал, но, может, там есть для особо отличившихся умерших абсолютное счастье... На земле, убежден, его нет.
— Тот, кто беды не знал,
Тот счастья ни капельки не нашел. Это аксиома?
— Да, я в этом уверен. Так уж устроен мир.
— Мужское плечо и женская рука
Друг друга в ночи коснутся боязливо.
Есть океан у моряка,
У пирамид — века,
И у поэта есть строка,
А значит, мы живы. Жизнь для вас — это наличие новой строки?
— И это тоже, а еще возможность ощутить себя нужным в профессии, почувствовать благодарность человеческую за то, что для людей сделал, — ничего выше для меня нет. Все остальное замечательно: хороший дом, крепкая семья — что еще нужно, чтобы встретить старость? Но все теряет смысл без огромного удовлетворения тем, что свою жизнь ты смог построить правильно — чтобы она послужила не только тебе самому.
— Прошлой жизни вернуть ворожбу
Никогда никому не дано.
Как-нибудь, где-нибудь, с кем-нибудь
Всем нам быть суждено. И вам тоже?
— Конечно.
— Вам грустно это сознавать или радостно?
— Хм, а что же здесь радостного? Повторюсь: мы с тобой не в раю, а в совершенно другом месте, где терпим смертные муки.
— Махну, не глядя, думский кабинет
На тихий, с райской яблоней, пригорок.
Друзей не предавал, и не был вором,
Старался жить, как истинный поэт.
Я жил, как настоящий музыкант,
Я пил мелодии, разбавленные водкой,
И глотку драл, натруженную глотку
По зонам и на сценах разных стран. Жизнь удалась?
— Есть (смеется) шикарный плакат: красная икра, и на ней черной икрой написано: «Жизнь удалась»...
— Но это же не про вас...
— Слава тебе Господи, не про меня. Икру в больших количествах я не ем и вообще не очень ее люблю, а удалась жизнь или нет — не мне судить и не сейчас: об этом могут сказать люди, когда меня не станет. Только после ухода человека о нем вправе говорить: «Его жизнь удалась» (или «Не удалась») — имея в виду не количество автомобилей или карет, на которых он ездил, а прежде всего то, что он после себя оставил.
— Не жалею, что живу я часто, как придется... Действительно не жалеете?
— Нет. Абсолютно. Каждый день моей жизни разный, и я никогда не сожалею о том, что было. Могу лишь посетовать на что-то, и все — так уж распорядился Господь.
— Александр Яковлевич, спасибо вам за интервью, за удовольствие, которое я получил... Мы вот сейчас беседовали, я вспоминал ваши песни... У вас не закралась при этом шальная мысль: «Господи, неужели это я все написал?»?
— Периодически я об этом думаю... Вот вышла недавно моя новая книга, меня спрашивают: «Хорошая?», и я отвечаю: «Шесть с половиной сантиметров».
— Вы знаете, так расставаться не хочется... Может, напоследок что-нибудь свежее прочитаете?
— А почему бы и нет? (Читает):
Заливали каток, изоленты мотали на клюшки,
В медвежат превращалась орава худых малышей.
— Береженого Бог бережет, — говорила мне бабушка Нюша,
Горло шарфом укутав до глупо торчащих ушей.
Мы росли на дрожжах и на танцы ходили по средам
(В выходные дороже на тридцать копеек билет).
Береженого Бог бережет — я внимал наставленьям соседа,
Опуская в карман из свинца самопальный кастет.
Зачем? Опять?
Забыть... Не вспоминать...
Но даже рыба через всю планету
Идет к себе домой икру метать,
И память, как мечта, нужна поэту
Детей взрастить и воспитать.
Духовитый Афган пацанов хищной лапой зацапал.
На войне, как всегда, нету мамки бойца пожалеть.
— Береженого Бог бережет! — горло рвал перед вылетом прапор,
Подгоняя в плечах и под мышками бронежилет.
Месяцами в пути. Города проезжаю и села,
Часто сплю в поездах, пересек не один океан.
Береженого Бог бережет — я стучу суеверно по полу
И икону с Николой прячу в левый нагрудный карман.
Через два — шестьдесят, а я покоя, как прежде, не знаю.
Все хочу отдохнуть, ведь не вечны ни разум, ни плоть.
Береженого Бог бережет. Мне велят — я таблетки глотаю,
Понимая, что их не берет во вниманье Господь.
Береженого Бог бережет — регулярно таблетки глотаю,
Понимая, что их не берет во вниманье Господь.
Мой стакан невелик, но я пью из своего стакана.
-
Leticija
- Капитан 3 ранга
- Сообщения: 521
- Зарегистрирован: Вт ноя 24, 2009 6:53 pm
- Скайп: chechel_55
- Пол: Женский
- Откуда: Германия
Re: Звёздная галлерея
Ровно 25 лет назад российский секс-символ и суперстар впервые появился на экране в картине «Наследство»
Александр Домогаров очень редко дает интервью. Ну не любит народный артист России нашего брата за некомпетентность, любовь к красному словцу и беспардонные вмешательства в чужую личную жизнь. Не забыл, как после трагедии, которая случилась полтора года назад (сына от первого брака — 23-летнего Дмитрия насмерть сбила машина), газеты писали, что актер не пошел на похороны, а поехал на гастроли и во время траура отмечал свой день рождения...
Домогаров тогда сказал бывшей жене: «Какое счастье, что мои папа с мамой умерли раньше, чем ко мне пришла известность. Страшные слова, но если бы родители скончались сейчас, нам бы не дали попрощаться нормально».
В свою очередь журналисты настороженно относятся к российскому суперстару и считают его человеком отрицательного обаяния: волочится за каждой юбкой, заносчив, неравнодушен к спиртному и как-то по пьяной лавочке разбился на автомобиле. Мои коллеги не понаслышке знают о взрывном характере звезды и о том, что Домогаров за словом в карман не полезет. Согласившись на интервью, Александр Юрьевич сразу же предупредил: «Буду резок».
Светлана ТВЕРДОХЛЕБ
— Александр Юрьевич, у каждого человека независимо от профессии наступает момент, когда ему неинтересно то, чем он занимается, когда работа превращается в рутину. Вы теряли интерес к профессии?
— Было такое. Ты вроде что-то делаешь, но оно не имеет резонанса. А все мы хотим, чтобы был какой-то отзвук от нашей работы. На этом можно строить профессию, жизнь, карьеру... Но интерес к профессии убивает не только рутина.
Выходил, допустим, спектакль под названием «Сирано де Бержерак». Вся пресса орала, вопила: «Турецкий приклеил нос!», «Турецкий с большим носом!». Обидно? Еще как! Глупо? Да! Хотели укусить меня и театр? Не получилось. Потому что спектакль, поставленный в 1998 году, до сих пор идет с аншлагами. Вот это показатель. А дальше можно писать все, что угодно.
Или вышла «Странная история доктора Джекила и мистера Хaйдa». Пресса подняла крик: «Что это такое? Как это возможно? Домогаров начинает петь. Есть же вокалисты»... Спектакль идет пять лет — полные залы. Остальное — пишите себе.
— Несмотря на происки прессы, у вас много поклонников. Напрягает?
— Устаешь, как все нормальные люди. Не от театра, публики, а от физических и прочих нагрузок. Иногда бывает тяжело. Но, как говорят состоявшиеся звезды, на сцене ты обо всем забываешь. Начинается действо, и ты уже полностью им поглощен. Такова сущность артиста.
— Меня поразила фраза Джека Николсона: «Я не смогу сыграть лучше, чем в фильме «Полет над гнездом кукушки» и в профессии остаюсь только ради коммерческого интереса». А был у вас момент, когда казалось: уже сделал все, что мог?
— Был и есть.
— После какой картины?
— «Огнем и мечом», наверное. Я тогда сказал, что выше уже не прыгну. Не потому, что не смогу прибавить в актерском плане, — просто такого материала больше никогда не будет. И так безоглядно, даже безответственно садиться на коня я уже не смогу. Сейчас подумаю: «Ой, лошадка. А мне 45 лет...». Тогда же гарцевал совершенно без опасений и осторожностей.
Что-то повторится, что-то появится другое. И у Николсона после «Полета» были роли гораздо круче — например, в картине «Сияние». Я считаю, еще можно поспорить, какой его фильм лучше.
— Вы часто становитесь героем желтой прессы. Был повод, не было повода, все равно пишут, потому что Домогаров. Научились не принимать публикации подобного рода близко к сердцу?
— Я не принимаю. Воспринимают близко к сердцу мои близкие родственники. В чем суть желтой прессы? Они якобы бьют по мне, но на самом деле — по тем людям, которые вокруг меня.
Например, по моему брату, который не очень понимает, как я живу. Статья о том, что я напился и кого-то избил, у него вызывает шок. И я должен перед родными оправдываться за то, что написали. Лживые статейки не наносят мне морального ущерба, нет! Мне это только в плюс, потому что антиреклама — самая лучшая реклама.
Я долго не мог выкроить время на интервью одному изданию: встреча все откладывалась. И тогда они сфотографировали мой дом с воздуха. После этого я сказал, что живу, как звезда Голливуда где-нибудь в Майами-Бич, и ко мне просто так нельзя войти. Нужно нанимать вертолет, чтобы показать: вот здесь подонок живет!
Ну и чего доморощенные папарацци добились? Высмотрели «домик для «хаммера», как они окрестили гараж? Я повешу в рамочку фотографию моего дома, сделанную с высоты птичьего полета.
— Приходилось ли вам наказывать обидчиков?
— Да.
— Требовали опровержения или другими способами?
— И другими способами тоже. Однажды людям, которые без приглашения приехали в мой дом, пути к отступлению перекрыли три машины. Гостей спросили: «Вас здесь положить?». Через год они стали со мной дружить.
Не надо ссориться, потому что я воюю до конца, не прощаю обид. Свойство у меня такое. Не трогайте меня, и я буду очень нежным, добрым и замечательным. Но не дай Бог меня коснуться!
— С чем вы готовы мириться и чего не прощаете, помимо вторжения в частную жизнь?
— Со справедливой критикой готов мириться. Если это обсуждение моей жизни, но честное — стерплю. Но поверьте мне, лишь мизерное количество людей имеют право судить... Даже не судить, а рассуждать по теме. Все остальные ничего не знают, кроме слухов.
Что же касается профессии — пожалуйста! Я публичный человек, работаю ради вас, зрителей. Приходите в театр и судите меня. Домогаров шепелявит? Да, иной раз случается. Иногда могу быть уставшим или после празднования дня рождения прийти на спектакль в не очень хорошем настроении. Такое тоже происходило в моей жизни по молодости. Сейчас — нет, но было. Я человек, как и любой из нас...
— У вас есть друзья-актеры или это лишь приятели?
— У меня были друзья-актеры, но умерли...
А вообще, я боюсь слова «дружба». Потому что она, как сказали великие, понятие круглосуточное. Если ты на себя возьмешь эту ответственность, должен быть готов в любое время суток. Я же понимаю, что в моей жизни могут произойти такие события, когда я скажу: «Извини, Петя, но я не приеду». Если хотя бы гипотетически такая возможность существует, ты не можешь считаться другом — только хорошим честным приятелем. Так чтобы все бросить — жену, ребенка, дом и сорваться?.. Черт его знает... Человек пять-шесть я выделяю как друзей, но это очень ограниченный круг.
— Сейчас очень модно показывать по «ящику», как звезды танцуют, поют, катаются на коньках, дерутся на ринге. Наверняка вас приглашали в подобного рода телепроекты...
— Приглашали. Знаете правило скрипача? Он умеет делать одно — играть на скрипке, поэтому очень бережет свои пальцы и не лезет в клетку со львами. Этот Паганини знает, что у него сегодня концерт, и занимается музыкой. Мы же, артисты, как медведи, которых можно всему научить.
Хороший промоушн? Да! Какая-то бешеная популярность? Да! Я понимаю, что завтра тебя будут узнавать на улице, тебе будут подавать руку. Но мне совершенно не надо повернуться к зрителям еще и таким боком. Я лучше придумаю какой-нибудь спектакль в театре или сценарий. Зачем пытаться танцевать, если не умеешь? Есть моя любимая Бережная, которая с детства занимается фигурным катанием, а я никогда туда не полезу: знаю, какого труда и какого ужаса все это стоит.
— Вы как актер на сцене или съемочной площадке научились себя беречь?
— А смысл? Если ты не можешь позволить себе каких-то вещей, которые получаются, уходи. Не отдаешься — не занимайся профессией! Я способен от чего-то отказаться — уже много раз такое было. Но только потому, что понимаю: этого уже не смогу. Есть люди, которые сделают все очень хорошо, зачем же эпизод портить! Но, в принципе, надо стараться самому. Пока можешь — танцуй!
— У вас есть в профессии табу?
— Очень не люблю постельных сцен. Несмотря на то, что секс-символ. Считаю, что мы не умеем делать это таким образом, чтобы кто-то смотрел и хотел так же. У нас получается либо русское порно, либо итальянское. В России хороший кинематограф, замечательная режиссура, прекрасные операторы, но некоторые вещи нам делать не дано.
— Не секрет, что сейчас многие кинематографические проекты закрыты или приостановлены. Ощутили ли вы на себе последствия экономического кризиса?
— Кино снимается меньше, честно скажу. Предложения есть, но не очень серьезные, но в актерской судьбе так всегда: или пусто, или густо. А поскольку сейчас якобы кризис, бюджеты сокращены до жути, так что ни создать, ни придумать. Тем не менее я вас уверяю: полтора года пройдет — и все наладится.
— К сериалам у актеров отношение неоднозначное. Некоторые ваши коллеги наотрез отказываются.
— Сериал сериалу рознь. В сиквеле на 287 или 485 серий я бы не работал. Как говорит Горбунов: «Беги!». (Смеется). А есть формат, когда, грубо говоря, полный метр растягивается на несколько серий. Та же работа, те же сцены, только там все более скомпоновано, структурировано и рассчитано на большую аудиторию. Ну что плохого в том, что зрители четыре сезона не могут оторваться от экрана? А уж как это удается американцам...
Я считаю, что мы занимались нормальным кино, когда снимали «Марш Турецкого» и «Бандитский Петербург». К сожалению, нам давали на репетицию 20 минут. К сожалению, снимали на видео. Но это такая школа, такой опыт, о котором новым артистам только мечтать. Нынешние актеры снялись в двух сериях — и уже гении. Ну и ладно, а мы назовем себя способными... А есть же народные артисты, которых обожает зритель.
— А у вас бывало такое, что вроде бы хороший сценарий, хороший режиссер, а результат получался не ахти?
— Успех непрогнозируем, его нельзя заранее просчитать. Для артиста показатель — театр, поэтому многие мои коллеги ушли из него на вольные хлеба. В театре зрители голосуют ногами: человек купил билет, пришел. Ему не нравится — он поднимается и уходит. В кинозале мы этого не ощущаем. Я отработал на съемочной площадке и забыл. Через два года фильм вышел на экраны.
В театре я ежесекундно вижу реакцию. Зрители приходят посмотреть на того, кого видят в телевизоре: а какой он? И вдруг в «Сирано де Бержераке» стихи, любовь — совершенно другая история. Сначала они воспринимают меня, как Турецкого, но, увлекаясь, забывают об этом. Они смотрят на мою осанку, на мой нос, а ведь пришли за другим. Я считаю, что подмостки дают возможность увидеть артиста совершенно с другой стороны. Поэтому театр стоит на первом месте, а кино — гораздо дальше.
— Есть работы, за которые вам стыдно?
— Есть, но я не буду их называть. Не надо было соглашаться, не стоило «вестись» на заманчивые предложения. Артисты должны очень точно просчитывать не вариант успеха и неуспеха, а нужно тебе это или нет. Что ты можешь из этого вынести?
К сожалению, обстоятельства опять-таки бывают разные. Я не буду показывать пальцами на Голливуд. Если ты там получаешь приглашение, тебе дают год на подготовку. Год!
У тебя есть возможность подтянуть себя физически, освоить игру на виолончели, отработать прыжки с парашютом. У нас так не получается. Мы хватаемся и за это, и за то, лезем кататься на коньках, не умеючи, идем драться на ринг, хотя непонятно, зачем оно тебе.
— Некоторых актеров замечают благодаря популярным телепроектам...
— Однодневок — да. Очень легко взлететь, трудно удержаться. Я сейчас не пою оды своему поколению. Но, как ни странно, мои ровесники-сорокалетки очень крепко стоят на ногах: Миронов, Безруков... А молодые есть, но они трын-трын.
— Почему так?
— Черт его знает! Сказывается все вместе: школа, воспитание, отношение. У меня такое впечатление, что нас воспитывали и учили по-другому. Сейчас молодой-зеленый сыграл две роли в театре или снялся в двух сериалах — и думает, что он герой. Но проходит пять спектаклей — он лепит такое, что стыдно смотреть... Хочется крикнуть: «Что ты творишь?! Уйди!». Потому что опыта нет, наработок нет. О нем пишут в газетах: «Пупкин — звезда». Какая, на фиг, звезда?! Откуда она взошла? Но лет в 35 придет осознание того, что он говно.
— Ого! Аж в 35...
— Даже раньше придет! Поверьте мне. Раз, два, три — и ты на фиг никому не нужен. Профессия очень жестокая.
— Были у вас периоды, когда кружилась голова от славы, поклонников, признания?
— В 25 лет. Но меня вовремя щелкнули по носу и сказали: «Место!».
— Кто щелкнул?
— Есть люди (улыбается)... После этого воспитательного момента я сразу же стал старше.
Слава и поклонники — это приятно, конечно... Само собой! Но смысл жизни не в этом. Кроме того, из-за славы я не могу пойти на пляж, раздеться и искупаться, потому что там люди с фотоаппаратами, а я не хочу быть макакой. Знаете, когда идут по пляжу с обезьянкой и с ней все фотографируются. Поэтому на вопрос: «Можно с вами сфотографироваться?» — я отвечаю: «Нет».
Не могу пойти на рынок, в магазин... Есть люди, которые поздороваются, скажут: «Как приятно вас видеть». Это другая ситуация. А когда тебя начинают дергать за рукав: «Погоди, иди сюда. Ты че такой гордый? Ах, нельзя! А почему?». Что им скажешь?
— А что вы говорите?
— Я человек взрывной, могу ответить...
— Но ведь в узнаваемости есть и приятные моменты. Разве она не помогает в решении каких-то проблем?
— В прошлом году погиб мой сын, а я, народный артист России, до сих пор не могу довести уголовное дело до конца. Вот и ответ.
— А вы обращались во все инстанции? Наверное, сама система...
— При чем здесь система?! Вы задали мне вопрос: «Помогает ли?». Я ответил.
На бытовом уровне известность, может, и помогает, но это палка о двух концах. Допустим, вы — Иванова, я — Домогаров. С Ивановой возьмут четыре тысячи, а с меня — 40. Или, наоборот, с вас возьмут тысячу, а с меня — 100.
— Но все равно возьмут...
— Грустно... Хотя есть, конечно, плюсы. Прежде всего кайф, который испытываешь, когда отыграл спектакль — и зрители встают, хлопают, плачут. Вы поняли, что такое любовь? Вы поняли, что такое взаимность? Дорогого стоит!
— А правду говорят, что артист, который хотя бы раз вышел на театральные подмостки, без сцены уже не может?
— Это даже не про артиста, а про всех, кто служит в театре. У нас есть молодые девчонки-костюмерши, окончившие институты, но их судьба задвинула в театр. Мы все шутили: «Ну что, девчонки, нюхнули запах кулис?».
Они уходят из театра и возвращаются — не могут уже без этого ощущения. Причем они всегда за кулисами, их никто никогда не видит. Отыграл спектакль, выходишь за сцену перед поклонами, а они показывают (поднимает большой палец и изображает горящие глаза): «Молодца!». Вытирает она тебе пот с лица и говорит: «Супер!». Фанатки! Им никаких денег не надо.
— На съемочной площадке Александр Домогаров требовательный?
— Да, меня боятся: не дай Бог что-то не так!
— Как это может проявиться: выразительно посмотрите, скажете прямо в лицо или последуют более жесткие меры?
— Могу развернуться и уйти.
— Случалось, что, начав сниматься, вы вдруг все бросали?
— Есть одна картина, из которой я ушел.
— По своей инициативе?
— В принципе, да. Уже 99 процентов роли было сделано, но я не мог дальше мириться с хамством, с ложью. Поэтому вместо меня снимали дублера со спины и фильм сделали.
— Для вас награды имеют какое-то значение?
— У меня их нет.
— Есть-есть...
— Так, пара-тройка. Награды, как признание — да! А если все куплено и ты это понимаешь, тогда — нет! Один раз, правда, было очень обидно, когда меня обошли. Вот за ту работу надо было давать. Все говорили, что я заслужил. Ан нет! На самом деле, нельзя к этим игрушкам серьезно относиться. Ну не «Оскар» же получаем...
— Какое место занимает в шкале ваших ценностей личное счастье?
— Что такое личное счастье?
— Отношение с близкими, с женщинами...
— У каждого человека есть тыл, есть спина. Если сзади провал, то (пауза)...
— С годами изменилось ваше отношение к женщинам?
— Конечно, изменилось. В 25 лет — одно, в 45 — совершенно другое. А вообще, я не люблю отвечать на такие вопросы.
— На что предпочитаете тратить деньги? Есть какие-то пунктики?
— На машины, на живопись, на антиквариат — в общем, на красивые вещи.
— Вы лихой водитель?
— Нормальный. У меня машины такие, что тихо ездить нельзя. Но я стараюсь не нарушать дорожные правила, потому что это опасно. Ладно со мной что-то случится, а если не дай Бог пострадает кто-то другой? Я не переживу! Поэтому лучше не рисковать...
— Помимо работы, что еще приносит радость, удовольствие в жизни?
— Дом.
— Это который фотографировали с высоты птичьего полета?
— Да. Мой дом — моя крепость. И туда запрещен вход посторонним. Категорически!
Александр Домогаров очень редко дает интервью. Ну не любит народный артист России нашего брата за некомпетентность, любовь к красному словцу и беспардонные вмешательства в чужую личную жизнь. Не забыл, как после трагедии, которая случилась полтора года назад (сына от первого брака — 23-летнего Дмитрия насмерть сбила машина), газеты писали, что актер не пошел на похороны, а поехал на гастроли и во время траура отмечал свой день рождения...
Домогаров тогда сказал бывшей жене: «Какое счастье, что мои папа с мамой умерли раньше, чем ко мне пришла известность. Страшные слова, но если бы родители скончались сейчас, нам бы не дали попрощаться нормально».
В свою очередь журналисты настороженно относятся к российскому суперстару и считают его человеком отрицательного обаяния: волочится за каждой юбкой, заносчив, неравнодушен к спиртному и как-то по пьяной лавочке разбился на автомобиле. Мои коллеги не понаслышке знают о взрывном характере звезды и о том, что Домогаров за словом в карман не полезет. Согласившись на интервью, Александр Юрьевич сразу же предупредил: «Буду резок».
Светлана ТВЕРДОХЛЕБ
— Александр Юрьевич, у каждого человека независимо от профессии наступает момент, когда ему неинтересно то, чем он занимается, когда работа превращается в рутину. Вы теряли интерес к профессии?
— Было такое. Ты вроде что-то делаешь, но оно не имеет резонанса. А все мы хотим, чтобы был какой-то отзвук от нашей работы. На этом можно строить профессию, жизнь, карьеру... Но интерес к профессии убивает не только рутина.
Выходил, допустим, спектакль под названием «Сирано де Бержерак». Вся пресса орала, вопила: «Турецкий приклеил нос!», «Турецкий с большим носом!». Обидно? Еще как! Глупо? Да! Хотели укусить меня и театр? Не получилось. Потому что спектакль, поставленный в 1998 году, до сих пор идет с аншлагами. Вот это показатель. А дальше можно писать все, что угодно.
Или вышла «Странная история доктора Джекила и мистера Хaйдa». Пресса подняла крик: «Что это такое? Как это возможно? Домогаров начинает петь. Есть же вокалисты»... Спектакль идет пять лет — полные залы. Остальное — пишите себе.
— Несмотря на происки прессы, у вас много поклонников. Напрягает?
— Устаешь, как все нормальные люди. Не от театра, публики, а от физических и прочих нагрузок. Иногда бывает тяжело. Но, как говорят состоявшиеся звезды, на сцене ты обо всем забываешь. Начинается действо, и ты уже полностью им поглощен. Такова сущность артиста.
— Меня поразила фраза Джека Николсона: «Я не смогу сыграть лучше, чем в фильме «Полет над гнездом кукушки» и в профессии остаюсь только ради коммерческого интереса». А был у вас момент, когда казалось: уже сделал все, что мог?
— Был и есть.
— После какой картины?
— «Огнем и мечом», наверное. Я тогда сказал, что выше уже не прыгну. Не потому, что не смогу прибавить в актерском плане, — просто такого материала больше никогда не будет. И так безоглядно, даже безответственно садиться на коня я уже не смогу. Сейчас подумаю: «Ой, лошадка. А мне 45 лет...». Тогда же гарцевал совершенно без опасений и осторожностей.
Что-то повторится, что-то появится другое. И у Николсона после «Полета» были роли гораздо круче — например, в картине «Сияние». Я считаю, еще можно поспорить, какой его фильм лучше.
— Вы часто становитесь героем желтой прессы. Был повод, не было повода, все равно пишут, потому что Домогаров. Научились не принимать публикации подобного рода близко к сердцу?
— Я не принимаю. Воспринимают близко к сердцу мои близкие родственники. В чем суть желтой прессы? Они якобы бьют по мне, но на самом деле — по тем людям, которые вокруг меня.
Например, по моему брату, который не очень понимает, как я живу. Статья о том, что я напился и кого-то избил, у него вызывает шок. И я должен перед родными оправдываться за то, что написали. Лживые статейки не наносят мне морального ущерба, нет! Мне это только в плюс, потому что антиреклама — самая лучшая реклама.
Я долго не мог выкроить время на интервью одному изданию: встреча все откладывалась. И тогда они сфотографировали мой дом с воздуха. После этого я сказал, что живу, как звезда Голливуда где-нибудь в Майами-Бич, и ко мне просто так нельзя войти. Нужно нанимать вертолет, чтобы показать: вот здесь подонок живет!
Ну и чего доморощенные папарацци добились? Высмотрели «домик для «хаммера», как они окрестили гараж? Я повешу в рамочку фотографию моего дома, сделанную с высоты птичьего полета.
— Приходилось ли вам наказывать обидчиков?
— Да.
— Требовали опровержения или другими способами?
— И другими способами тоже. Однажды людям, которые без приглашения приехали в мой дом, пути к отступлению перекрыли три машины. Гостей спросили: «Вас здесь положить?». Через год они стали со мной дружить.
Не надо ссориться, потому что я воюю до конца, не прощаю обид. Свойство у меня такое. Не трогайте меня, и я буду очень нежным, добрым и замечательным. Но не дай Бог меня коснуться!
— С чем вы готовы мириться и чего не прощаете, помимо вторжения в частную жизнь?
— Со справедливой критикой готов мириться. Если это обсуждение моей жизни, но честное — стерплю. Но поверьте мне, лишь мизерное количество людей имеют право судить... Даже не судить, а рассуждать по теме. Все остальные ничего не знают, кроме слухов.
Что же касается профессии — пожалуйста! Я публичный человек, работаю ради вас, зрителей. Приходите в театр и судите меня. Домогаров шепелявит? Да, иной раз случается. Иногда могу быть уставшим или после празднования дня рождения прийти на спектакль в не очень хорошем настроении. Такое тоже происходило в моей жизни по молодости. Сейчас — нет, но было. Я человек, как и любой из нас...
— У вас есть друзья-актеры или это лишь приятели?
— У меня были друзья-актеры, но умерли...
А вообще, я боюсь слова «дружба». Потому что она, как сказали великие, понятие круглосуточное. Если ты на себя возьмешь эту ответственность, должен быть готов в любое время суток. Я же понимаю, что в моей жизни могут произойти такие события, когда я скажу: «Извини, Петя, но я не приеду». Если хотя бы гипотетически такая возможность существует, ты не можешь считаться другом — только хорошим честным приятелем. Так чтобы все бросить — жену, ребенка, дом и сорваться?.. Черт его знает... Человек пять-шесть я выделяю как друзей, но это очень ограниченный круг.
— Сейчас очень модно показывать по «ящику», как звезды танцуют, поют, катаются на коньках, дерутся на ринге. Наверняка вас приглашали в подобного рода телепроекты...
— Приглашали. Знаете правило скрипача? Он умеет делать одно — играть на скрипке, поэтому очень бережет свои пальцы и не лезет в клетку со львами. Этот Паганини знает, что у него сегодня концерт, и занимается музыкой. Мы же, артисты, как медведи, которых можно всему научить.
Хороший промоушн? Да! Какая-то бешеная популярность? Да! Я понимаю, что завтра тебя будут узнавать на улице, тебе будут подавать руку. Но мне совершенно не надо повернуться к зрителям еще и таким боком. Я лучше придумаю какой-нибудь спектакль в театре или сценарий. Зачем пытаться танцевать, если не умеешь? Есть моя любимая Бережная, которая с детства занимается фигурным катанием, а я никогда туда не полезу: знаю, какого труда и какого ужаса все это стоит.
— Вы как актер на сцене или съемочной площадке научились себя беречь?
— А смысл? Если ты не можешь позволить себе каких-то вещей, которые получаются, уходи. Не отдаешься — не занимайся профессией! Я способен от чего-то отказаться — уже много раз такое было. Но только потому, что понимаю: этого уже не смогу. Есть люди, которые сделают все очень хорошо, зачем же эпизод портить! Но, в принципе, надо стараться самому. Пока можешь — танцуй!
— У вас есть в профессии табу?
— Очень не люблю постельных сцен. Несмотря на то, что секс-символ. Считаю, что мы не умеем делать это таким образом, чтобы кто-то смотрел и хотел так же. У нас получается либо русское порно, либо итальянское. В России хороший кинематограф, замечательная режиссура, прекрасные операторы, но некоторые вещи нам делать не дано.
— Не секрет, что сейчас многие кинематографические проекты закрыты или приостановлены. Ощутили ли вы на себе последствия экономического кризиса?
— Кино снимается меньше, честно скажу. Предложения есть, но не очень серьезные, но в актерской судьбе так всегда: или пусто, или густо. А поскольку сейчас якобы кризис, бюджеты сокращены до жути, так что ни создать, ни придумать. Тем не менее я вас уверяю: полтора года пройдет — и все наладится.
— К сериалам у актеров отношение неоднозначное. Некоторые ваши коллеги наотрез отказываются.
— Сериал сериалу рознь. В сиквеле на 287 или 485 серий я бы не работал. Как говорит Горбунов: «Беги!». (Смеется). А есть формат, когда, грубо говоря, полный метр растягивается на несколько серий. Та же работа, те же сцены, только там все более скомпоновано, структурировано и рассчитано на большую аудиторию. Ну что плохого в том, что зрители четыре сезона не могут оторваться от экрана? А уж как это удается американцам...
Я считаю, что мы занимались нормальным кино, когда снимали «Марш Турецкого» и «Бандитский Петербург». К сожалению, нам давали на репетицию 20 минут. К сожалению, снимали на видео. Но это такая школа, такой опыт, о котором новым артистам только мечтать. Нынешние актеры снялись в двух сериях — и уже гении. Ну и ладно, а мы назовем себя способными... А есть же народные артисты, которых обожает зритель.
— А у вас бывало такое, что вроде бы хороший сценарий, хороший режиссер, а результат получался не ахти?
— Успех непрогнозируем, его нельзя заранее просчитать. Для артиста показатель — театр, поэтому многие мои коллеги ушли из него на вольные хлеба. В театре зрители голосуют ногами: человек купил билет, пришел. Ему не нравится — он поднимается и уходит. В кинозале мы этого не ощущаем. Я отработал на съемочной площадке и забыл. Через два года фильм вышел на экраны.
В театре я ежесекундно вижу реакцию. Зрители приходят посмотреть на того, кого видят в телевизоре: а какой он? И вдруг в «Сирано де Бержераке» стихи, любовь — совершенно другая история. Сначала они воспринимают меня, как Турецкого, но, увлекаясь, забывают об этом. Они смотрят на мою осанку, на мой нос, а ведь пришли за другим. Я считаю, что подмостки дают возможность увидеть артиста совершенно с другой стороны. Поэтому театр стоит на первом месте, а кино — гораздо дальше.
— Есть работы, за которые вам стыдно?
— Есть, но я не буду их называть. Не надо было соглашаться, не стоило «вестись» на заманчивые предложения. Артисты должны очень точно просчитывать не вариант успеха и неуспеха, а нужно тебе это или нет. Что ты можешь из этого вынести?
К сожалению, обстоятельства опять-таки бывают разные. Я не буду показывать пальцами на Голливуд. Если ты там получаешь приглашение, тебе дают год на подготовку. Год!
У тебя есть возможность подтянуть себя физически, освоить игру на виолончели, отработать прыжки с парашютом. У нас так не получается. Мы хватаемся и за это, и за то, лезем кататься на коньках, не умеючи, идем драться на ринг, хотя непонятно, зачем оно тебе.
— Некоторых актеров замечают благодаря популярным телепроектам...
— Однодневок — да. Очень легко взлететь, трудно удержаться. Я сейчас не пою оды своему поколению. Но, как ни странно, мои ровесники-сорокалетки очень крепко стоят на ногах: Миронов, Безруков... А молодые есть, но они трын-трын.
— Почему так?
— Черт его знает! Сказывается все вместе: школа, воспитание, отношение. У меня такое впечатление, что нас воспитывали и учили по-другому. Сейчас молодой-зеленый сыграл две роли в театре или снялся в двух сериалах — и думает, что он герой. Но проходит пять спектаклей — он лепит такое, что стыдно смотреть... Хочется крикнуть: «Что ты творишь?! Уйди!». Потому что опыта нет, наработок нет. О нем пишут в газетах: «Пупкин — звезда». Какая, на фиг, звезда?! Откуда она взошла? Но лет в 35 придет осознание того, что он говно.
— Ого! Аж в 35...
— Даже раньше придет! Поверьте мне. Раз, два, три — и ты на фиг никому не нужен. Профессия очень жестокая.
— Были у вас периоды, когда кружилась голова от славы, поклонников, признания?
— В 25 лет. Но меня вовремя щелкнули по носу и сказали: «Место!».
— Кто щелкнул?
— Есть люди (улыбается)... После этого воспитательного момента я сразу же стал старше.
Слава и поклонники — это приятно, конечно... Само собой! Но смысл жизни не в этом. Кроме того, из-за славы я не могу пойти на пляж, раздеться и искупаться, потому что там люди с фотоаппаратами, а я не хочу быть макакой. Знаете, когда идут по пляжу с обезьянкой и с ней все фотографируются. Поэтому на вопрос: «Можно с вами сфотографироваться?» — я отвечаю: «Нет».
Не могу пойти на рынок, в магазин... Есть люди, которые поздороваются, скажут: «Как приятно вас видеть». Это другая ситуация. А когда тебя начинают дергать за рукав: «Погоди, иди сюда. Ты че такой гордый? Ах, нельзя! А почему?». Что им скажешь?
— А что вы говорите?
— Я человек взрывной, могу ответить...
— Но ведь в узнаваемости есть и приятные моменты. Разве она не помогает в решении каких-то проблем?
— В прошлом году погиб мой сын, а я, народный артист России, до сих пор не могу довести уголовное дело до конца. Вот и ответ.
— А вы обращались во все инстанции? Наверное, сама система...
— При чем здесь система?! Вы задали мне вопрос: «Помогает ли?». Я ответил.
На бытовом уровне известность, может, и помогает, но это палка о двух концах. Допустим, вы — Иванова, я — Домогаров. С Ивановой возьмут четыре тысячи, а с меня — 40. Или, наоборот, с вас возьмут тысячу, а с меня — 100.
— Но все равно возьмут...
— Грустно... Хотя есть, конечно, плюсы. Прежде всего кайф, который испытываешь, когда отыграл спектакль — и зрители встают, хлопают, плачут. Вы поняли, что такое любовь? Вы поняли, что такое взаимность? Дорогого стоит!
— А правду говорят, что артист, который хотя бы раз вышел на театральные подмостки, без сцены уже не может?
— Это даже не про артиста, а про всех, кто служит в театре. У нас есть молодые девчонки-костюмерши, окончившие институты, но их судьба задвинула в театр. Мы все шутили: «Ну что, девчонки, нюхнули запах кулис?».
Они уходят из театра и возвращаются — не могут уже без этого ощущения. Причем они всегда за кулисами, их никто никогда не видит. Отыграл спектакль, выходишь за сцену перед поклонами, а они показывают (поднимает большой палец и изображает горящие глаза): «Молодца!». Вытирает она тебе пот с лица и говорит: «Супер!». Фанатки! Им никаких денег не надо.
— На съемочной площадке Александр Домогаров требовательный?
— Да, меня боятся: не дай Бог что-то не так!
— Как это может проявиться: выразительно посмотрите, скажете прямо в лицо или последуют более жесткие меры?
— Могу развернуться и уйти.
— Случалось, что, начав сниматься, вы вдруг все бросали?
— Есть одна картина, из которой я ушел.
— По своей инициативе?
— В принципе, да. Уже 99 процентов роли было сделано, но я не мог дальше мириться с хамством, с ложью. Поэтому вместо меня снимали дублера со спины и фильм сделали.
— Для вас награды имеют какое-то значение?
— У меня их нет.
— Есть-есть...
— Так, пара-тройка. Награды, как признание — да! А если все куплено и ты это понимаешь, тогда — нет! Один раз, правда, было очень обидно, когда меня обошли. Вот за ту работу надо было давать. Все говорили, что я заслужил. Ан нет! На самом деле, нельзя к этим игрушкам серьезно относиться. Ну не «Оскар» же получаем...
— Какое место занимает в шкале ваших ценностей личное счастье?
— Что такое личное счастье?
— Отношение с близкими, с женщинами...
— У каждого человека есть тыл, есть спина. Если сзади провал, то (пауза)...
— С годами изменилось ваше отношение к женщинам?
— Конечно, изменилось. В 25 лет — одно, в 45 — совершенно другое. А вообще, я не люблю отвечать на такие вопросы.
— На что предпочитаете тратить деньги? Есть какие-то пунктики?
— На машины, на живопись, на антиквариат — в общем, на красивые вещи.
— Вы лихой водитель?
— Нормальный. У меня машины такие, что тихо ездить нельзя. Но я стараюсь не нарушать дорожные правила, потому что это опасно. Ладно со мной что-то случится, а если не дай Бог пострадает кто-то другой? Я не переживу! Поэтому лучше не рисковать...
— Помимо работы, что еще приносит радость, удовольствие в жизни?
— Дом.
— Это который фотографировали с высоты птичьего полета?
— Да. Мой дом — моя крепость. И туда запрещен вход посторонним. Категорически!
Мой стакан невелик, но я пью из своего стакана.
-
Leticija
- Капитан 3 ранга
- Сообщения: 521
- Зарегистрирован: Вт ноя 24, 2009 6:53 pm
- Скайп: chechel_55
- Пол: Женский
- Откуда: Германия
Re: Звёздная галлерея
Исполнилось 80 лет со дня рождения легендарного советского вратаря Льва Яшина
Имя Льва Яшина известно во всём мире. До сих пор его мастерство считается непревзойдённым. Даже те, кто делает только первые шаги в футболе, хотят быть похожими на Яшина.
Тренировка в школе имени Льва Яшина. Игрокам на поле нет и 12, а удары уже недетские. За свою недолгую жизнь в футболе эти ребята научились многому, но, наверняка, не знают: отбивать так весь мир научил именно Яшин.
Яшин первым из вратарей пустил в ход кулаки. Первым стал выбегать за пределы штрафной, чтобы помочь защитникам. И мяч рукой метров на 50 в поле первым выбросил тоже Яшин. Он начинал атаки и хозяйничал у своих ворот так, как никто до него и мало кто после.
Виктор Понедельник:
"На выходе это был король воздуха. Вообще такого вратаря я не видел. Он полностью владел ситуацией на площадке. Мы выходили на поле с одной мыслью: когда он воротах, то стыдно плохо играть".
А он, выходя на поле, как будто забывал, что такое страх. Говорил, что не бывает неберущихся мячей и проходных матчей. Переживал за каждый пропущенный, даже если его команда выигрывала.
Забить ему мечтали. Считали гол самому Яшину своеобразным знаком качества для любого футболиста. Давали этому высокому вратарю в неизменном черном свитере грозные прозвища – "Черная пантера", "черный паук", "осьминог" и "многорукий". Казалось, руки Яшина могли дотянуться до любого мяча.
Анзор Кавазашвили, лучший вратарь СССР 1965-1967:
"Когда мы приезжали куда-то на сборы, в Южную Америку, Европу, всегда только и слышно было - не Яшин, "Ясын", "Ясын". Все кричали "Ясын". Есть "Ясын" - значит, болельщики идут на футбол. Нет "Ясына" - извините".
За сборную Яшин играл 14 лет подряд. Выиграл вместе с ней олимпийское золото и чемпионат Европы. Больше 200 раз Яшин уходил с поля, не пропустив ни одного мяча. Так было и в 1963-м, когда Льва Ивановича пригласили в состав сборной мира, играющей против англичан в год 100-летия британского футбола.
В том же 1963 году Лев Яшин стал первым и единственным за всю историю футбола вратарем - обладателем "Золотого мяча". Но даже эта награда не изменила вратаря номер один. Всем официальным приемам он по-прежнему предпочитал любимую рыбалку, как будто стеснялся своей славы. Смущал окружающих скромностью и врожденной интеллигентностью, а голос повышал только на поле.
Никита Симонян, олимпийский чемпион 1956 года:
"Эталон, которому надо следовать и подражать. А просто могу сказать: он икона для нас. Наш великий Лев".
Имя Льва Яшина известно во всём мире. До сих пор его мастерство считается непревзойдённым. Даже те, кто делает только первые шаги в футболе, хотят быть похожими на Яшина.
Тренировка в школе имени Льва Яшина. Игрокам на поле нет и 12, а удары уже недетские. За свою недолгую жизнь в футболе эти ребята научились многому, но, наверняка, не знают: отбивать так весь мир научил именно Яшин.
Яшин первым из вратарей пустил в ход кулаки. Первым стал выбегать за пределы штрафной, чтобы помочь защитникам. И мяч рукой метров на 50 в поле первым выбросил тоже Яшин. Он начинал атаки и хозяйничал у своих ворот так, как никто до него и мало кто после.
Виктор Понедельник:
"На выходе это был король воздуха. Вообще такого вратаря я не видел. Он полностью владел ситуацией на площадке. Мы выходили на поле с одной мыслью: когда он воротах, то стыдно плохо играть".
А он, выходя на поле, как будто забывал, что такое страх. Говорил, что не бывает неберущихся мячей и проходных матчей. Переживал за каждый пропущенный, даже если его команда выигрывала.
Забить ему мечтали. Считали гол самому Яшину своеобразным знаком качества для любого футболиста. Давали этому высокому вратарю в неизменном черном свитере грозные прозвища – "Черная пантера", "черный паук", "осьминог" и "многорукий". Казалось, руки Яшина могли дотянуться до любого мяча.
Анзор Кавазашвили, лучший вратарь СССР 1965-1967:
"Когда мы приезжали куда-то на сборы, в Южную Америку, Европу, всегда только и слышно было - не Яшин, "Ясын", "Ясын". Все кричали "Ясын". Есть "Ясын" - значит, болельщики идут на футбол. Нет "Ясына" - извините".
За сборную Яшин играл 14 лет подряд. Выиграл вместе с ней олимпийское золото и чемпионат Европы. Больше 200 раз Яшин уходил с поля, не пропустив ни одного мяча. Так было и в 1963-м, когда Льва Ивановича пригласили в состав сборной мира, играющей против англичан в год 100-летия британского футбола.
В том же 1963 году Лев Яшин стал первым и единственным за всю историю футбола вратарем - обладателем "Золотого мяча". Но даже эта награда не изменила вратаря номер один. Всем официальным приемам он по-прежнему предпочитал любимую рыбалку, как будто стеснялся своей славы. Смущал окружающих скромностью и врожденной интеллигентностью, а голос повышал только на поле.
Никита Симонян, олимпийский чемпион 1956 года:
"Эталон, которому надо следовать и подражать. А просто могу сказать: он икона для нас. Наш великий Лев".
Последний раз редактировалось Leticija Чт дек 03, 2009 4:01 pm, всего редактировалось 1 раз.
Мой стакан невелик, но я пью из своего стакана.
-
Leticija
- Капитан 3 ранга
- Сообщения: 521
- Зарегистрирован: Вт ноя 24, 2009 6:53 pm
- Скайп: chechel_55
- Пол: Женский
- Откуда: Германия
Re: Звёздная галлерея
Владимир Маслаченко.
«Игрок с трудом овладел мячом в центре поля — сразу видно: настоящий мужчина»... «Пас-то хороший, да поле кончилось!»... «Откройте глаза! Все в порядке, гола нет!»... «Проем между ног оказался шире диаметра мяча!»...
Цитировать афоризмы, которыми обогатил лексикон футбольных болельщиков один из самых харизматичных и артистичных телекомментаторов Владимир Маслаченко, можно долго, но любят Владимира Никитича не только за это. Его искрящийся, энергичный голос превращает футбол в праздник, который всегда с нами, субьективность каким-то невероятным образом уживается в нем с уникальным профессионализмом, юношеская бравада — с точным анализом, а порою досадное менторство в репортажах — с безошибочностью прогнозов.
В прошлом блистательный голкипер московских «Локомотива», «Спартака» и сборной Советского Союза, Владимир Маслаченко словом «летать» окрестил игру на выходе из ворот, сопровождаемую невероятными прыжками. В свое время это у него был любимый прием: рискованный, но эффектный, вызывающий страх у атакующих и приводящий в неистовый восторг трибуны.
Дмитрий Гордон
Изумительное чувство полета не оставляло его никогда, и ныне, в свои 73, Владимиру Никитичу льстят восхищенные взгляды, провожающие его, когда он мчится на горных лыжах или скользит на парусе: «Смотри-ка, в таком уже возрасте, а по воде летает, как Бог!». Что уж о летах молодых говорить: Маслак, как прозвали его поклонники, любил находиться в перекрестье взглядов, под прицелом фотообъективов и телекамер не только в воротах — он жаждал выделяться.Первую футбольную зарплату, полученную в днепропетровском «Металлурге», 17-летний пацан потратил на хороший костюм и туфли, рано стал носить шляпу и до сих пор с удовольствием вспоминает свое австрийское пальто (единственное на весь Днепропетровск), 40 галстуков и 22 белоснежные сорочки с туго накрахмаленными воротничками...
Стиляга, на которого рисовали карикатуры в стенгазете мединститута (там Маслаченко проучился три курса), «Шура Балаганов» — как окрестили его за жизнерадостный треп, неиссякаемый запас шуток-прибауток и умение поднять настроение товарищам по команде партнеры, «Футболист вольного стиля», как озаглавили о нем документальный фильм... Впрочем, все это — на людях, в свете софитов, а за кадром оставались труд до кровавых мозолей и умение, сцепив зубы, преодолевать боль...
Стадион ахал, когда из-за головы, легким движением рук он вбрасывал мяч чуть ли не на середину поля, и тот, искусно подкрученный, ложился, как приклеенный, точно у ног нападающего, но никто не видел, как по 500 раз за тренировку Маслаченко этот бросок отрабатывал — причем тяжелым гандбольным мячом.
Позднее, решив стать комментатором, он точно так же терпеливо в течение года вел репортажи с матчей в пустой кабине, записывая их на магнитофон, а потом слушал пленку с Николаем Озеровым, который анализировал каждый нюанс, объяснял упущения и ошибки. Так — по нескольку часов кряду: останавливаясь, возвращаясь, а затем был своеобразный экзамен перед руководством отдела спорта радио и телевидения, Озеровым и его друзьями — актерами МХАТа. Начал будущий мэтр с того, что от волнения забыл включить микрофон и две минуты под смех присутствующих говорил впустую...
Как любит повторять Владимир Никитич, фарт — категория философская. По натуре, по своему характеру он должен быть исключительно первым, лучшим и комфортно чувствует себя, только когда рулит, но в свои звездные годы Маслаченко-голкипер был лишь дублером великого Льва Яшина в сборной СССР, за которую сыграл всего-навсего восемь матчей. Он и из «Спартака»-то ушел поразительно рано для вратаря, — в 33 года! — потому что не захотел оказаться на вторых ролях, испугался, что его затмит молодой амбициозный кипер.
Зеленый газон он покинул на пике славы, но не скрывает, что жалеет об этом до сих пор: если бы повернуть все вспять, ни за что не осиротил бы ворота добровольно — стоял бы в них до 40 лет. Впрочем, Маслаченко и сегодня играет в футбол — у микрофона, и по-прежнему он в центре внимания и обожания. Не зря же в одном из своих репортажей произнес сакраментальное, выстраданное: «Фортуна повернулась к нам задним местом? Что ж, не отчаиваться следует, а пристраиваться».
— «Как чистокровный хохол, — сказали вы, Владимир Никитич, намедни, — приветствую Евро-2012 в Украине». Вы действительно ощущаете себя украинцем?
— Да, я нормальный, стопроцентный хохол, — якщо бажаєте, можемо розмовляти українською мовою! — но по-русски радуюсь от души тому, что именно Украину и Польшу выбрали для проведения чемпионата Европы-2012. Безусловно, серьезные проблемы у вас будут, но, думаю, те, кто в эту реку решился войти, прекрасно понимали и понимают, с какими трудностями обеим странам придется столкнуться. Вместе с тем, поскольку советский принцип преодоления трудностей (именно за это мы всегда получали премии) остался у нас в крови (видите, я объединяю — у нас!), все будет в полном порядке: в этом не сомневаюсь!
— Вы родились в Днепропетровской области, жили в Кривом Роге, а правда ли, что однажды в репортаже на весь Советский Союз прочитали наизусть целый отрывок из Коцюбинского по-украински?
За веселый нрав Владимира Маслаченко прозвали Шурой Балагановым, а за экстравагантную манеру поведения на поле — «футболистом вольного стиля»
— Во-первых, я все-таки прилично успевал по предметам, которые принято называть гуманитарными. Вот с математикой несколько сложнее было, но я совершенно четко до сих пор помню, что длина ворот — 7,32, а высота — 2,44: тут вот не ошибался ни разу.
— Больше ничего, по сути, вратарю и не нужно...
— Абсолютно с вами согласен, а остальное — это гектар футбольного поля, где, если в шутку, каждый раз надо все просчитывать математически. Понимаете, какая штука... Можно долго на эту тему рассуждать, но Коцюбинский почему-то запал в душу. Мы же заучивали этот отрывок по школьной программе, и я запомнил, а в ходе трансляций всегда было принято немножечко о погоде рассказывать — вроде примета такая...
— Что это за матч был?
— Играли сборные — Советского Союза и чья-то еще (нам же тогда все равно было, Андорра, Мальта, Франция или Англия)... У меня в комментаторской кабине находился Алексей Александрович Парамонов — великий советский футболист...
— ...олимпийский чемпион...
— Он был призван поучаствовать в передаче, немножечко разукрасить мой репортаж и потом подтвердить, в общем-то, правильность того, о чем я толкую (я от него другого и не ожидал — между прочим, как и он от меня). Спустя минут 10 после начала мне в ухо напомнили: «Почему там туманчик? Да и видимость что-то неважная... Может, какой-то технологический сбой в картинке?». Я тут же: «А что касается погоды, мне вспомнились слова Михаила Коцюбинского из повести «Фата Моргана». «Iдуть дощi. Холоднi осiннi тумани клубочаться угорi i спускають на землю мокрi коси...». Да, Дмитрий, это непереводимо. Настолько ясно, четко и красиво передано настроение — потрясающе!
— Поэзия...
— Ну! Парамонов опешил, а потом недоуменно пожал плечами: ни фига себе!..
— ...засандалил, да?
— Во двинул! Он был поражен беспредельно, а через секунд 15 вновь голос в ухе раздался: «Володь, высокое начальство просит по-русски сказать — какая же все-таки погода?». Тут я уже не удивился, а на какое-то мгновение просто отпал, чем опять-таки Парамонова Лешу потряс. В глазах у него нарисовался немой вопрос: «С тобой все нормально?». Вот что значит (смеется) громкая связь!
— То, что в детстве вы увлеклись футболом, — закономерность или случайность?
— В те времена, думаю, это было совершенно закономерно. Почему? Ничего другого, альтернативного, так сказать, не было, тем не менее есть в моем выборе и доля случайности, потому что познакомился я с игрой невзначай, не представляя себе, что это такое.
— Если не секрет, как?
— Шел с мамой по улице: она хотела меня показать врачу — немножечко прихворнул.
«В мое время была поговорка: «Будешь плохо играть, станешь в ворота», но во вратари я пошел по собственной воле»
— Это в Кривом Роге было?— Да, в Криво-де-Жанейро (смеется). Город, вообще-то, своеобразный — улицы длинные, и вот на широком таком перекрестке, где была разобрана булыжная мостовая, пацаны самозабвенно гоняли мяч. На стыке песка и булыжника стояли доморощенные, наспех сооруженные из камней и сброшенных курточек, еще какой-то одежды ворота (мы с мамой как раз с обратной стороны на них шли), и тут ударчик идет с поворотом. Вратарь растянулся, но до мяча так и не дотянулся — тот пролетел мимо, а я весь при параде, в пиджаке-букле с иголочки (по лендлизу такие тогда из Соединенных Штатов Америки получали). Ну, высший класс, прямо скажем, — я бы и сейчас с удовольствием такой надел (разумеется, по размеру). Короче, вырываю я руку, бросаюсь, как сейчас помню, в правый угол на булыжной мостовой, повторяя бросок вратаря, — поймал! Тут же один из ребят по кличке Машига (как вам моя память?) мне крикнул: «Пацан, приходи к нам играть в футбол!». Понятное дело, затрещину от мамашки я получил, потому что меня надо было чистить (не идти же к доктору грязным), но вечером — даю слово! — был уже там. Так вот пошло-поехало...
Скажу откровенно: с мячами тогда было туго, и я считался одним из лучших мастеров по пошиву тряпичных мячей, правда, однажды имел нагоняй несусветный — в один из дней мать обнаружила, что все ее чулки исчезли.
— Вы упомянули о дворовых кличках, а почему в школе вас называли не только Маслак, но и Козел?
— Понимаете, прыгал я много, далеко и с большим удовольствием — такие у нас были игры. В окрестностях оставалось много заброшенных рудников, оврагов, и высшим классом считалось с какого-нибудь бугра сигануть вниз по нисходящей (вот так появляются прыгуны с трамплина!) и в песчаную осыпь нырнуть. Сумасшествие, конечно, — сейчас 10 раз подумал бы, прыгать или нет, а тогда... Ни страха не было, ни сомнений, а поскольку дальше всех летал я, в конце концов и приклеилась фирменная кличка Козел.
Кстати, у нас в Кривом Роге речка течет Ингулец, а рядом с ней — перпендикулярно! — затопленный рудник. Он возвышался огромным косогором напротив, а с нашей стороны был довольно рельефный, высоковатый берег, где чаще всего мы, как на пляже, располагались, так вот, долететь оттуда до воды считалось высшим искусством...
— ...и шиком, наверное...
— Вы правы: именно шиком! Со стороны выглядело красиво, но тут у меня, видите (показывает на животе), шрамчик остался... Почти долетел и по ракушечнику пропахал носом. Встал — мать честная! — все развалилось на части. Забинтовал. Дома получил очередной нагоняй: где шлялся?
— За плечами у вас впечатляюще яркая футбольная карьера: вы были прекрасным голкипером, в свое время лучшим в Советском Союзе...
— Секундочку — может, я за такой комплимент вам налью?
— Нет, я не льщу — это правда. Вы же и в «Локомотиве» московском блистали, и в «Спартаке», горячо вами любимом, в который рвались всей душой. Ваш почерк и стиль считались эталонными не только в СССР, но и в мире, а вот интересно: без каких качеств классный вратарь невозможен, что голкиперу нужно в первую очередь?
— Я, Дмитрий, благодарю вас за приятные, чувствуется, искренние слова — может, по-болельщицки несколько восторженные...
«Когда-то я очень приличным нападающим был, и, между прочим, во взрослые команды меня приглашали именно в нападение»
— ...но справедливые...
— Ну, мне это утверждать неловко, потому что возможны разные мнения...
— ...вы просто скромный человек...
— ...но кое-что действительно сделано, и говорить будем об этом, не растекаясь особо мыслию по древу. Чтобы вы знали, когда-то я очень приличным нападающим был, хотя попробовал себя сперва вратарем. Тогда у пацанов такая была присказка: «Будешь плохо играть, встанешь в ворота».
— Как наказание?
— Да, но меня это не пугало. Пошел почему-то во вратари по собственной воле, правда, потом захотел играть нападающим, — вообще, в поле! — и получалось у меня очень прилично. Между прочим, во взрослые команды меня стали приглашать (мне тогда было совсем мало лет) именно в нападение. Я очень много забивал, а уж одиннадцатиметровые вообще исполнял без сучка без задоринки, обижая голкиперов.
— Низом предпочитали, верхом?
— По-всякому — лишь бы в цель. Я экспериментировал и импровизировал, у меня не было какого-то излюбленного удара: сегодня пробил в нижний угол, а завтра — в верхний или еще как-то попытался обмануть вратаря... Это мне доставляло, прямо скажу, удовольствие.
Совершенно колоссальное влияние на меня оказал Михаил Пираев — вратарь тогдашней команды ВВС, которую курировал сам Василий Сталин: в 1951-м она прилетела на товарищеские матчи в Кривой Рог.
— У этих ребят же, по-моему, свой самолет имелся?
— Так точно, американский «Дуглас» — на нем они прибыли. Пока «летчики» играли, специально нанятые бабушки варили им варенье, собирали овощи, фрукты — все это потом футболисты везли в Москву, а в поселке Долгинцево приключился забавный эпизод, когда Гайоз Джеджелава, их тренер, выпустил запасного игрока. Тот перелезал через маленький заборчик, а один ярый местный болельщик схватил его ногу, вставил ее между штакетинами и стал поворачивать. Это надо было видеть! Публика была страшно довольна: «Выползешь! Выползешь!» — кричала она вэвээснику.
...Миша Пираев потряс меня всего лишь одним броском. Матч шел на криворожском стадионе «Спартак»: получив передачу то ли от своего защитника, то ли сплоховал кто-то из наших, он пожонглировал мячом (почеканил, как мы говорим), вышел на линию штрафной площадки и выбил его в поле, но неудачно — прямо на ногу футболисту по фамилии Деревянко.
— Говорящая какая фамилия...
— Это, кстати, очень техничный был парень и хорошо видел поле: сразу через Пираева он отправил мяч прямо в ворота — почти с центра поля! У меня до сих пор перед глазами стоит эта совершенно сумасшедшая сцена, хотя находился я у противоположных ворот. Скамеечек не было, но шел деревянный брус, и на нем мы сидели (лазили через забор, и конечно, бесплатно).
Так вот, надо было видеть физиономию Миши и поникшие в момент усы, когда он выбил мяч сопернику на ногу, а тот отправил его обратно: «Вах! Как?»... Пираев на какую-то долю секунды вроде бы задержался, потом развернулся и приставным шагом засеменил боком к воротам, а стремительный шарик уже практически перелетел линию и опускается в правый от него нижний угол. Пираев прыгнул назад и, почти не глядя, на автомате вытащил «мертвый» мяч — с тех пор я из ворот не вылезал.
— Есть вратари прыгучие, гибкие, словно кошки, — ну как Отар Габелия, есть просто надежные, как Виктор Чанов...
— (Перебивает). Вы забыли о Викторе Банникове, между прочим...
— Я его просто в воротах не видел...
— Это был самый прыгучий вратарь, хотя по физическим данным наиболее одаренным я считаю Бориса Разинского, который какое-то время даже поиграл в киевском «Динамо».
— Что же для голкипера самое главное?
— Начать атаку — это и философия, и ответ на ваш вопрос... Что интересно, недавно я беседовал со Станиславом Черчесовым, и, в принципе, такая мысль между нами, двумя коллегами, витала в воздухе. Присутствовала она подспудно, за кадром, но кто-то должен был произнести ее вслух, и когда я сказал Стасу, что, в общем-то, главное во вратарских делах — сразу начать атаку (тут же, мгновенно!), он на секунду слегка опешил: «А по-другому можно?». Этому принципу я был верен и всегда его исповедовал.
— Чем же вы выделялись, чем отличались от других вратарей?
— Видимо, в мое лучшее время (хотя, откровенно говоря, я и сам не могу определить, какое из них лучше, — каждое было по-своему примечательным) футбол стал для меня родным, а вратарское дело сразу сделало меня знаменитым в самых разных, простите за выспренность, ячейках нашего общества... Сначала я был знаменитым на улице, в районе, потом в городе, области, в республике, затем и в Советском Союзе, но ощущение популярности ни в коем случае меня не угнетало — это первое, а второе — мне все было настолько знакомо, что стало моим образом жизни. Отсюда и качества, необходимые, чтобы поддерживать себя в боеспособном состоянии.
— И все же, что главное?
— Главное — голова, и от этого никуда не денешься. Вы можете обладать кошачьей хваткой, необыкновенной прыгучестью, можете садиться на перекладину высотой 2,44 (при том, что мировой рекорд, установленный кубинцем Хавьером Сотомайором, — 2,45)... Кстати, такую способность приписывал мне вратарь Борис Белов, игравший у нас в «Спартаке», он говорил: «Вот Маслак сядет на штангу». Не на перекладину, а именно на штангу, потому что разделения между ними у нас не было...
— Итак...
— ...голова. Какими бы невероятными, превосходящими остальных достоинствами чисто физического плана голкипер ни обладал, все равно главное — мысль, и я еще закончу мазком: почему? Видите ли, если ты не понимаешь, что происходит на поле и в результате чего тебе, в конце концов, придется вступать в игру, никакие физические данные не помогут.
— В то время, когда вы играли, слово «трус» было самым страшным ярлыком, который только мог прилепиться к голкиперу, и если о ком-то так отзывались, это был сущий кошмар. Помню, мальчишкой я прочитал спортивные рассказы Льва Кассиля, и один из них был посвящен персонально вам. В частности, там шла речь о вашей безудержной, практически безрассудной храбрости, о том, как вы бросались соперникам в ноги, не щадя живота своего, рук, головы, лица... У вас была одна цель — взять мяч, не позволить ему попасть в ворота: откуда такая смелость?
— Нет, это, между прочим, не смелость — я вот слушаю ваши рассуждения и на мысли себя ловлю, что срабатывало тут нечто другое. Скорее всего, ответственность, и все, в общем, банально: ты последний, а поэтому сам погибай, а товарища выручай. Звучит, может, несколько высокопарно, — я понимаю! — но на этом вся советская вратарская школа с незапамятных времен держалась.
И еще... Понимаете, мы мечтали выйти на поле, подобное тем, на которых сейчас играют, и я не могу забыть, как однажды нас привезли в Новомосковск — предстоял матч с местной командой «Шахтер». Газон там был такой мягонький, травянистый — от тренировки я получил колоссальное удовольствие (просто летал, и все было мало), и так же, на одном дыхании, отыграл матч. Тренировал нас Всеволод Радикорский — был такой защитник в московском «Динамо», участник знаменитых матчей на стадионах Великобритании... Он просто не мог остановить поток хвалебных слов в мой адрес, а я признался ему: «Вы знаете, так приятно было, так мягко». Совсем не то, что где-то на периферийных стадионах, да и на своем «Металлурге» в Днепропетровске — я ведь там начинал.
Владимир Маслаченко выводит московский «Спартак» на игру
Кстати, колоссальнейшее влияние на меня «Металлург» оказал и прежде всего его тренер Григорий Балаба. Был еще украинский вратарь Михаил Тисовский — он выступал за Дом офицеров Киева. Они тогда здорово отыграли за Кубок Союза: встречались ОДО (Киев) и ОДО города Калинина, — и благодаря репортажам Вадима Синявского, которыми мы заслушивались, стали знаменитыми. Ну и вот меня, 17-летнего пацана, судьба столкнула с Михаилом Тисовским, который поразил колоссальной работоспособностью и самопожертвованием. Он-то и научил меня играть кулаком, отбивая мячи. «Запомни, — советовал, — это очень важный компонент мастерства: вооружись им на всю оставшуюся жизнь».Так вот, нас не смущали «лысые» футбольные поля, совершенно сбитые коленки и локти (у меня из бурситы выкачивали жидкость лошадиным, образно говоря, шприцем), ободранные бедра. Мы ходили в толстенных корках заживающих ссадин, иногда после тренировки или игры нас можно было опускать в бочку с зеленкой, но — потрясающий номер! — ничто не могло нас остановить. Ну и потом, знаете, как-то стыдно было спасовать перед товарищами, с которыми ты работал, играл...
— ...и перед болельщиками...
— Еще как — народ в Днепропетровске на матчи ходил... В общем, все вместе сложилось, плюс детские полеты, за которые я получил прозвище Козел, — вольно или невольно они воспитали вот то, что вы называете смелостью, но за этим стоял точный расчет: все на футбольной математике было построено.
— Владимир Никитич, ваши коллеги, соперники и партнеры, говорили мне, что Маслаченко весь переломанный, дескать, живого места на нем нет: голова, руки, ноги, плечи, спина... Я вот сейчас смотрю на ваше лицо, на искривленный мизинец (фактически он висит) — это кошмар. Часто случались травмы?
— Не буду пугать уважаемых земляков этими «достижениями»: могу только похвастаться, что у меня никогда не было традиционных растяжений, надрывов, порывов — всего того, чем очень часто страдают полевые игроки, да и вратари тоже. Мои травмы связаны только с ушибами — исключительно или с тем, что лупили меня, не жалея, когда бросался в ноги, пытаясь спасти ворота...
— По голове били ногами?
— Еще как! Знаете, меня всегда поражало, как эти люди могли перепутать такую гениальную, светлую голову с мячом — до сих пор не могу этого понять.
— И часто путали?
— Ну, помню, в Никополе, в товарищеском матче, так ахнули — лишь неделю спустя потихоньку вспоминать начал, что было до того. При этом — никаких больниц, поликлиник, а как-то в игре с ЦСКА в «Лужниках» Володя Агапов, хороший приятель и брат по классу, пытаясь меня опередить, вытянул ногу, а к мячу я успел чуть раньше, и он засадил мне коленом в левый висок! Отключился. Нашатырь. Пришел в себя. Продолжаю играть. Через минут пять — даю слово! — с другой стороны, с правого фланга, точно такая же история. Снова Владимир Агапов, только бьет в правый висок.
— Для равновесия...
— Опять отключился. Снова нашатырь. Вернулось сознание. Мы все равно выиграли...
— Зубы вам выбивали?
— Нет, по зубам вот не получал, но в Коста-Рике, накануне чемпионата мира в Чили, сломали верхнюю челюсть — треснула кость. Операция семь часов длилась, но самое главное, что ни в одном из таких случаев (сейчас вы просто дали возможность о них вспомнить, включив своеобразный биокомпьютер, и я мысленно пролетел все годы, страны, города и почти все игры) ни-когда на носилках меня не выносили. Хотя правила хорошего тона предписывают в течение сезона вынести вратаря хотя бы раз, чтобы он почувствовал и осознал, что этот матч выиграл.
...Когда я слышу или читаю высказывания некоторых коллег о том, что голкипер не способен выиграть матч в одиночку, я им не верю.
— Способен?
— Абсолютно! Так же, как и проиграть.
— Это правда, что однажды вас крепко ударили по причинному месту шипами?
— Ну да, въехал нечаянно парень, а до этого другой игрок распорол мне, когда бросился в ноги, левую руку. Шипом шерстяной свитер разрезал, под ним майку красного цвета и кожу разорвал напрочь.
— Ничего себе — там же вены...
— Слава Богу, до них не дошло, пронесло, но царапина, скажу, не кокетничая, была приличная. Что я предпринял? Заменил форму, зеленкой врач смазал — и вперед!
— А с причинным местом-то что?
«По зубам не получал, никогда на носилках меня не выносили, хотя правила хорошего тона предписывают в течение сезона вынести вратаря хотя бы раз...»
— Видит Бог, я хотел от этого вопроса уйти...
— Ну нет уж — увильнуть не удастся...
— Так а вдруг после этого кому-то придет в голову попросить: «Покажите»?
— Не было, кстати, дам, желающих посмотреть?
— Ладно (смеется), отвечу. Въехал чужой форвард шипами — остановиться вовремя не сумел, ну и кое-что ободрал. Сидим мы друг против друга: мяч у меня в руках, он на меня смотрит, я — на него. «Слушай, — говорю ему, — забери свою бутсу из моего паха: он мне еще пригодится». Только тут до него дошло, что он навытворял: вскочил и бежать от меня. Ну что еще? Забинтовали — и снова вперед!
— На общении с прекрасным полом это надеюсь, не отразилось?
— Сын у меня хороший, а с мизинцем, о котором вы спрашивали, все было просто. Я выбил мяч из нижнего левого угла в поле, а там штанга была не прямая, а немножечко пирамидочкой, как деревья растут, — вот в нее-то со всего размаха и въехал. Хрустнуло, больно. Вызвал доктора. Тот прибежал, разрезал перчатку — вывалился палец. Лейкопластырем его стянули, а лоскут перчатки так и болтался. Врач лохмотья хотел обрезать, а я ему: «Куда ж ты, родной? Это же инструмент — у меня одна пара на весь сезон». Их же всего две выдавали — надо было беречь.
Потом те перчатки зашил, и порядок, а матч доиграл с лейкопластырем. Операцию сделать мне не решились: никто не давал гарантии, что палец впоследствии будет гнуться, а без этого-то зачем?
— Когда фронтовиков спрашиваешь: «Вам на войне было страшно?», они признаются: было, а что чувствовали в воротах вы после тех ужасов, о которых рассказываете?
— Скажу, не рисуясь: если бы пришлось повторить все сначала, сделал бы это без колебаний...
— Мы видим, как в последние годы гибнут один за другим вратари, тот же страж ворот ЦСКА 23-летний Сергей Перхун, а Петеру Чеху из «Челси» травма головы едва не стоила жизни. Скажите, а в ваше время такое было возможно?
— Вполне, но есть еще некие моменты самостраховки — это очень важный момент.
— Тоже нужна голова на плечах?
— Как ни странно. Да, фатальных исходов в мою бытность голкипером не было, а вообще, все эти рискованные эпизоды случаются не просто на линии ворот, а на выходе из них, на перехватах, при попытках ликвидировать чей-то прорыв, и здесь должен быть тонкий расчет. Никогда не надо выскакивать не то что раньше времени, даже вовремя — точно! Почему?
Знаете, у бельгийцев есть хорошая поговорка: «Никогда не знаешь, что будет, если гости придут вовремя», и действительно, хозяева практически всегда оказываются не готовы: непременно в последние полчаса выясняется, что нужно еще что-то сделать, чтобы картина была загляденье, а гости, приехавшие вовремя, заставляют спешить. Если же говорить конкретно... Вот вы приготовились сыграть против меня при навесе головой, а я уже прочитал ваш замысел, выскочил, выбежал, и когда, стоя рядом, выпрыгиваю, чтобы словить мяч, вы подставляете мне по правилам плечо и слегка меня двигаете...
— Все!
— Вот именно. Я этот мяч или выронил, или вообще не поймал, или сыграл неудачно, а тут другой спокойно отправляет его в сетку. Зато когда в схватку вступаю с микроопозданием, у меня преимущество, потому что массой тела, кинетической энергией воздействую на того, кто со мной решил побороться, а если соперник еще и локоточек выставил, — скажем, навес оттуда идет — выскакиваю отсюда и наваливаюсь на мяч (причем страхую себя) или его ловлю. В любом случае успеваю быстро вытянуть руки или ударить по мячу кулаком, и в такой ситуации, даже если я паче чаяния не доберусь до мяча, вас уберу точно, чтобы вы мне не мешали, — все по правилам!
— В советское время голкипером номер один, без преувеличения, вратарской иконой официально был признан Лев Иванович Яшин, однако вы не раз утверждали, что в Союзе были вратари и посильнее, чем он. Кого вы имели в виду?
— Феномен Льва Ивановича — это своеобразное явление не только в нашем футболе, но и в мировом (в нашем, может быть, даже в меньшей степени). Почему? Вратарская позиция канонизировалась очень рано и, если хотите, одним из тех, кто это сделал, был Лев Абрамович Кассиль, создавший свою знаменитую повесть...
— ...«Вратарь республики»...
— Ее герой Антон Кандидов был легендарной, однако придуманной личностью, плюс еще необыкновенно смелой. В Украине, я помню, никто не произносил фамилию Кандидов — только Кандыба, и лучший отзыв о любом каком-то вратарском пассаже звучал так: играл, как Кандыба, хотя там до вратарской техники было очень далеко. Так можно ловить только арбузы (впрочем, их ловля — очень серьезное подспорье для отработки правильных навыков).
В общем, опоэтизировали место в воротах, я так считаю, в мое время, и учитывая, что в 17 лет начал играть в команде мастеров, я это застал. Их, кстати, тогда было очень мало: 12 класса «А» (как сейчас премьер-лига) и 16 — класса «Б» (потом, после проигрыша составленной в основном из армейцев сборной СССР «клике Тито» на Олимпиаде в Хельсинки, военные команды были расформированы и его немного расширили). Это, кстати, было весьма мудрое решение парней, руководивших нашим футбольным хозяйством, — они сумели-таки убедить начальство, что необходимо увеличить число профсоюзных команд под маркой таких больших городов, как Харьков, Днепропетровск, — так же было сделано и в России, в других республиках.Тогда в столь раннем возрасте никто свою карьеру не начинал, тем более в воротах: скамейка запасных в нашем футболе была очень велика, во всяком случае, в любой из команд класса «А» — хоть 12 вратарей сразу берите: любой был просто-напросто классным. Я с ними потом столкнулся: они были в соку, их надо было еще обыгрывать, между прочим, чтобы завоевать место под солнцем. Именно юным я впервые увидел четырех блистательных вратарей (правда, один из них уже не играл).
— Кто же эту великолепную четверку составлял?
— Выступая на Спартакиаде школьников Украины, я оказался на киевском стадионе (ныне имени Лобановского), когда там тренировалось «Динамо». Уселся за воротами (если смотреть на футбольное поле с центральной трибуны — правыми), где стоял Антон Идзковский — легендарная личность...
— ...прототип Антона Кандидова...
— Правильно. Идзковский работал с Евгением Лемешко и Олегом Макаровым, и я вам скажу, каждый из этой пары голкиперов в любой другой команде был бы звездой, но они почему-то не разъезжались, так вдвоем и служили «Динамо». Можете себе представить — я попал в эту компанию в 53-м! Оглядываясь назад, понимаю: меня поразил сам процесс тренировочный — до того ничего подобного я не видел. Кстати, по наивности подумал, что так происходит везде и всюду, ан нет, так, как Антон Идзковский, не тренировал вратарей никто — во всяком случае, я такого не видел, и хотя остальные его коллеги тоже специально разрабатывали упражнения, какие-то комплексы, люди, которые занимались отдельно с голкиперами, не были тренерами-вратарями, отрабатывавшими игровые ситуации из своего прошлого.
— Неужели Яшин и впрямь был не лучшим?
— Так... На следующей же игре киевского «Динамо» против минского «Спартака» (уточняю: «Спартака», потому что иногда ту команду ошибочно называют «Динамо»), куда уехал заканчивать свою спортивную карьеру Алексей Петрович Хомич, он поразил меня изумительным броском (как в свое время Михаил Пираев). Когда Андрей Зазроев выскочил с ним один на один и пробил по воротам, Хомич успел сложиться в правом углу и поймал этот мяч.
Андрей упал на землю, какое-то мгновение лежал — Петрович даже похлопал его по спине, а когда приподнялся, и у него изо рта пук травы газонной торчал: вырвал от сожаления, что не обыграл великого Хомича — тигра. Помню, однажды на послематчевом банкете в Аргентине Алексей Петрович сам о себе говорил: «Я же тайгер, я раша тайгер!» — и мне при этом подмигивал. Просто бутерброды ему были нужны — не хватило.
Так вот: Хомич (хоть и заканчивавший), Вальтер Саная, Евгений Лемешко, Олег Макаров, Борис Разинский, Владас Тучкус, Владимир Маргания...
— ...они были лучше Яшина?..
— ...все это вратари, которые ни в чем ему не уступали, ну абсолютно. Единственное, что страшно бросалось в глаза и стало, собственно, фирменным знаком Левы, — это выход за пределы штрафной. Да, он мог снять кепку, сыграть головой и вернуться в ворота: публика была в восторге, но это все — остальное, как у других.
— Почему же из него сотворили кумира?
— Продолжаю. Не будем забывать еще и о том, что тогда несколько проще игра развивалась. Ежели какой-то парень решил навесить в штрафную, он (как в известном случае: если решил выпить, обязательно выпью) на полпути уже не передумает, и если ты хорошо разбираешься в игре, читаешь ее и видишь поле, знаешь примерно (даже не примерно, а точно!), что в эту точку соперник тебе навесит, потому что так движется. Ты же просчитываешь все, от момента к моменту, изучая противника и закладывая данные о нем в биокомпьютер, умнеешь, а в итоге перехватываешь его, и никаких проблем.
— Почему же Яшин — номер один?
«Феномен Льва Ивановича — это своеобразное явление не только в нашем футболе, но и в мировом. Лева был классным вратарем, но поверьте: целая плеяда тогдашних голкиперов была отнюдь не хуже»
— (Невозмутимо). В сборной Советского Союза, куда входили защитники Кесарев, Крижевский, Кузнецов и с которой работал также Михаил Иосифович Якушин — тренер московского «Динамо», был еще один вратарь, действительно талантливый, и так же, как в «Динамо» киевском, сошлись Олег Макаров и Евгений Лемешко, в московском имелись Лев Яшин и Володя Беляев. Может, в каких-то нюансах Володя Леве чуть уступал, но, в принципе, был приличный голкипер — и даже очень. Оттуда повелось небывалое: вратарь дубля тоже являлся вратарем сборной Союза, а личности, чьи имена вам назвал, были возле главной команды страны — на всякий случай.
— На подхвате...
— Правда, эпизодически эту нишу занимал также Борис Разинский — по физическим данным непревзойденный был человек.
— Почему же из Яшина сделали икону?
— Я вас сознательно (подмигивает) провоцирую, чтобы вы задали мне этот вопрос снова. Почему? Я, признаться, и сам над этим ломал голову, а ответ видится мне таким. Был некий комплекс у тренеров и у определенной группы руководителей нашего футбольного хозяйства. Взять пару Банников и Рудаков: в состав попадал Женя Рудаков, и хотя обладавший феноменальной прыгучестью и хваткой Виктор Банников ни в чем ему не уступал, при Рудакове команда выигрывала, и Виктор Маслов, свято веривший в приметы (назовем вещи собственными именами), в апробированную форму перемен не вносил...
— ...и никогда не менял после победных матчей состав...
— Не допускал даже мысли об этом!
— Как, впрочем, и Лобановский: тот же Чанов полгода у него с травмой играл...
— Поэтому Банников, который долго-долго тянул, все-таки перешел в другую команду и блестяще отыграл несколько сезонов...
— ...в «Торпедо». В четвертый раз спрашиваю: почему именно Яшин?
— Нет, в пятый (смеется)... Так в тот момент совпало: формированию сборной, особенно перед Олимпийскими играми-56 после неудачи 52-го года уделяли повышенное внимание. К тому времени сформировался состав уже не по звездному принципу: советская идеология звездность тогда не приветствовала. Маяки нужны были только среди ударников труда — с чего и начался Стаханов: вот стахановцы нам были необходимы.
— Это был шоу-бизнес фактически: раскрутили звезд...
— В какой-то степени организационные элементы в этом присутствовали, но опять-таки... В защите московского «Динамо», к примеру, играл Крижевский, и чтобы кто-либо из соперников пробил по воротам, надо было очень хорошо постараться, а чтобы мяч в сетку влетел, надо было еще так ударить, чтобы он каким-то образом миновал Крижевского, который в акробатике мог дать фору любому голкиперу. Кстати, замен тогда не было — они были запрещены, — и того жеКрижевского натаскивали, как вратаря. Правда, когда судья Николай Латышев в финале Кубка СССР 1955 года против ЦСКА удалил Леву Яшина с поля за не очень этичное поведение, в ворота встал полевой игрок Женя Байков. Мало того, он даже один мячишко из нижнего угла вытащил, и в результате московские динамовцы выиграли.
— Итак, в шестой раз...
— Стоп! Вы, Дмитрий, должны понять, что сознание и повествование спортсменов — в частности, людей футбольных! — всегда ассоциативно: одно тянет за собой другое. Иногда сложноподчиненное предложение длится невероятно долго (как и мысль), но вы вольны мои умозаключения сократить, поэтому без ножа режьте. Могу, кстати, байку рассказать к месту — насчет без ножа.
— Да-да...
— Вячеслав Амбарцумян, технарь, исполнитель блестящих резаных обводящих ударов, старался всегда сыграть нестандартно и однажды отдал хитрый пас, но мяч, к сожалению, до своего не долетел — Слава слишком сильно его завернул. Атака была сорвана, а после матча Николай Петрович...
— ...Старостин?
— Да, Чапай спрашивает: «Слава, скажи, пожалуйста, ну зачем? Там такой момент возникал, а ты... Отдал бы попроще!». (Это, кстати, традиционное в нашем футболе: «Попроще играй, попроще!»). Амбарцумян стал оправдываться: «Понимаете, Николай Петрович, я хотел резаным...», но Старостин его оборвал: «Слава, я тебя умоляю: не делай этого. Зарежешь без ножа».
Итак, где мы остановились?
— Вы знаете, я уже все насчет Яшина понял...
— Смотрите: все игроки московского «Спартака» в полном составе вместе с запасным, но выходившим постоянно на поле Иваном Мозером отправились на Олимпиаду в Мельбурн как сборная СССР — их усилили московские динамовцы Яшин и Кузнецов, а также армеец Башашнин. Ну, а тут успехи пошли: выигрыш Олимпийских игр...
— ...кубка Европы...
— ...навал пропаганды... Тогда же телевидения не было, а уж фантазия наших замечательных учителей — радиокомментаторов работала беспредельно: игры могло вовсе не быть, а репортаж шел отменный.
— У вас с Яшиным хорошие отношения были?
Владимир Маслаченко и Лев Яшин общаются с членами сборной СССР по футболу киевскими динамовцами Василием Рацем и Иваном Яремчуком. 1986 год
— Просто блестящие.
— И вы никогда не спорили, кто из вас лучший?
— Даже мысли такой не возникало. Однажды — я вас заинтригую — он предложил мне встать вместо него в ворота в матче против австрийцев. Это было в 60-м году, после победы в чемпионате Европы или, как тогда называли...
— ...в Кубке...
— Он обратился ко мне на разминке — как сейчас помню, в венском лесу. Я отказался: «Подачки мне не нужны — вот на следующий год»... Он на меня со значением посмотрел, скажем так... Мы проиграли 1:3...
Повторяю: Лева был классным вратарем, но поверьте: целая плеяда тогдашних голкиперов была отнюдь не хуже — я это серьезно. Более того, часть из них уже приближалась к пониманию того, что грядут во вратарских действиях перемены: меняется игра, наступает время голкиперов, быстрых не только мыслью...
— ...но и с молниеносной реакцией...
— Вы правы. Мячи стали летать в штрафной более низко, пошли резаные удары, а значит, стартовать уже надо было гораздо быстрее. Изменившиеся тактика и методы ведения игры потихоньку заставляли моих собратьев вернуться обратно в ворота и больше работать на линии, а основным коньком Льва Ивановича была игра на выходах — он выглядел там просто здорово. Нет, он и на линии очень прилично играл, но не лучше других — отвечаю. Не будем забывать также сыгранность и уровень защитников сборной — остальные голкиперы, между прочим, играли в командах, где с этим всегда были какие-то затруднения.
— Сейчас вот навскидку вы можете назвать трех лучших вратарей мира? Не знаю, войдет ли в их перечень кто-нибудь из советских или российских...
— Войдет обязательно, хотя если на поводу общественного мнения пойдем...
— ...ни в коем случае — только вашего...
— Если хотите услышать мнение из уст вратаря, скажу вам такую вещь: на каждом из временных футбольных отрезков, различающихся по развитию игры, были свои примечательные вратари, но не они определяли команду.
— Три лучших, Владимир Никитич!
— Как вы уже заметили, я всегда отвечаю с пятого, а то и с шестого раза... В плену общественного мнения я не нахожусь, никогда на поводу у него не иду — у меня есть своя точка зрения, но, так и быть, подыграю обществу и скажу, что в этой тройке Лева должен быть по определению, потому что иначе нас никто не поймет. Проигнорировать глас народа — все равно что бросить болельщикам прямо в глаза: «Эй вы там, вы же ни фига в этом не понимаете».
— Яшин — раз...
— Рикардо Замора — два. Кто его видел? Да мало уже кто, а ведь с него начиналось. Его соперником был Франтишек Планичка, Старостин был в невероятном восторге от Владислава Жмелькова — у меня об этом парне есть книжки. Спрашиваю — никто ничего рассказать толком не может. В Европе поставьте сюда Буффона.
— Три...
— Вот я как раз три эпохи и назвал. Если мне скажут: «А Грошич? А Жильмар? А..? А..?»... Послушайте, с вами специалист говорит: ни тот, ни другой, ни двадцать пятый! Я вам назвал тройку, и хотя двоих лично видел на поле, а пионера не знал, говорят...
«Игрок с трудом овладел мячом в центре поля — сразу видно: настоящий мужчина»... «Пас-то хороший, да поле кончилось!»... «Откройте глаза! Все в порядке, гола нет!»... «Проем между ног оказался шире диаметра мяча!»...
Цитировать афоризмы, которыми обогатил лексикон футбольных болельщиков один из самых харизматичных и артистичных телекомментаторов Владимир Маслаченко, можно долго, но любят Владимира Никитича не только за это. Его искрящийся, энергичный голос превращает футбол в праздник, который всегда с нами, субьективность каким-то невероятным образом уживается в нем с уникальным профессионализмом, юношеская бравада — с точным анализом, а порою досадное менторство в репортажах — с безошибочностью прогнозов.
В прошлом блистательный голкипер московских «Локомотива», «Спартака» и сборной Советского Союза, Владимир Маслаченко словом «летать» окрестил игру на выходе из ворот, сопровождаемую невероятными прыжками. В свое время это у него был любимый прием: рискованный, но эффектный, вызывающий страх у атакующих и приводящий в неистовый восторг трибуны.
Дмитрий Гордон
Изумительное чувство полета не оставляло его никогда, и ныне, в свои 73, Владимиру Никитичу льстят восхищенные взгляды, провожающие его, когда он мчится на горных лыжах или скользит на парусе: «Смотри-ка, в таком уже возрасте, а по воде летает, как Бог!». Что уж о летах молодых говорить: Маслак, как прозвали его поклонники, любил находиться в перекрестье взглядов, под прицелом фотообъективов и телекамер не только в воротах — он жаждал выделяться.Первую футбольную зарплату, полученную в днепропетровском «Металлурге», 17-летний пацан потратил на хороший костюм и туфли, рано стал носить шляпу и до сих пор с удовольствием вспоминает свое австрийское пальто (единственное на весь Днепропетровск), 40 галстуков и 22 белоснежные сорочки с туго накрахмаленными воротничками...
Стиляга, на которого рисовали карикатуры в стенгазете мединститута (там Маслаченко проучился три курса), «Шура Балаганов» — как окрестили его за жизнерадостный треп, неиссякаемый запас шуток-прибауток и умение поднять настроение товарищам по команде партнеры, «Футболист вольного стиля», как озаглавили о нем документальный фильм... Впрочем, все это — на людях, в свете софитов, а за кадром оставались труд до кровавых мозолей и умение, сцепив зубы, преодолевать боль...
Стадион ахал, когда из-за головы, легким движением рук он вбрасывал мяч чуть ли не на середину поля, и тот, искусно подкрученный, ложился, как приклеенный, точно у ног нападающего, но никто не видел, как по 500 раз за тренировку Маслаченко этот бросок отрабатывал — причем тяжелым гандбольным мячом.
Позднее, решив стать комментатором, он точно так же терпеливо в течение года вел репортажи с матчей в пустой кабине, записывая их на магнитофон, а потом слушал пленку с Николаем Озеровым, который анализировал каждый нюанс, объяснял упущения и ошибки. Так — по нескольку часов кряду: останавливаясь, возвращаясь, а затем был своеобразный экзамен перед руководством отдела спорта радио и телевидения, Озеровым и его друзьями — актерами МХАТа. Начал будущий мэтр с того, что от волнения забыл включить микрофон и две минуты под смех присутствующих говорил впустую...
Как любит повторять Владимир Никитич, фарт — категория философская. По натуре, по своему характеру он должен быть исключительно первым, лучшим и комфортно чувствует себя, только когда рулит, но в свои звездные годы Маслаченко-голкипер был лишь дублером великого Льва Яшина в сборной СССР, за которую сыграл всего-навсего восемь матчей. Он и из «Спартака»-то ушел поразительно рано для вратаря, — в 33 года! — потому что не захотел оказаться на вторых ролях, испугался, что его затмит молодой амбициозный кипер.
Зеленый газон он покинул на пике славы, но не скрывает, что жалеет об этом до сих пор: если бы повернуть все вспять, ни за что не осиротил бы ворота добровольно — стоял бы в них до 40 лет. Впрочем, Маслаченко и сегодня играет в футбол — у микрофона, и по-прежнему он в центре внимания и обожания. Не зря же в одном из своих репортажей произнес сакраментальное, выстраданное: «Фортуна повернулась к нам задним местом? Что ж, не отчаиваться следует, а пристраиваться».
— «Как чистокровный хохол, — сказали вы, Владимир Никитич, намедни, — приветствую Евро-2012 в Украине». Вы действительно ощущаете себя украинцем?
— Да, я нормальный, стопроцентный хохол, — якщо бажаєте, можемо розмовляти українською мовою! — но по-русски радуюсь от души тому, что именно Украину и Польшу выбрали для проведения чемпионата Европы-2012. Безусловно, серьезные проблемы у вас будут, но, думаю, те, кто в эту реку решился войти, прекрасно понимали и понимают, с какими трудностями обеим странам придется столкнуться. Вместе с тем, поскольку советский принцип преодоления трудностей (именно за это мы всегда получали премии) остался у нас в крови (видите, я объединяю — у нас!), все будет в полном порядке: в этом не сомневаюсь!
— Вы родились в Днепропетровской области, жили в Кривом Роге, а правда ли, что однажды в репортаже на весь Советский Союз прочитали наизусть целый отрывок из Коцюбинского по-украински?
За веселый нрав Владимира Маслаченко прозвали Шурой Балагановым, а за экстравагантную манеру поведения на поле — «футболистом вольного стиля»
— Во-первых, я все-таки прилично успевал по предметам, которые принято называть гуманитарными. Вот с математикой несколько сложнее было, но я совершенно четко до сих пор помню, что длина ворот — 7,32, а высота — 2,44: тут вот не ошибался ни разу.
— Больше ничего, по сути, вратарю и не нужно...
— Абсолютно с вами согласен, а остальное — это гектар футбольного поля, где, если в шутку, каждый раз надо все просчитывать математически. Понимаете, какая штука... Можно долго на эту тему рассуждать, но Коцюбинский почему-то запал в душу. Мы же заучивали этот отрывок по школьной программе, и я запомнил, а в ходе трансляций всегда было принято немножечко о погоде рассказывать — вроде примета такая...
— Что это за матч был?
— Играли сборные — Советского Союза и чья-то еще (нам же тогда все равно было, Андорра, Мальта, Франция или Англия)... У меня в комментаторской кабине находился Алексей Александрович Парамонов — великий советский футболист...
— ...олимпийский чемпион...
— Он был призван поучаствовать в передаче, немножечко разукрасить мой репортаж и потом подтвердить, в общем-то, правильность того, о чем я толкую (я от него другого и не ожидал — между прочим, как и он от меня). Спустя минут 10 после начала мне в ухо напомнили: «Почему там туманчик? Да и видимость что-то неважная... Может, какой-то технологический сбой в картинке?». Я тут же: «А что касается погоды, мне вспомнились слова Михаила Коцюбинского из повести «Фата Моргана». «Iдуть дощi. Холоднi осiннi тумани клубочаться угорi i спускають на землю мокрi коси...». Да, Дмитрий, это непереводимо. Настолько ясно, четко и красиво передано настроение — потрясающе!
— Поэзия...
— Ну! Парамонов опешил, а потом недоуменно пожал плечами: ни фига себе!..
— ...засандалил, да?
— Во двинул! Он был поражен беспредельно, а через секунд 15 вновь голос в ухе раздался: «Володь, высокое начальство просит по-русски сказать — какая же все-таки погода?». Тут я уже не удивился, а на какое-то мгновение просто отпал, чем опять-таки Парамонова Лешу потряс. В глазах у него нарисовался немой вопрос: «С тобой все нормально?». Вот что значит (смеется) громкая связь!
— То, что в детстве вы увлеклись футболом, — закономерность или случайность?
— В те времена, думаю, это было совершенно закономерно. Почему? Ничего другого, альтернативного, так сказать, не было, тем не менее есть в моем выборе и доля случайности, потому что познакомился я с игрой невзначай, не представляя себе, что это такое.
— Если не секрет, как?
— Шел с мамой по улице: она хотела меня показать врачу — немножечко прихворнул.
«В мое время была поговорка: «Будешь плохо играть, станешь в ворота», но во вратари я пошел по собственной воле»
— Это в Кривом Роге было?— Да, в Криво-де-Жанейро (смеется). Город, вообще-то, своеобразный — улицы длинные, и вот на широком таком перекрестке, где была разобрана булыжная мостовая, пацаны самозабвенно гоняли мяч. На стыке песка и булыжника стояли доморощенные, наспех сооруженные из камней и сброшенных курточек, еще какой-то одежды ворота (мы с мамой как раз с обратной стороны на них шли), и тут ударчик идет с поворотом. Вратарь растянулся, но до мяча так и не дотянулся — тот пролетел мимо, а я весь при параде, в пиджаке-букле с иголочки (по лендлизу такие тогда из Соединенных Штатов Америки получали). Ну, высший класс, прямо скажем, — я бы и сейчас с удовольствием такой надел (разумеется, по размеру). Короче, вырываю я руку, бросаюсь, как сейчас помню, в правый угол на булыжной мостовой, повторяя бросок вратаря, — поймал! Тут же один из ребят по кличке Машига (как вам моя память?) мне крикнул: «Пацан, приходи к нам играть в футбол!». Понятное дело, затрещину от мамашки я получил, потому что меня надо было чистить (не идти же к доктору грязным), но вечером — даю слово! — был уже там. Так вот пошло-поехало...
Скажу откровенно: с мячами тогда было туго, и я считался одним из лучших мастеров по пошиву тряпичных мячей, правда, однажды имел нагоняй несусветный — в один из дней мать обнаружила, что все ее чулки исчезли.
— Вы упомянули о дворовых кличках, а почему в школе вас называли не только Маслак, но и Козел?
— Понимаете, прыгал я много, далеко и с большим удовольствием — такие у нас были игры. В окрестностях оставалось много заброшенных рудников, оврагов, и высшим классом считалось с какого-нибудь бугра сигануть вниз по нисходящей (вот так появляются прыгуны с трамплина!) и в песчаную осыпь нырнуть. Сумасшествие, конечно, — сейчас 10 раз подумал бы, прыгать или нет, а тогда... Ни страха не было, ни сомнений, а поскольку дальше всех летал я, в конце концов и приклеилась фирменная кличка Козел.
Кстати, у нас в Кривом Роге речка течет Ингулец, а рядом с ней — перпендикулярно! — затопленный рудник. Он возвышался огромным косогором напротив, а с нашей стороны был довольно рельефный, высоковатый берег, где чаще всего мы, как на пляже, располагались, так вот, долететь оттуда до воды считалось высшим искусством...
— ...и шиком, наверное...
— Вы правы: именно шиком! Со стороны выглядело красиво, но тут у меня, видите (показывает на животе), шрамчик остался... Почти долетел и по ракушечнику пропахал носом. Встал — мать честная! — все развалилось на части. Забинтовал. Дома получил очередной нагоняй: где шлялся?
— За плечами у вас впечатляюще яркая футбольная карьера: вы были прекрасным голкипером, в свое время лучшим в Советском Союзе...
— Секундочку — может, я за такой комплимент вам налью?
— Нет, я не льщу — это правда. Вы же и в «Локомотиве» московском блистали, и в «Спартаке», горячо вами любимом, в который рвались всей душой. Ваш почерк и стиль считались эталонными не только в СССР, но и в мире, а вот интересно: без каких качеств классный вратарь невозможен, что голкиперу нужно в первую очередь?
— Я, Дмитрий, благодарю вас за приятные, чувствуется, искренние слова — может, по-болельщицки несколько восторженные...
«Когда-то я очень приличным нападающим был, и, между прочим, во взрослые команды меня приглашали именно в нападение»
— ...но справедливые...
— Ну, мне это утверждать неловко, потому что возможны разные мнения...
— ...вы просто скромный человек...
— ...но кое-что действительно сделано, и говорить будем об этом, не растекаясь особо мыслию по древу. Чтобы вы знали, когда-то я очень приличным нападающим был, хотя попробовал себя сперва вратарем. Тогда у пацанов такая была присказка: «Будешь плохо играть, встанешь в ворота».
— Как наказание?
— Да, но меня это не пугало. Пошел почему-то во вратари по собственной воле, правда, потом захотел играть нападающим, — вообще, в поле! — и получалось у меня очень прилично. Между прочим, во взрослые команды меня стали приглашать (мне тогда было совсем мало лет) именно в нападение. Я очень много забивал, а уж одиннадцатиметровые вообще исполнял без сучка без задоринки, обижая голкиперов.
— Низом предпочитали, верхом?
— По-всякому — лишь бы в цель. Я экспериментировал и импровизировал, у меня не было какого-то излюбленного удара: сегодня пробил в нижний угол, а завтра — в верхний или еще как-то попытался обмануть вратаря... Это мне доставляло, прямо скажу, удовольствие.
Совершенно колоссальное влияние на меня оказал Михаил Пираев — вратарь тогдашней команды ВВС, которую курировал сам Василий Сталин: в 1951-м она прилетела на товарищеские матчи в Кривой Рог.
— У этих ребят же, по-моему, свой самолет имелся?
— Так точно, американский «Дуглас» — на нем они прибыли. Пока «летчики» играли, специально нанятые бабушки варили им варенье, собирали овощи, фрукты — все это потом футболисты везли в Москву, а в поселке Долгинцево приключился забавный эпизод, когда Гайоз Джеджелава, их тренер, выпустил запасного игрока. Тот перелезал через маленький заборчик, а один ярый местный болельщик схватил его ногу, вставил ее между штакетинами и стал поворачивать. Это надо было видеть! Публика была страшно довольна: «Выползешь! Выползешь!» — кричала она вэвээснику.
...Миша Пираев потряс меня всего лишь одним броском. Матч шел на криворожском стадионе «Спартак»: получив передачу то ли от своего защитника, то ли сплоховал кто-то из наших, он пожонглировал мячом (почеканил, как мы говорим), вышел на линию штрафной площадки и выбил его в поле, но неудачно — прямо на ногу футболисту по фамилии Деревянко.
— Говорящая какая фамилия...
— Это, кстати, очень техничный был парень и хорошо видел поле: сразу через Пираева он отправил мяч прямо в ворота — почти с центра поля! У меня до сих пор перед глазами стоит эта совершенно сумасшедшая сцена, хотя находился я у противоположных ворот. Скамеечек не было, но шел деревянный брус, и на нем мы сидели (лазили через забор, и конечно, бесплатно).
Так вот, надо было видеть физиономию Миши и поникшие в момент усы, когда он выбил мяч сопернику на ногу, а тот отправил его обратно: «Вах! Как?»... Пираев на какую-то долю секунды вроде бы задержался, потом развернулся и приставным шагом засеменил боком к воротам, а стремительный шарик уже практически перелетел линию и опускается в правый от него нижний угол. Пираев прыгнул назад и, почти не глядя, на автомате вытащил «мертвый» мяч — с тех пор я из ворот не вылезал.
— Есть вратари прыгучие, гибкие, словно кошки, — ну как Отар Габелия, есть просто надежные, как Виктор Чанов...
— (Перебивает). Вы забыли о Викторе Банникове, между прочим...
— Я его просто в воротах не видел...
— Это был самый прыгучий вратарь, хотя по физическим данным наиболее одаренным я считаю Бориса Разинского, который какое-то время даже поиграл в киевском «Динамо».
— Что же для голкипера самое главное?
— Начать атаку — это и философия, и ответ на ваш вопрос... Что интересно, недавно я беседовал со Станиславом Черчесовым, и, в принципе, такая мысль между нами, двумя коллегами, витала в воздухе. Присутствовала она подспудно, за кадром, но кто-то должен был произнести ее вслух, и когда я сказал Стасу, что, в общем-то, главное во вратарских делах — сразу начать атаку (тут же, мгновенно!), он на секунду слегка опешил: «А по-другому можно?». Этому принципу я был верен и всегда его исповедовал.
— Чем же вы выделялись, чем отличались от других вратарей?
— Видимо, в мое лучшее время (хотя, откровенно говоря, я и сам не могу определить, какое из них лучше, — каждое было по-своему примечательным) футбол стал для меня родным, а вратарское дело сразу сделало меня знаменитым в самых разных, простите за выспренность, ячейках нашего общества... Сначала я был знаменитым на улице, в районе, потом в городе, области, в республике, затем и в Советском Союзе, но ощущение популярности ни в коем случае меня не угнетало — это первое, а второе — мне все было настолько знакомо, что стало моим образом жизни. Отсюда и качества, необходимые, чтобы поддерживать себя в боеспособном состоянии.
— И все же, что главное?
— Главное — голова, и от этого никуда не денешься. Вы можете обладать кошачьей хваткой, необыкновенной прыгучестью, можете садиться на перекладину высотой 2,44 (при том, что мировой рекорд, установленный кубинцем Хавьером Сотомайором, — 2,45)... Кстати, такую способность приписывал мне вратарь Борис Белов, игравший у нас в «Спартаке», он говорил: «Вот Маслак сядет на штангу». Не на перекладину, а именно на штангу, потому что разделения между ними у нас не было...
— Итак...
— ...голова. Какими бы невероятными, превосходящими остальных достоинствами чисто физического плана голкипер ни обладал, все равно главное — мысль, и я еще закончу мазком: почему? Видите ли, если ты не понимаешь, что происходит на поле и в результате чего тебе, в конце концов, придется вступать в игру, никакие физические данные не помогут.
— В то время, когда вы играли, слово «трус» было самым страшным ярлыком, который только мог прилепиться к голкиперу, и если о ком-то так отзывались, это был сущий кошмар. Помню, мальчишкой я прочитал спортивные рассказы Льва Кассиля, и один из них был посвящен персонально вам. В частности, там шла речь о вашей безудержной, практически безрассудной храбрости, о том, как вы бросались соперникам в ноги, не щадя живота своего, рук, головы, лица... У вас была одна цель — взять мяч, не позволить ему попасть в ворота: откуда такая смелость?
— Нет, это, между прочим, не смелость — я вот слушаю ваши рассуждения и на мысли себя ловлю, что срабатывало тут нечто другое. Скорее всего, ответственность, и все, в общем, банально: ты последний, а поэтому сам погибай, а товарища выручай. Звучит, может, несколько высокопарно, — я понимаю! — но на этом вся советская вратарская школа с незапамятных времен держалась.
И еще... Понимаете, мы мечтали выйти на поле, подобное тем, на которых сейчас играют, и я не могу забыть, как однажды нас привезли в Новомосковск — предстоял матч с местной командой «Шахтер». Газон там был такой мягонький, травянистый — от тренировки я получил колоссальное удовольствие (просто летал, и все было мало), и так же, на одном дыхании, отыграл матч. Тренировал нас Всеволод Радикорский — был такой защитник в московском «Динамо», участник знаменитых матчей на стадионах Великобритании... Он просто не мог остановить поток хвалебных слов в мой адрес, а я признался ему: «Вы знаете, так приятно было, так мягко». Совсем не то, что где-то на периферийных стадионах, да и на своем «Металлурге» в Днепропетровске — я ведь там начинал.
Владимир Маслаченко выводит московский «Спартак» на игру
Кстати, колоссальнейшее влияние на меня «Металлург» оказал и прежде всего его тренер Григорий Балаба. Был еще украинский вратарь Михаил Тисовский — он выступал за Дом офицеров Киева. Они тогда здорово отыграли за Кубок Союза: встречались ОДО (Киев) и ОДО города Калинина, — и благодаря репортажам Вадима Синявского, которыми мы заслушивались, стали знаменитыми. Ну и вот меня, 17-летнего пацана, судьба столкнула с Михаилом Тисовским, который поразил колоссальной работоспособностью и самопожертвованием. Он-то и научил меня играть кулаком, отбивая мячи. «Запомни, — советовал, — это очень важный компонент мастерства: вооружись им на всю оставшуюся жизнь».Так вот, нас не смущали «лысые» футбольные поля, совершенно сбитые коленки и локти (у меня из бурситы выкачивали жидкость лошадиным, образно говоря, шприцем), ободранные бедра. Мы ходили в толстенных корках заживающих ссадин, иногда после тренировки или игры нас можно было опускать в бочку с зеленкой, но — потрясающий номер! — ничто не могло нас остановить. Ну и потом, знаете, как-то стыдно было спасовать перед товарищами, с которыми ты работал, играл...
— ...и перед болельщиками...
— Еще как — народ в Днепропетровске на матчи ходил... В общем, все вместе сложилось, плюс детские полеты, за которые я получил прозвище Козел, — вольно или невольно они воспитали вот то, что вы называете смелостью, но за этим стоял точный расчет: все на футбольной математике было построено.
— Владимир Никитич, ваши коллеги, соперники и партнеры, говорили мне, что Маслаченко весь переломанный, дескать, живого места на нем нет: голова, руки, ноги, плечи, спина... Я вот сейчас смотрю на ваше лицо, на искривленный мизинец (фактически он висит) — это кошмар. Часто случались травмы?
— Не буду пугать уважаемых земляков этими «достижениями»: могу только похвастаться, что у меня никогда не было традиционных растяжений, надрывов, порывов — всего того, чем очень часто страдают полевые игроки, да и вратари тоже. Мои травмы связаны только с ушибами — исключительно или с тем, что лупили меня, не жалея, когда бросался в ноги, пытаясь спасти ворота...
— По голове били ногами?
— Еще как! Знаете, меня всегда поражало, как эти люди могли перепутать такую гениальную, светлую голову с мячом — до сих пор не могу этого понять.
— И часто путали?
— Ну, помню, в Никополе, в товарищеском матче, так ахнули — лишь неделю спустя потихоньку вспоминать начал, что было до того. При этом — никаких больниц, поликлиник, а как-то в игре с ЦСКА в «Лужниках» Володя Агапов, хороший приятель и брат по классу, пытаясь меня опередить, вытянул ногу, а к мячу я успел чуть раньше, и он засадил мне коленом в левый висок! Отключился. Нашатырь. Пришел в себя. Продолжаю играть. Через минут пять — даю слово! — с другой стороны, с правого фланга, точно такая же история. Снова Владимир Агапов, только бьет в правый висок.
— Для равновесия...
— Опять отключился. Снова нашатырь. Вернулось сознание. Мы все равно выиграли...
— Зубы вам выбивали?
— Нет, по зубам вот не получал, но в Коста-Рике, накануне чемпионата мира в Чили, сломали верхнюю челюсть — треснула кость. Операция семь часов длилась, но самое главное, что ни в одном из таких случаев (сейчас вы просто дали возможность о них вспомнить, включив своеобразный биокомпьютер, и я мысленно пролетел все годы, страны, города и почти все игры) ни-когда на носилках меня не выносили. Хотя правила хорошего тона предписывают в течение сезона вынести вратаря хотя бы раз, чтобы он почувствовал и осознал, что этот матч выиграл.
...Когда я слышу или читаю высказывания некоторых коллег о том, что голкипер не способен выиграть матч в одиночку, я им не верю.
— Способен?
— Абсолютно! Так же, как и проиграть.
— Это правда, что однажды вас крепко ударили по причинному месту шипами?
— Ну да, въехал нечаянно парень, а до этого другой игрок распорол мне, когда бросился в ноги, левую руку. Шипом шерстяной свитер разрезал, под ним майку красного цвета и кожу разорвал напрочь.
— Ничего себе — там же вены...
— Слава Богу, до них не дошло, пронесло, но царапина, скажу, не кокетничая, была приличная. Что я предпринял? Заменил форму, зеленкой врач смазал — и вперед!
— А с причинным местом-то что?
«По зубам не получал, никогда на носилках меня не выносили, хотя правила хорошего тона предписывают в течение сезона вынести вратаря хотя бы раз...»
— Видит Бог, я хотел от этого вопроса уйти...
— Ну нет уж — увильнуть не удастся...
— Так а вдруг после этого кому-то придет в голову попросить: «Покажите»?
— Не было, кстати, дам, желающих посмотреть?
— Ладно (смеется), отвечу. Въехал чужой форвард шипами — остановиться вовремя не сумел, ну и кое-что ободрал. Сидим мы друг против друга: мяч у меня в руках, он на меня смотрит, я — на него. «Слушай, — говорю ему, — забери свою бутсу из моего паха: он мне еще пригодится». Только тут до него дошло, что он навытворял: вскочил и бежать от меня. Ну что еще? Забинтовали — и снова вперед!
— На общении с прекрасным полом это надеюсь, не отразилось?
— Сын у меня хороший, а с мизинцем, о котором вы спрашивали, все было просто. Я выбил мяч из нижнего левого угла в поле, а там штанга была не прямая, а немножечко пирамидочкой, как деревья растут, — вот в нее-то со всего размаха и въехал. Хрустнуло, больно. Вызвал доктора. Тот прибежал, разрезал перчатку — вывалился палец. Лейкопластырем его стянули, а лоскут перчатки так и болтался. Врач лохмотья хотел обрезать, а я ему: «Куда ж ты, родной? Это же инструмент — у меня одна пара на весь сезон». Их же всего две выдавали — надо было беречь.
Потом те перчатки зашил, и порядок, а матч доиграл с лейкопластырем. Операцию сделать мне не решились: никто не давал гарантии, что палец впоследствии будет гнуться, а без этого-то зачем?
— Когда фронтовиков спрашиваешь: «Вам на войне было страшно?», они признаются: было, а что чувствовали в воротах вы после тех ужасов, о которых рассказываете?
— Скажу, не рисуясь: если бы пришлось повторить все сначала, сделал бы это без колебаний...
— Мы видим, как в последние годы гибнут один за другим вратари, тот же страж ворот ЦСКА 23-летний Сергей Перхун, а Петеру Чеху из «Челси» травма головы едва не стоила жизни. Скажите, а в ваше время такое было возможно?
— Вполне, но есть еще некие моменты самостраховки — это очень важный момент.
— Тоже нужна голова на плечах?
— Как ни странно. Да, фатальных исходов в мою бытность голкипером не было, а вообще, все эти рискованные эпизоды случаются не просто на линии ворот, а на выходе из них, на перехватах, при попытках ликвидировать чей-то прорыв, и здесь должен быть тонкий расчет. Никогда не надо выскакивать не то что раньше времени, даже вовремя — точно! Почему?
Знаете, у бельгийцев есть хорошая поговорка: «Никогда не знаешь, что будет, если гости придут вовремя», и действительно, хозяева практически всегда оказываются не готовы: непременно в последние полчаса выясняется, что нужно еще что-то сделать, чтобы картина была загляденье, а гости, приехавшие вовремя, заставляют спешить. Если же говорить конкретно... Вот вы приготовились сыграть против меня при навесе головой, а я уже прочитал ваш замысел, выскочил, выбежал, и когда, стоя рядом, выпрыгиваю, чтобы словить мяч, вы подставляете мне по правилам плечо и слегка меня двигаете...
— Все!
— Вот именно. Я этот мяч или выронил, или вообще не поймал, или сыграл неудачно, а тут другой спокойно отправляет его в сетку. Зато когда в схватку вступаю с микроопозданием, у меня преимущество, потому что массой тела, кинетической энергией воздействую на того, кто со мной решил побороться, а если соперник еще и локоточек выставил, — скажем, навес оттуда идет — выскакиваю отсюда и наваливаюсь на мяч (причем страхую себя) или его ловлю. В любом случае успеваю быстро вытянуть руки или ударить по мячу кулаком, и в такой ситуации, даже если я паче чаяния не доберусь до мяча, вас уберу точно, чтобы вы мне не мешали, — все по правилам!
— В советское время голкипером номер один, без преувеличения, вратарской иконой официально был признан Лев Иванович Яшин, однако вы не раз утверждали, что в Союзе были вратари и посильнее, чем он. Кого вы имели в виду?
— Феномен Льва Ивановича — это своеобразное явление не только в нашем футболе, но и в мировом (в нашем, может быть, даже в меньшей степени). Почему? Вратарская позиция канонизировалась очень рано и, если хотите, одним из тех, кто это сделал, был Лев Абрамович Кассиль, создавший свою знаменитую повесть...
— ...«Вратарь республики»...
— Ее герой Антон Кандидов был легендарной, однако придуманной личностью, плюс еще необыкновенно смелой. В Украине, я помню, никто не произносил фамилию Кандидов — только Кандыба, и лучший отзыв о любом каком-то вратарском пассаже звучал так: играл, как Кандыба, хотя там до вратарской техники было очень далеко. Так можно ловить только арбузы (впрочем, их ловля — очень серьезное подспорье для отработки правильных навыков).
В общем, опоэтизировали место в воротах, я так считаю, в мое время, и учитывая, что в 17 лет начал играть в команде мастеров, я это застал. Их, кстати, тогда было очень мало: 12 класса «А» (как сейчас премьер-лига) и 16 — класса «Б» (потом, после проигрыша составленной в основном из армейцев сборной СССР «клике Тито» на Олимпиаде в Хельсинки, военные команды были расформированы и его немного расширили). Это, кстати, было весьма мудрое решение парней, руководивших нашим футбольным хозяйством, — они сумели-таки убедить начальство, что необходимо увеличить число профсоюзных команд под маркой таких больших городов, как Харьков, Днепропетровск, — так же было сделано и в России, в других республиках.Тогда в столь раннем возрасте никто свою карьеру не начинал, тем более в воротах: скамейка запасных в нашем футболе была очень велика, во всяком случае, в любой из команд класса «А» — хоть 12 вратарей сразу берите: любой был просто-напросто классным. Я с ними потом столкнулся: они были в соку, их надо было еще обыгрывать, между прочим, чтобы завоевать место под солнцем. Именно юным я впервые увидел четырех блистательных вратарей (правда, один из них уже не играл).
— Кто же эту великолепную четверку составлял?
— Выступая на Спартакиаде школьников Украины, я оказался на киевском стадионе (ныне имени Лобановского), когда там тренировалось «Динамо». Уселся за воротами (если смотреть на футбольное поле с центральной трибуны — правыми), где стоял Антон Идзковский — легендарная личность...
— ...прототип Антона Кандидова...
— Правильно. Идзковский работал с Евгением Лемешко и Олегом Макаровым, и я вам скажу, каждый из этой пары голкиперов в любой другой команде был бы звездой, но они почему-то не разъезжались, так вдвоем и служили «Динамо». Можете себе представить — я попал в эту компанию в 53-м! Оглядываясь назад, понимаю: меня поразил сам процесс тренировочный — до того ничего подобного я не видел. Кстати, по наивности подумал, что так происходит везде и всюду, ан нет, так, как Антон Идзковский, не тренировал вратарей никто — во всяком случае, я такого не видел, и хотя остальные его коллеги тоже специально разрабатывали упражнения, какие-то комплексы, люди, которые занимались отдельно с голкиперами, не были тренерами-вратарями, отрабатывавшими игровые ситуации из своего прошлого.
— Неужели Яшин и впрямь был не лучшим?
— Так... На следующей же игре киевского «Динамо» против минского «Спартака» (уточняю: «Спартака», потому что иногда ту команду ошибочно называют «Динамо»), куда уехал заканчивать свою спортивную карьеру Алексей Петрович Хомич, он поразил меня изумительным броском (как в свое время Михаил Пираев). Когда Андрей Зазроев выскочил с ним один на один и пробил по воротам, Хомич успел сложиться в правом углу и поймал этот мяч.
Андрей упал на землю, какое-то мгновение лежал — Петрович даже похлопал его по спине, а когда приподнялся, и у него изо рта пук травы газонной торчал: вырвал от сожаления, что не обыграл великого Хомича — тигра. Помню, однажды на послематчевом банкете в Аргентине Алексей Петрович сам о себе говорил: «Я же тайгер, я раша тайгер!» — и мне при этом подмигивал. Просто бутерброды ему были нужны — не хватило.
Так вот: Хомич (хоть и заканчивавший), Вальтер Саная, Евгений Лемешко, Олег Макаров, Борис Разинский, Владас Тучкус, Владимир Маргания...
— ...они были лучше Яшина?..
— ...все это вратари, которые ни в чем ему не уступали, ну абсолютно. Единственное, что страшно бросалось в глаза и стало, собственно, фирменным знаком Левы, — это выход за пределы штрафной. Да, он мог снять кепку, сыграть головой и вернуться в ворота: публика была в восторге, но это все — остальное, как у других.
— Почему же из него сотворили кумира?
— Продолжаю. Не будем забывать еще и о том, что тогда несколько проще игра развивалась. Ежели какой-то парень решил навесить в штрафную, он (как в известном случае: если решил выпить, обязательно выпью) на полпути уже не передумает, и если ты хорошо разбираешься в игре, читаешь ее и видишь поле, знаешь примерно (даже не примерно, а точно!), что в эту точку соперник тебе навесит, потому что так движется. Ты же просчитываешь все, от момента к моменту, изучая противника и закладывая данные о нем в биокомпьютер, умнеешь, а в итоге перехватываешь его, и никаких проблем.
— Почему же Яшин — номер один?
«Феномен Льва Ивановича — это своеобразное явление не только в нашем футболе, но и в мировом. Лева был классным вратарем, но поверьте: целая плеяда тогдашних голкиперов была отнюдь не хуже»
— (Невозмутимо). В сборной Советского Союза, куда входили защитники Кесарев, Крижевский, Кузнецов и с которой работал также Михаил Иосифович Якушин — тренер московского «Динамо», был еще один вратарь, действительно талантливый, и так же, как в «Динамо» киевском, сошлись Олег Макаров и Евгений Лемешко, в московском имелись Лев Яшин и Володя Беляев. Может, в каких-то нюансах Володя Леве чуть уступал, но, в принципе, был приличный голкипер — и даже очень. Оттуда повелось небывалое: вратарь дубля тоже являлся вратарем сборной Союза, а личности, чьи имена вам назвал, были возле главной команды страны — на всякий случай.
— На подхвате...
— Правда, эпизодически эту нишу занимал также Борис Разинский — по физическим данным непревзойденный был человек.
— Почему же из Яшина сделали икону?
— Я вас сознательно (подмигивает) провоцирую, чтобы вы задали мне этот вопрос снова. Почему? Я, признаться, и сам над этим ломал голову, а ответ видится мне таким. Был некий комплекс у тренеров и у определенной группы руководителей нашего футбольного хозяйства. Взять пару Банников и Рудаков: в состав попадал Женя Рудаков, и хотя обладавший феноменальной прыгучестью и хваткой Виктор Банников ни в чем ему не уступал, при Рудакове команда выигрывала, и Виктор Маслов, свято веривший в приметы (назовем вещи собственными именами), в апробированную форму перемен не вносил...
— ...и никогда не менял после победных матчей состав...
— Не допускал даже мысли об этом!
— Как, впрочем, и Лобановский: тот же Чанов полгода у него с травмой играл...
— Поэтому Банников, который долго-долго тянул, все-таки перешел в другую команду и блестяще отыграл несколько сезонов...
— ...в «Торпедо». В четвертый раз спрашиваю: почему именно Яшин?
— Нет, в пятый (смеется)... Так в тот момент совпало: формированию сборной, особенно перед Олимпийскими играми-56 после неудачи 52-го года уделяли повышенное внимание. К тому времени сформировался состав уже не по звездному принципу: советская идеология звездность тогда не приветствовала. Маяки нужны были только среди ударников труда — с чего и начался Стаханов: вот стахановцы нам были необходимы.
— Это был шоу-бизнес фактически: раскрутили звезд...
— В какой-то степени организационные элементы в этом присутствовали, но опять-таки... В защите московского «Динамо», к примеру, играл Крижевский, и чтобы кто-либо из соперников пробил по воротам, надо было очень хорошо постараться, а чтобы мяч в сетку влетел, надо было еще так ударить, чтобы он каким-то образом миновал Крижевского, который в акробатике мог дать фору любому голкиперу. Кстати, замен тогда не было — они были запрещены, — и того жеКрижевского натаскивали, как вратаря. Правда, когда судья Николай Латышев в финале Кубка СССР 1955 года против ЦСКА удалил Леву Яшина с поля за не очень этичное поведение, в ворота встал полевой игрок Женя Байков. Мало того, он даже один мячишко из нижнего угла вытащил, и в результате московские динамовцы выиграли.
— Итак, в шестой раз...
— Стоп! Вы, Дмитрий, должны понять, что сознание и повествование спортсменов — в частности, людей футбольных! — всегда ассоциативно: одно тянет за собой другое. Иногда сложноподчиненное предложение длится невероятно долго (как и мысль), но вы вольны мои умозаключения сократить, поэтому без ножа режьте. Могу, кстати, байку рассказать к месту — насчет без ножа.
— Да-да...
— Вячеслав Амбарцумян, технарь, исполнитель блестящих резаных обводящих ударов, старался всегда сыграть нестандартно и однажды отдал хитрый пас, но мяч, к сожалению, до своего не долетел — Слава слишком сильно его завернул. Атака была сорвана, а после матча Николай Петрович...
— ...Старостин?
— Да, Чапай спрашивает: «Слава, скажи, пожалуйста, ну зачем? Там такой момент возникал, а ты... Отдал бы попроще!». (Это, кстати, традиционное в нашем футболе: «Попроще играй, попроще!»). Амбарцумян стал оправдываться: «Понимаете, Николай Петрович, я хотел резаным...», но Старостин его оборвал: «Слава, я тебя умоляю: не делай этого. Зарежешь без ножа».
Итак, где мы остановились?
— Вы знаете, я уже все насчет Яшина понял...
— Смотрите: все игроки московского «Спартака» в полном составе вместе с запасным, но выходившим постоянно на поле Иваном Мозером отправились на Олимпиаду в Мельбурн как сборная СССР — их усилили московские динамовцы Яшин и Кузнецов, а также армеец Башашнин. Ну, а тут успехи пошли: выигрыш Олимпийских игр...
— ...кубка Европы...
— ...навал пропаганды... Тогда же телевидения не было, а уж фантазия наших замечательных учителей — радиокомментаторов работала беспредельно: игры могло вовсе не быть, а репортаж шел отменный.
— У вас с Яшиным хорошие отношения были?
Владимир Маслаченко и Лев Яшин общаются с членами сборной СССР по футболу киевскими динамовцами Василием Рацем и Иваном Яремчуком. 1986 год
— Просто блестящие.
— И вы никогда не спорили, кто из вас лучший?
— Даже мысли такой не возникало. Однажды — я вас заинтригую — он предложил мне встать вместо него в ворота в матче против австрийцев. Это было в 60-м году, после победы в чемпионате Европы или, как тогда называли...
— ...в Кубке...
— Он обратился ко мне на разминке — как сейчас помню, в венском лесу. Я отказался: «Подачки мне не нужны — вот на следующий год»... Он на меня со значением посмотрел, скажем так... Мы проиграли 1:3...
Повторяю: Лева был классным вратарем, но поверьте: целая плеяда тогдашних голкиперов была отнюдь не хуже — я это серьезно. Более того, часть из них уже приближалась к пониманию того, что грядут во вратарских действиях перемены: меняется игра, наступает время голкиперов, быстрых не только мыслью...
— ...но и с молниеносной реакцией...
— Вы правы. Мячи стали летать в штрафной более низко, пошли резаные удары, а значит, стартовать уже надо было гораздо быстрее. Изменившиеся тактика и методы ведения игры потихоньку заставляли моих собратьев вернуться обратно в ворота и больше работать на линии, а основным коньком Льва Ивановича была игра на выходах — он выглядел там просто здорово. Нет, он и на линии очень прилично играл, но не лучше других — отвечаю. Не будем забывать также сыгранность и уровень защитников сборной — остальные голкиперы, между прочим, играли в командах, где с этим всегда были какие-то затруднения.
— Сейчас вот навскидку вы можете назвать трех лучших вратарей мира? Не знаю, войдет ли в их перечень кто-нибудь из советских или российских...
— Войдет обязательно, хотя если на поводу общественного мнения пойдем...
— ...ни в коем случае — только вашего...
— Если хотите услышать мнение из уст вратаря, скажу вам такую вещь: на каждом из временных футбольных отрезков, различающихся по развитию игры, были свои примечательные вратари, но не они определяли команду.
— Три лучших, Владимир Никитич!
— Как вы уже заметили, я всегда отвечаю с пятого, а то и с шестого раза... В плену общественного мнения я не нахожусь, никогда на поводу у него не иду — у меня есть своя точка зрения, но, так и быть, подыграю обществу и скажу, что в этой тройке Лева должен быть по определению, потому что иначе нас никто не поймет. Проигнорировать глас народа — все равно что бросить болельщикам прямо в глаза: «Эй вы там, вы же ни фига в этом не понимаете».
— Яшин — раз...
— Рикардо Замора — два. Кто его видел? Да мало уже кто, а ведь с него начиналось. Его соперником был Франтишек Планичка, Старостин был в невероятном восторге от Владислава Жмелькова — у меня об этом парне есть книжки. Спрашиваю — никто ничего рассказать толком не может. В Европе поставьте сюда Буффона.
— Три...
— Вот я как раз три эпохи и назвал. Если мне скажут: «А Грошич? А Жильмар? А..? А..?»... Послушайте, с вами специалист говорит: ни тот, ни другой, ни двадцать пятый! Я вам назвал тройку, и хотя двоих лично видел на поле, а пионера не знал, говорят...
Последний раз редактировалось Leticija Чт дек 03, 2009 4:06 pm, всего редактировалось 2 раза.
Мой стакан невелик, но я пью из своего стакана.
-
Leticija
- Капитан 3 ранга
- Сообщения: 521
- Зарегистрирован: Вт ноя 24, 2009 6:53 pm
- Скайп: chechel_55
- Пол: Женский
- Откуда: Германия
Re: Звёздная галлерея
— Сейчас от молодых ребят, которые только начинают свой путь в профессиональном футболе, иногда можно услышать: «Та! Что за футбол был в 60-е-70-е годы — они же еле по полю ходили. Медленно пас отдавали, ни скоростей не было, ни коллективной игры, ни отбора, ни прессинга...». Скажите, игроки и впрямь тогда были хуже, а футбол был менее зрелищным, чем теперь?
— Классный вопрос! Вроде бы и традиционный, но когда приступаешь к ответу, не сразу даже схватишь всю заложенную в этом рассуждении эпохальность... Секундочку...
— А знаете, я еще вот что вспомнил. Недавно я присутствовал на матче сборных Украины и Литвы в Каунасе, и после поражения 0:2 от литовцев мы ехали в аэропорт с Андреем Бибой и говорили как раз на эту тему. «Андрей Андреевич, — спрашиваю, — вы, Сабо, Каневский, Серебряников, Базилевич, Соснихин — лучше были, чем нынешние ребята?». Он рассмеялся: «О чем речь? Какое сравнение? Да конечно!»...
— Не соглашусь, и вот почему. В той же Литве в их время тоже были очень приличные игроки, и при том составе киевского «Динамо», который я очень хорошо знаю (все эти ребята — мои приятели), не назвал бы их безусловными фаворитами какого-либо матча с «Жальгирисом».
Лучше ли они были нынешних? По каким критериям, измерениям? Готовясь к очередному чемпионату Европы, сборная Советского Союза, в составе которой находился и ваш покорный слуга, какое-то время тренировалась в Дигоми — это, как вы понимаете, в Грузии. Запланировано было несколько матчей, и, в частности, мы играли в Рустави с местной командой «Металлург». Разошлись вничью — 1:1, я как раз вышел в основе...
Возвращались мы в переполненном автобусе, потому что откуда ни возьмись набились какие-то знакомые знакомых — попросили захватить их в Тбилиси. Пятое, десятое — едем в кромешной тьме, потому что уже поздний вечер, и только на первом сиденье за водителем шла какая-то неторопливая и тихая беседа — это Андрей Петрович Старостин, начальник команды, обсуждал с массажистом Анатолием Морозовым и этот матч, и, как ни странно, кино.
Разговаривали вполголоса, их трудно было понять, но я вслушался и выяснил, что мужики, помимо всего прочего, определяли: кто же все-таки лучше — Наталья Фатеева или Джина Лоллобриджида? После паузы вдруг на весь автобус раздался ответ: «Анатоль, ну что ты спрашиваешь? Сборная страны и Рустави, Лоллобриджида и Фатеева — да это все равно что сравнивать х... с пальцем!».
— Ладно, а кто, на ваш взгляд, лучше: Блохин или Шевченко?
— Блохин, думаю, лучше, но Шевченко богаче.
— Емкий ответ...
— Они хороши по-своему, каждый в свое время, но если бы Андрея перенести в ту эпоху, он бы играл на таком же заметном уровне (я говорю нормально — заметном, вкладывая в это слово самый хороший смысл)...
— ...но был бы беднее...
— Сто процентов! Знаете, когда я изучал на курсах французский язык (по ассоциации!), ездил из Тарасовки на машине в Москву к семи утра. В 10 заканчивал — занятия три часа длились! — и возвращался на базу, причем платил за все шесть рублей. Услышав, что Андрей переезжает в Англию, чтобы лучше изучить английский (при жене-американке и ребенке, который тоже на этом языке разговаривает!), я бросил фразу: «Надо же, я в советское время платил шесть рублей за урок, чтобы изучить французский язык, а ему платят миллион в месяц, чтобы он выучил английский». О времена, о нравы!
Ну а теперь перенесите в наши годы Блохина-игрока с его пониманием игры, техническими и физическими данными — он был бы в таком же порядке, как и тогда. Есть просто гении, созданные по своим качествам на все времена: те же Пеле, Марадона, хотя это босяк...
— ...Сабо, Колотов, Мунтян...
— Володю Мунтяна задолго до окончания минувшей эры я называл футболистом следующего века, но со мной был не согласен...
— ...Валерий Васильевич...
— Да, Лобановский, и однажды публично, не по делу и некорректно, он меня отчитал (правда, потом, молодец, извинился).
— Напомню теперь фразу, сказанную Владимиром Маслаченко...
— Что, как классика уже цитируете?
— Ну да. «Продали парня за 10 миллионов, купили другого за миллион и начинают делать из него игрока, чтобы потом сбыть за пять миллионов, — таков сегодня футбольный бизнес». Ваши слова?
— В принципе, ничего нового я не открыл. Во-первых, это слегка утрированно, во-вторых, немножко с грубцой звучит, а все куда тоньше делается. Вдобавок могу лишь за себя отвечать, поэтому в такие вещи сегодняшние не суюсь: кто, сколько, почем...
— Я вас тогда тоже с грубцой спрошу: этот человеческий материал таких денег стоит?
— Ну, еще древние говорили: «Самое выгодное размещение капитала — человек».
— Раз платят, значит...
— Дорогой, иногда дают столько, что не взять невозможно, — вот штука какая. Я, повторюсь, в эти дела не влезаю, но очень четко себе представляю, что происходит, — так, будто сам в этом участвую...
— Понимаете, значит, что такое откаты и как это делается?
— Об этом мне даже не надо рассказывать, и когда Василий Уткин малость небрежно бросает фразу: «Ну откуда вы знаете, Владимир Никитич о каких-то сомнительных делишках?», могу ответить ему: «Пожалуйста, матчи отборочного турнира Евро-2008 Англия — Хорватия и Андорра — Россия».
— Почему же, на ваш взгляд, англичане все-таки проиграли тогда хорватам?
— Какие молодцы наши читатели (пусть даже некоторые далеки от футбола, им интересно — я же представляю, как увлекательна наша беседа), что не закрывают газету! Впрочем, мы им такой возможности не дадим, и дочитают они это интервью до конца!
«Перенесите в наши годы Блохина-игрока с его пониманием игры, техническими и физическими данными — он был бы в таком же порядке, как и тогда». Олег Блохин и Владимир Маслаченко, 1987 год
Почему хорваты, вы спрашиваете, англичан одолели? Потому что не за деньги играли...
— Шутите?
— Разве такой я хохмач? Да, эти ребята за свой труд получают по контракту зарплату, в Хорватии, очевидно, известную...
— И что, просто решили выиграть...
— ...несмотря на то, что российский олигарх, вице-президент «ЛУКОЙЛА» и владелец московского «Спартака» Леонид Федун пообещал хорватам за выигрыш у англичан на «Уэмбли» четыре «мерседеса». От этого «подарка» они, представьте себе, отказались — можно только снять перед ними шляпу, и наши купеческие замашки, откровенно говоря, пошли насмарку.
Хорваты играли по-настоящему в футбол, который получается особенно хорошо, когда над командой не висит дамоклов меч необходимого результата. Им ничего не надо было — только выйти на «Уэмбли» и сразиться со сборной Англии, к тому же, если хотите, обыграть англичан почетнее, чем россиян. И украинцев, простите, тоже.
— Коммерциализация пошла футболу на пользу?
— Коммерц... Комм... Я, пожалуй, и не выговорю без ошибки: черт бы их с этой коммерциализацией побрал! Понимаете, там, где гуляют очень большие деньги...
— ...убивается сам футбол...
— ...само творчество, к огромному моему сожалению. Кто-то однажды мне рассказал, что в Соединенных Штатах в каких-то областях деятельности существовал некий тест: хочешь проверить работника, посмотреть, сможет ли он выкладываться, станет ли прогрессировать и будут ли гореть у него глаза, сразу заплати ему много денег.
— В советские годы наши прекрасные футболисты играли фактически за копейки — как вы думаете, если им дали бы столько же, сколько платят нынешним мастерам, многие из которых даже по мячу толком попасть не умеют, они так же блистали бы?
— Боюсь, нет, и увы, это так... Вспомните американский тест...
— Что думаете вы о Романе Абрамовиче, который, купив «Челси», вкладывает в эту команду огромные деньги?
— Я не думаю, что причина — неистовая любовь к футболу: не верю в нее по определению, потому что не прочувствовал он, что это такое. А может, — раньше мне эта мысль в голову почему-то не приходила — у него самого как у мужика, который должен бы играть в футбол...
— ...не получилось...
— Ну да, тем более где-то на периферии, откуда он родом. Возможно, у него к этому данных не было никаких — то есть он был из тех, кому говорили: «Будешь плохо играть — встанешь в ворота», и вот эта некая, как ему казалось, ущербность, повлияла на его привязанность к футболу. Вместе с тем, так рассуждая, я все-таки ловлю себя на мысли, что он гениальный бизнесмен и яркий продукт новой эпохи. Поднялся он так, конечно, не сам, а с понятной поддержкой...
Московский «Локомотив» образца 1958 года. Владимир Маслаченко — второй слева
— ...других гениальных бизнесменов...
— Ну, от этого стола очень много ребят кормится, и он поддерживает в них осознание гениальности — собственной в том числе. Роман Аркадьевич — анормальный продукт этого явления, и коль скоро ни одно из таких имен за столь короткий отрезок времени сделано не было, значит, за ним сообщество. Футбольный клуб — это сегодня очень хороший пропуск в высшее общество, путь, чтобы не деньги сделали тебя знаменитым, а какая-то, скажем, общественная деятельность. Смотрите: завоеван британский кусок суши, об Абрамовиче везде говорят, и ему это приятно: никогда не поверю, что Роман не тщеславен, и пусть даже сам себя не обманывает — иначе бы не развелся. (Пауза). Дмитрий, а может, хватит о нем, а то кто-то еще заподозрит, что или он что-то мне должен, или я ему?
— Продолжая вечную тему денег... Ваши ровесники — ветераны киевского «Динамо» — рассказывали мне, что в советское время представители дружественных команд могли прийти к ним в раздевалку и попросить: «Ребята, вы уже золото взяли, а нам позарез нужно из высшей лиги не вылететь — отдайте сегодня игру, а на следующий год сочтемся». Речь о каком-либо вознаграждении при этом вообще зачастую не шла, а сегодня договорные матчи процветают во всем мире. Какие же на кону суммы? Сколько платят за то, чтобы ту или иную игру соперники сдали?
— При том, что я откровенен с вами во всем, на эту тему стараюсь особенно не распространяться. Почему? Потому что мало этим интересуюсь. Для меня настолько важен сам игровой процесс, — даже в таких ситуациях! — что стараюсь накипи не замечать: исключительно человеческая слабость.
— Ладно, я вам другой вопрос задам...
— Нет, я все-таки постараюсь ответить, смягчать не надо...
— Я, если честно, наоборот — ужесточить хотел...
— Еще? Пожалуйста, нет проблем, но сначала закончу мысль. Я еще почему сюда не влезаю? Потому что здесь есть юридическая подоплека. Чтобы подобное утверждать, надо схватить за руку, а так как пока прецедента нет...
— ...то и говорить, собственно, не о чем...
— Вот-вот, а трепаться на уровне слухов и домыслов несерьезно и несолидно.
— Видите ли вы опытным взглядом бывшего футболиста, что тот или иной матч договорной?
— Увижу — не сомневайтесь: я испытал это на себе, не участвуя в процессе сдачи игры. Было это в Баку, в 1966 году («Нефтчи» тогда стал бронзовым призером, обыграв в этом подозрительном матче московский «Спартак», который стал в результате четвертым. - Д. Г.). Обнаружив, что на поле что-то неладно, подошел к одному из исполнителей чьей-то воли... Это было прямо на линии штрафной площадки. Он махнул ногой мимо мяча, а перед ним другой то же самое сделал, и две штуки мы получили. Вот после второго случая я демарш и устроил... Нет, не пригрозил: мол, выгоню тебя с поля, набью физиономию или еще каким-то образом попытаюсь воздействовать — просто подошел и сказал: «Так вот вы, оказывается, каковы...». Он, как сейчас помню, сжал кулаки и зло процедил: «Еще раз к нам сунешься (на чем и прокололся, поскольку ко второму я не подходил! — В. М.), тебя тут зарежут». Его слова, поэтому такие случаи мне
глубоко противны.
— И ведь зарезали бы...
— Да нет!
— Смотря какие деньги потрачены были...
— Нет-нет, все это от излишне эмоционального состояния, от осознания своей вины.
— Как бывший вратарь и просто как опытный мастер, в своих репортажах вы очень часто тому или иному игроку даете оценки — случалось ли, что ребята обижались на вас за нелицеприятные отзывы?
— Они обижаются часто — думают, что знают больше, чем я. Пользуясь случаем, могу им ответить: «Вы только идете туда, а я уже возвращаюсь обратно», и мы, между прочим, играли, а не поигрывали, как сказал один дядя... Из того, что вы только сейчас узнаете, многие вещи я уже позабыл, так что на вас не дуюсь, и вы на меня не серчайте — мы говорим на одном языке. Представьте мысленно, что мы вместе играем: даю слово, что понимали бы друг друга без слов, и ручаюсь, что в обороне был бы порядок».
Часто меня упрекают: дескать, ты предугадываешь, опережаешь события и болельщику не даешь времени обдумать, куда да как... Он ведь тоже не просто сидит: мысли его обращены в игру, и ему, в общем-то, тоже хочется какой-то ход домыслить, а ты говоришь: «Надо отдать мяч Иванову налево... Нет, уже направо Петрову», — и тот таки пас получает.
Однажды я выступал в Израиле перед небезызвестным Эхудом Бараком и двумя с половиной тысячами наших ветеранов войны. Они были увешаны орденами и медалями — живого места на них не было. Где взяли? Многие награды завоеваны были (шутка!). Короче, фронтовики достали все свои регалии, надели, поскольку дело в преддверии Великой Победы было, на себя, и вдруг российский израильтянин Олег Марусев, который вел этот замечательный вечер, вызывает меня на трибуну: «Володь, выйди!».
Я поднялся, смотрю в зал: в первом ряду Барак (ну, он ни фига не понимает, ему, видимо, шепчут, кто я. «Знакомые все лица, — воскликнул, — я же вас видел. Вас вот в Ташкенте — вы были на стадионе, вы — из Одессы, тот мужчина в пятом ряду — из Киева, в седьмом — из Днепропетровска, слева сидят москвичи: это же все наши люди!». Им такой ход страшно понравился, а Марусев решил уточнить: «Ну ладно, всех видел, все знает, но им хочется задать вопрос: почему, когда ты говоришь: «Надо отдать мяч направо», игрок послушно отдает направо. «Налево», «В сторону» — опять правильно: как это тебе удается?». Я тогда перефразировал слова блистательного актера Бориса Сичкина, у которого допытывались, как ему удается неожиданно рассмешить публику в каких-то драматичных ситуациях. Он ответил: «Это может сделать каждый еврей, только бы не стеснялся». Я и сказал: «Это каждый хохол может...» — дальше по тексту.
— По поводу игроков... Один из соратников Лобановского мне рассказывал, как однажды Валерий Васильевич со своими помощниками смотрел телетрансляцию футбольного матча, который вы комментировали. Видя какие-то не совсем уверенные действия вратаря, вы в сердцах выпалили: «Ну что же он делает? Так нельзя!», на что по ту сторону экрана Валерий Васильевич возразил: «Можно... Еще как можно... И ты по четыре мяча пропускал»...
— По четыре? И семь, кстати, случалось, и Лев Иваныч семь пропускал — элементарно, а в матче между «Спартаком» и московским «Динамо», собравшем 110 тысяч зрителей, где я был назван лучшим игроком, Яшин пропустил на моих глазах четыре мяча.
— Это правда, что с Лобановским у вас отношения не сложились?
— Кто это вам говорил? (Недоуменно). Полная ерунда — это так же, как вы спрашиваете: какие у вас отношения были с Яшиным? Я отвечаю — потрясающие! Мы вместе тренировались, какие-то упражнения у него были любимые, какие-то нет — Яшин, в частности, не любил, когда мячи перед ним отскакивали от земли и их надо было ловить, и он этим меня доставал.
— С Лобановским, значит...
— Все замечательно было: мы очень уважительно относились друг к другу — никаких проблем. Если бы он меня, не дай Бог, где-то цапнул, сдачу бы получил по полной программе — характер такой, причем у меня в этом плане преимуществ побольше было, чем у него.
— Вы что же — вступили бы в полемику через телеэкран?
— И не только... Нет, я бы сразу затеял серьезный разговор на очень интересные темы, которые он всю жизнь разрабатывал, но до сути которых так, откровенно говоря, и не добрался.
— Вы и впрямь утверждали, что тотальный футбол придуман вами, а не Лобановским?
— Да ладно — это маленькие, так сказать, хохмы, хотя... Хотя в них есть доля правды — это первое. Второе: не я и не он тотальный футбол придумали, а Михаил Товаровский и Борис Аркадьев, которые обосновали все теоретически.
— Они были крупными теоретиками?
— Да, а на практике этим занимались Михаил Иосифович Якушин и Гавриил Дмитриевич Качалин, когда работал с московским «Динамо». Тут не тот случай, когда на эмоциях держится: «Ах, мы уже все проходили!», нет, секундочку, это объективно. Свидетелем тому — приезжая сюда, конспектируя и во все вникая! — был Стефан Ковач, румын, уехавший потом во Францию. Он, по сути, француз и работал (сейчас, может, уже на пенсии, не знаю) в Федерации футбола Франции. В 76-м я с ним беседовал два часа в Сент-Этьене, накануне матча с киевским «Динамо».
Стефан приехал к динамовцам повидаться, а команда куда-то укатила, и вдруг он на меня наткнулся: «О! Товарищ Маслаченко! — по-русски воскликнул. — Я Стефан Ковач», а я его и так по фотографиям знал. «Привет!». — «Привет!». Ну что, взяли по чашке кофе и у окна, как сейчас помню, присели, а до этого у меня была серьезнейшая, удивительно интересная беседа с Украинчиком — бывшим одесситом и когда-то блистательным импресарио: он рассказал мне, как розыгрыш Кубка европейских чемпионов родился — между прочим, опосредованно благодаря «Спартаку». После его игры с «Вулверхэмптоном», «волками», вслух было сказано: «Когда встречаются такие команды, это уже кубок чемпионов какой-то» — вот так идея была вброшена, а потом получила развитие.
Так вот, никто из нас ничего не придумывал, но у меня был опыт работы в Африке, где я был предоставлен себе и где столкнулся с футболом образца 30-х годов, с тактическими всякими анахронизмами. Кого из игроков ни спросишь: «Ты кто?», отвечает: «Demi», полузащитник. «А ты?». — «Тоже demi». «Мать твою за ногу, — думаю, — все хавбеки, а кто ж остальные? Вратари, что ли?».
В конце концов, я понял, в чем дело: они заполняли бюллетени — точнее, протоколы матча, завалявшиеся в Чаде в каком-то подвале еще с 38-го года, а там: вратарь, два защитника и «деми» — вот едва ли не все на это прозвище отзываются... Я поработал над этим: перешагнул для них через все эпохи и ввел в современный футбол. Тренируя совершенно средние команды, придумывал различные тактические схемы, экспериментировал...
Короче, этот багаж я привез в голове и все Лобану рассказал в Днепропетровске на их базе на стыке рек Днепра и Самары. Мы говорили с ним за обедом, а потом в автобусе, направляясь в город, — этого времени было более чем достаточно. Не случайно же я постоянно ездил с киевским «Динамо» на все турниры — это уже была примета.
— Владимир Никитич, а разве это не вы Лобановскому говорили: «Извини, Лобан, но звезд с неба ты не хватаешь»?
— Никогда в жизни, ни-ког-да я такого себе не позволял. Он был очень интересный игрок, не понятый тренером Масловым, со своеобразным, дьявол его дери, характером — в плане того, что мог возмутиться: «С кем я вообще работаю?», но он имел право это сказать. Даже проиграв в шахматы Галимзяну Хусаинову, Лобановский такого о себе наговорил (ну, человек свои плюсы и минусы знает!), но он спортсменом был до мозга костей и даже представить не мог, что проигрывает.
Валерий Васильевич был необыкновенно пытливым, и, став тренером, пошел по этому пути, но, с моей точки зрения, заблудился в организации игры. Слишком ее математизировал, не оставляя места для мысли, для творческой стороны футболистов, а ведь и подбирал-то он под свое видение людей в первую очередь творчески одаренных, а не просто хорошо подготовленных и быстро бегающих.
— Многих талантливых ребят загубил, как вы считаете?
— Никого он не загубил, абсолютно: единственно, у него возник непонятный мне совершенно конфликт (скорее всего, в творческом плане) с Володей Мунтяном. Тот был в полном порядке...
— ...в расцвете сил и таланта...
— ...когда старший тренер стал вдруг его игнорировать. Это было не только на взгляд из Москвы непонятно — никто по-настоящему объяснить причин не мог, поэтому здесь мы с ним поругались, но быстро потом нашли общий язык...
— Поссорились из-за Мунтяна?
— Не только — скорее, из-за творческих взглядов и принципов, однако снова нашли точки соприкосновения, и этот эпизод ушел в прошлое. Да, я считал, что Валерий Васильевич относительно Володи и организации игры слегка не понимал ситуацию, но корректно все говорил...
— После громких успехов 75-го в 76-м «Динамо» пережило жуткий кризис, в команде начались разброд и шатание, и, по словам одного из киевских ветеранов, в частной беседе вы сказали ему: «А знаешь ли ты, что от развала «Динамо» спас я?». Он правильно вас понял, ничего случайно не перепутал?
— Нет, все верно: действительно, от развала «Динамо» спас я.
— Простите, каким образом?
— Ну, вы же программу «Время» помните? Я в тот вечер ее (точнее, новости спорта в ней) вел, а в киевском «Динамо» был мой человек (никто даже не представлял, почему я в курсе событий)...
— Кто это был?
— Алик Петрашевский, мой воспитанник по Днепропетровску и очень близкий товарищ (светлая память!). Он рос без отца-матери — тетя его воспитала, и я его вытащил из неприятнейших ситуаций, в которых парень мог оказаться, предвосхитил это... Сперва Алик поиграл в Днепропетровске, потом я помог ему попасть в ярославский «Шинник», и он заработал там даже звание мастера спорта... Очень толковым был, окончил соответствующее учебное заведение...
— Так это он вам позвонил?
— Да, и сообщил, что в Киеве происходят непонятные вещи. Описал конфликтную ситуацию между командой, с одной стороны, и тренерским составом — Базилевичем и Лобановским — с другой, а тут вот-вот программа «Время». До моего выхода в эфир оставалось минут 15, но я успел подкорректировать текст...
— ...ух ты!..
— ...и с этого сразу же начал. Сказал, что жизнь киевского «Динамо» — дело не одного клуба, не одной республики, а всей нашей страны, спортивной общественности... Эту программу смотрел Владимир Васильевич Щербицкий.
— А у вас с ним хорошие отношения были?
— Замечательные! Он в свое время мечтал, чтобы я переехал в Киев и играл за «Динамо», но это — тема отдельного разговора. Там была сумасшедшая история, скажу вам...
— И что же Владимир Васильевич?
— Услышав мои слова, он тут же вызвал председателя Спорткомитета — был такой Михаил Макарович Бака (женатый, по слухам, на сестре Щербицкого) — и поручил: «Давай-ка, родной, на базу и быстренько разберись. Все, что угодно, делай, чтобы команда была сохранена». В итоге тренером Лобановский остался, а Базилевич отошел на второй план, и на том все закончилось.
— В советское время в Украине и, в частности, в Киеве говорили и даже писали в газетах, что Москва на киевское «Динамо» и лично на Лобановского давит. Так и было?
— Никто ни на кого не давил — была просто определенная категория журналистов, которые не могли понять совершенно новый взгляд на организацию деятельности одного отдельно взятого клуба. Лобановский с Базилевичем встали на путь создания профессиональной команды, занимались ее структурой, инфраструктурой, подошли к вопросам подготовки научно. Может, и перебарщивали слегка, но они в этом пионерами были. Кто больший застрельщик — боюсь, не угадаю, но эта пара была неразлучна (позднее к ним начал подтягиваться Юрий Морозов).
В общем, это были теоретики, пытавшиеся на практике доказать правильность их идей, а неприятие этих новшеств обернулось тем, что они стали закрытыми для прессы, которая привыкла гулять где пожелает. Особенно были уязвлены москвичи: «Как это так — нам отказывают в интервью?», и потом, сама игровая концепция: две модели — выездная и своего поля, методы ведения игры в каждом конкретном случае, знаменитые розыгрыши мяча...
— ...наталкивались на непонимание...
— Еще и какое! Нет, если честно, в ней, в этой организации игры, были серьезные огрехи: если утрировать, однажды должен был неожиданно выскочить со своей позиции вратарь, оказаться перед чужими воротами, забить и тут же метнуться назад...
— Зато результаты какие были!
— Не спорю, однако по зрелищности, по качеству игры все это не очень устраивало не только эстетствующую часть футбольного мира, но и обычных болельщиков: мол, сколько можно по 40 пасов давать?
Лобановский и Базилевич были в плену Его Величества Результата, который остается после игры. Вот недавно у нас спорили, платить ли сборной России премиальные за случайный выход в финал европейского первенства-2008: игры-то, мол, нет! Оказалось, что в контракте юридически — это было опубликовано! — премия оговорена за выход, а не за игру, но, ребята дорогие, вы же должны постараться соединить Его Величество Счет с Ее Величеством Игрою, чтобы болельщикам было не скучно.
Унылого в игре киевского «Динамо» тех лет много было, но перекрывал все, я с вами согласен, результат: выигрыш Кубка кубков, затем Суперкубка, чуть позднее полуфинал Кубка европейских чемпионов...
— А сколько завоевано советских чемпионских медалей и кубков...
— Тут Лобановский, без сомнения, рекордсмен. Кстати, знаете, кто после него второй?
— Бесков?
— Никита Павлович Симонян, а если в сегодняшний день вернуться, что мы имеем? Наконец, братья Суркисы поняли, что не всегда своевременно и полезно молиться прежним богам, и поэтому пошли, слава Богу, другим путем.
— Сегодня, видя уровень футбола в славянских странах, многие разводят руками: ну не могут русские, украинцы и белорусы играть, как бразильцы. Не случайно же на вопрос, когда Советский Союз станет чемпионом мира по футболу, Пеле когда-то ответил: «Когда бразильцы выиграют первенство по хоккею». Вы согласны, что наше отставание предопределено генетически?
— Этот очень дискуссионный и заумный, в общем-то, разговор начинать надо не только с каких-то физиологических особенностей или заложенных природой двигательных качеств — говорить следует, видимо, еще и об антропометрических данных тех или иных людей, а тут масса всяких привходящих, но очень важных нюансов, которые в конкретных условиях могут оказаться решающими. Я, как уже говорил, работал два года на африканском континенте, в Республике Чад: поездил, побывал на разных турнирах, всякого повидал. Ну скажите, пожалуйста, как может пяти-шестилетний оголец не просто бить по мячу, а выполнять под моим профессиональным наблюдением движение правильно? Причем играл я при этом баскетбольным мячом, который мальчишки стырили у баскетбольной сборной Чада.
— Генетика?
— Врожденные двигательные качества. Между прочим, если Кения и Эфиопия поставляют средневиков и стайеров, другие страны континента, в частности, Республика Чад, будут растить прыгунов или спринтеров. Таких, например, как рекордсмен Африки по прыжкам в высоту Идрис Махамет (только не смейтесь) Уя. В Мехико он мог стать олимпийским чемпионом, победив того самого Фосбери, наших Роберта Шавлакадзе и Валерия Брумеля, но хотя на тренировке чадский спортсмен прыгал 2,25, он перегорел...
— Лишний раз убеждаюсь: Валерий Борзов, сумевший прервать гегемонию темнокожих спринтеров, — великий человек...
— О да, но вы знаете, когда африканские страны выйдут на определенный уровень развития, когда будут созданы какие-то жизненные условия, мы их увидим во всей красе. Россыпь алмазов там просто несметная — им еще бы головку...
— Это никому бы не повредило...
— Славянам — в первую очередь, кстати. Африканцы быстрее схватывают интуицией, а нашим иногда надо очень долго вбивать.
Мой стакан невелик, но я пью из своего стакана.
-
Leticija
- Капитан 3 ранга
- Сообщения: 521
- Зарегистрирован: Вт ноя 24, 2009 6:53 pm
- Скайп: chechel_55
- Пол: Женский
- Откуда: Германия
Re: Звёздная галлерея
Несмотря ни на что, Валерий Георгиевич намерен выиграть Лигу чемпионов
Прозвище Георгич Победоносец самый титулованный тренер постсоветского пространства Валерий Газзаев получил от болельщиков еще в звездном 2005 году, когда, помимо Кубка УЕФА, выиграл с ЦСКА национальный чемпионат и Кубок России. Что интересно, трижды, после каждого завоеванного трофея, футболисты на радостях бросались его качать и всякий раз... роняли (насмешники-журналисты даже попрекнули наставника армейцев тренерской в этом плане недоработкой). Газзаев отшучивался: мол, не на то внимание обращаете, хотя кому, как не ему, знать: в футболе мелочей нет.
Думаю, вряд ли Валерий Георгиевич рассчитывал, что соотечественники будут носить его на руках, а ведь — положа руку на сердце! — было за что. Признанный лучшим тренером 2005 года по версии УЕФА, спустя пару лет он обошел по популярности не только главу Росспорта Вячеслава Фетисова, но и тогдашнего президента страны Владимира Путина: по результатам опроса ВЦИОМа был признан человеком, оказавшим наибольшее влияние на развитие российского футбола, а его книга «Футбол на всю жизнь» стала бестселлером.
Дмитрий Гордон
Впрочем, живет он не прошлыми победами, а теми, которых еще не одержал. Его девиз: «Играть лучше, добиваться большего, забираться выше!», но вот парадокс: доселе не баловавшие средства массовой информации интервью (наставник этого не приветствовал) армейцы вдруг разразились тогда откровениями о чрезмерной жесткости Газзаева. Пресса подливала масла в огонь сообщениями, что «игроки от него буквально воют», однако тренер, который, не пожалев денег на штраф в 130 тысяч рублей (более четырех тысяч долларов), мог публично высказать, что думает, например, о недобросовестных судьях, в публичную полемику со своими питомцами не вступал.В нем, осетине по национальности, кавказский взрывной темперамент уживается с европейским лоском, а юношеский романтизм — с прагматичным подходом к делу. Больше всего на свете Газзаев не любит проигрывать, но при этом повторяет порой: «Если поражение не убивает, оно идет на пользу». Ну кто еще мог после проигрыша «Спартаку» в решающем матче чемпионата России-96 прийти в раздевалку соперников и их поздравить? (И это при том, что «Алания» 27 туров кряду лидировала, и душа Валерия Георгиевича наверняка рыдала).
С тех пор прошло много лет, завоевано немало престижных трофеев, но Газзаев и его кодекс чести не изменились. Удивительно, но факт: с поста главного тренера ЦСКА он ушел, когда команда показывала хороший футбол и стабильный результат. Почему? Да потому, что ему этого казалось мало.
В Украине он начал с чистого листа. Недавно Валерий Георгиевич признался, что киевское «Динамо» привлекло его прежде всего амбициозностью, — видимо, поэтому переговоры с президентом клуба Игорем Суркисом, проходившие прямо в vip-зале аэропорта «Внуково», по взаимному признанию сторон оказались на удивление легкими. Газзаев попросил несколько дней на размышление, а через неделю — 25 мая — прилетел в Киев и подписал трехлетний контракт.
В 55 лет он променял семейный уют большого подмосковного дома, общество любимой жены и возню с ненаглядной трехлетней внучкой на суровый холостяцкий быт. Отказался даже от предложенной ему клубом квартиры с видом на Печерскую лавру, чтобы целиком сосредоточиться на работе. Сейчас обитает на конча-засповской базе в трехкомнатном президентском номере, который уступил ему Суркис, зато рядом — как напоминание о цели и смысле его аскезы! — комната-музей Валерия Васильевича Лобановского, а с балкона открывается роскошный вид на восемь отличных тренировочных полей. Газзаев понимает: надо спешить, ведь, по его собственному признанию, тренерский век недолог — заканчивается в 60-65.
Он как-то признался, что хотел бы тренировать европейскую команду и даже итальянский язык в свое время выучил. Что ж, переехав из Москвы в Киев, Валерий Георгиевич сделал шаг в западном направлении, но я почему-то не сомневаюсь, что российский Газ (как сокращенно именуют Валерия Георгиевича на своих форумах динамовские болельщики) у нас не транзитом, что «Динамо» под его началом не только покажет агрессивный, по-настоящему мощный футбол, но и станет законодателем мод на видавших виды полях Европы.
Кстати, насчет футболистов, которые подбрасывать тренера умеют лучше, чем ловить... Газзаев не скрывает, что с киевским «Динамо» намерен не просто побеждать — выиграть Лигу чемпионов, а он, как и положено джигиту, привык свое слово держать.
— Валерий Георгиевич, рассказывают, что с малых лет вы росли настоящим воином и патологически не выносили поражений. Один из ваших ровесников вспоминал: «На поле для него не существовало друзей, и если кто-то из нас недорабатывал, играл спустя рукава, он коршуном набрасывался на лентяя, ругая на чем свет стоит. Если мы проигрывали, в раздевалке он горько и безутешно плакал, успевая при этом кричать, что все это из-за нас, что один не так сыграл в том эпизоде, другой в следующем...». Все так и было?
— Да, действительно, мальчишкой я все переживал горячо и искренне. Раньше для нас мяч был, наверное, лучшей игрушкой, потому что футбол — единственная общедоступная игра, в которой участвовал весь двор, и, конечно, в любых баталиях уступать было обидно. Мы очень эмоционально реагировали на все матчи, устраивали после них разбор полетов...
«Будучи игроком, отвечаешь лишь за себя, а тренером — практически за весь коллектив. Ответствен перед работодателем, президентом клуба, перед миллионами людей»
— Я хорошо помню советский футбол образца конца 70-х — середины 80-х годов, когда вы блистали в «Локомотиве», а затем в двух «Динамо»: московском и тбилисском. Форвардом вы были неординарным — вольным стрелком, солистом, причем достаточно дерзким: цепко боролись за мяч, смело атаковали и порой чересчур рьяно апеллировали к судьям и даже партнерам. Скажите, у вас всегда была эта страсть к футболу?
— Наверное, лет с 12-ти все мои помыслы связаны исключительно с ним. После детской спортивной школы я попал в команду мастеров, затем переехал в Москву, и в дальнейшем в какой-то другой сфере представить себя не мог, хотя после завершения футбольной карьеры некоторые сомнения возникали. Окончив юридический институт, задумался о юриспруденции, более того, даже какие-то шаги в этом направлении предпринимал, но потом как-то так получилось, что стал работать с детьми, а затем всерьез занялся тренерской деятельностью.
— С кем из тренеров, под чьим руководством играли, вам было комфортнее, кто нравился больше всех?
— Мне удалось поработать не просто со многими, а практически со всеми выдающимися отечественными тренерами: и с Вячеславом Дмитриевичем Соловьевым, и с Никитой Павловичем Симоняном, и Валерий Васильевич Лобановский дважды в сборную приглашал, но самое большое впечатление на меня произвел — своей человечностью и в первую очередь знанием предмета — Александр Александрович Севидов. Он был выдающейся личностью и оставил в моей жизни глубокий след: именно благодаря ему я пошел по тренерской линии.
— Как игрок вы добились многого, но есть, на мой взгляд, пробел — отсутствие ярких выступлений за сборную, и вообще, вы провели за нее маловато игр. Почему Лобановский туда вас практически не привлекал, что за причина была?
— Думаю, обсуждать Лобановского, Бескова или кого-то еще я сегодня не вправе: у каждого тренера свой подход к формированию главной команды страны, — но мнение выскажу. В ту пору придерживались в большей степени коллективной направленности, и яркие индивидуальности (а среди них были талантливейшие самородки — те же Гуцаев и Кипиани) в общепринятые стандарты не вписывались...
Естественно, в другом качестве я себя на поле не видел, и пусть мы тогда не были так информированы, как сегодня, когда можем изучать лучшие поединки, даже по тем видеокассетам, которые удавалось посмотреть, я понимал: любой матч украшают прежде всего звезды, на которых приходят болельщики...
— Будучи ярким, классным форвардом в расцвете сил, вы не обижались на Бескова, на Лобановского за то, что не приглашают вас в сборную?
— Разумеется, внутреннее состояние не ахти было...
— ...вы-то знали себе цену...
— ...но я ничего не мог сделать, потому что зависело все от них... Можно было сколько угодно возмущаться, но про себя — что и кому я мог доказать? Увы, поиграть на чемпионатах мира, Европы не довелось, несмотря на то что очень хотелось, но жизнь сложилась так, как сложилась, и я абсолютно ни о чем не жалею. Кое-что, согласитесь, мне удалось...
— Еще бы — имея на счету 117 голов, вы вошли в символический Клуб Григория Федотова...
— Да, я играл, забивал...
— ...на все вкусы...
— ...а как там и что — это уже дело такое... Хочу подчеркнуть: у меня есть свои взгляды, и я их абсолютно не изменил. Сколько людей, столько и мнений: у кого-то они более прогрессивные, кто-то живет одним днем и сиюминутными целями... В целом, конечно, на моем дальнейшем формировании все это сказалось.
— Это правда, что однажды в Турции к вам заявилась целая делегация из «Фенербахче» с чеком на полтора миллиона долларов?
— Если точнее, мне предложили три миллиона турецких лир. Это произошло в Стамбуле в 77-м году, но вы же помните, какие в Союзе тогда были законы. За границей нас всюду сопровождали люди из известной организации, так вот, один из них (а у него это была первая такая ответственная поездка) ночами дежурил около моего номера...
— ...на всякий случай...
— ...и, бедный, не высыпался. Я его успокоил: «Ну что ты...».
Кандидат в члены олимпийской сборной СССР Валерий Газзаев в борьбе за мяч, 1983 год. «К сожалению, поиграть на чемпионатах мира и Европы не довелось. Жизнь сложилась, как сложилась, и я абсолютно ни о чем не жалею»
— Тем не менее мысль нехорошая закралась?— Нет, вы знаете, даже секундный соблазн не появился. Сказалось, наверное, воспитание...
— ...патриотизм...
— В то время он был, и я не помню, чтобы кто-нибудь из моих товарищей — имею в виду футболистов — позволил себе уехать, где-то остаться. Да, многие люди искусства...
— ...становились перебежчиками, невозвращенцами...
— ...но у нас таковых не было. Все-таки и будни, и праздники проводили мы в коллективе, где фальшь любая заметна, где слабые и сильные стороны характера не скроешь, поэтому, хотя это были огромные деньги, у меня даже грамма сомнения не возникло. В первую очередь я подумал о семье, о родителях, о брате, к тому же уже не был холостяком: шел первый год моей женатой жизни.
— Понятно: сваты из «Фенербахче» пришли просто не вовремя...
— (Смеется). Наверное. Вот лет бы через 10-15...
— В финале Кубка СССР 79-го года вы не реализовали решающий послематчевый пенальти, из-за чего московские динамовцы проиграли тбилисцам. Что в тот момент вы почувствовали?
— Это, наверное, был один из самых страшных дней в моей жизни, одно из самых горьких разочарований... Представьте: 100 тысяч зрителей, «Лужники», финал Кубка. Основное время — 0:0, в дополнительное — счет так и не изменился, пенальти. Иду к мячу и думаю: «Пан или пропал!».
— Коленки дрожали?
— Конечно. Представляете: если я не забью, мы проиграем?
— Не представляю...
— Когда мяч пролетел мимо ворот, мне показалось, что сейчас земля уйдет из-под ног. Весь стадион, все 100 тысяч разочарованно ахнули...
— Они же за москвичей болели...
— Ну, ясное дело... Убитый горем, пришел в раздевалку, а что ощущал, передать сложно...
— Никто из партнеров ничего не сказал?
— Нет, да и что тут скажешь — это...
— ...футбол...
— Что интересно, в своей карьере я достаточно много пенальти не забивал: в полуфинале, в финале...
— Привыкли с игры...
— (Улыбается). На поле я все-таки чересчур был эмоциональным, и в какой-то степени это мешало. Мне легче было вколотить гол не тогда, когда почти никто не препятствует, а в единоборствах, в ситуациях сложных — это была моя стихия. Естественно, поражение, да еще по своей вине, пережить было трудно, тем не менее все прошло, и уже в 84-м году я полностью реабилитировал себя.
— В советском футболе был еще один сверхэмоциональный тренер, который проповедовал искренний футбол, — Эдуард Малофеев. (Он даже, представляя себя на поле, бил, помню, по лавкам запасных ногами). Возглавив московское «Динамо», Малофеев однажды вас заменил, и говорят, этот его поступок настолько вас возмутил, что вы просто покинули клуб...
— Начнем с того, что я не признавал ни его методы, ни само понятие «искренний футбол»...
— ...так и не расшифрованное...
— Этой туманной формулировки я просто не понимал, и разумеется, когда он посмел меня заменить...
— ...хорошо как сказали: «Посмел меня заменить»!..
— ...я закончил играть, хотя на тот момент был лучшим бомбардиром команды...
Понимаете, когда отношения не сложились и доверия к человеку нет, возникает антагонизм. Конечно, уже и работать не хочется — все замирает...
— Нодар Парсаданович Ахалкаци сразу же пригласил вас в тбилисское «Динамо»...
— Да, но спустя полгода.
— Там получилось?
«Динамо» (Москва) — «Динамо» (Тбилиси). Слева — Александр Чивадзе, рядом — Валерий Газзаев, 1979 год. На счету Газзаева 117 голов, он член символического Клуба имени Григория Федотова
— Вполне. Я за тбилисцев 12 матчей провел...
— ...и забивали?
— А как же! В то время коллектив у нас замечательный подобрался: Володя Гуцаев, Челебадзе, Шенгелия, Чивадзе, Сулаквелидзе — целая плеяда опытных игроков, и мы очень неплохо шли: на первом, втором месте... Увы, в середине сезона я получил серьезную травму, которая не позволила продолжать выступления, — из-за нее и закончил.
— Завершив карьеру игрока, вы оказались на финансовой мели и в какой-то момент начали — для меня это стало открытием! — писать очерки о футболе в газеты «Советский спорт» и «Футбол — хоккей»...
— Было такое...
— Неужели ради гонораров?
— Совершенно верно.
— То есть элементарно выживать приходилось?
— Во-первых, нужно было не упасть духом и как-то определиться с дальнейшей судьбой. Выбор предстояло сделать в пользу либо юриспруденции, либо спорта, либо коммерческой деятельности, ростки которой начали тогда пробиваться, и у меня, кстати, были хорошие предложения во всех трех направлениях. Тренерскую стезю я выбрал благодаря случаю. Весной 1985-го мы играли в Австрии полуфинал Кубка кубков...
— ...с венским «Рапидом»...
— ...да, и после первого тайма выигрывали 1:0, а у Александра Александровича Севидова была манера советоваться с игроками, с капитаном команды. Он подошел ко мне, и я высказал мнение, что нужно сделать такие-то замены.
— Он выслушал вас без обид?
— Наоборот, это было нормально, естественно. Изнутри коллектива видно же, кто не тянет, однако Севидов удивился: «Да ты что!». Мы, мол, ведем 1:0, какие сейчас могут быть замены? «Вы меня спросили, — сказал, — я вам ответил». Во втором тайме один из этих ребят делает два пенальти в наши ворота, а второй ошибается, и в итоге мы проигрываем 3:1, хотя Александр Александрович поменял-таки и одного, и второго.
Я, если честно, как-то не придал тогда этому значения: была игра, эмоции и все остальное, а на следующий день мне позвонил начальник команды: «Главный тренер просит зайти». (После матча у нас было два выходных, потому что ждали рейс на Москву). Вхожу, а он сразу: «Присядь! Советую тебе задуматься о тренерской деятельности»...
— Какой молодец!
— Мне между тем это вообще никогда в голову не приходило. «С чего вы взяли?» — спрашиваю. «Ну, ты подумай», — услышал в ответ. Все, но мысль зародилась...
— Представляю, как вы ночами писали очерки о футболе...
— Во-первых, когда по какому-то матчу или по какой-то теме просили высказать свое мнение, мне самому интересно было попробовать. Излагал свои мысли на этот счет на бумаге, а редактировал текст, безусловно, квалифицированный журналист — что-то и добавлял. Вот такой был совместный труд.
— Ваше преимущество заключалось в том, что знали футбол изнутри...
— Конечно, помогала практика игрока, к тому же тренерскую деятельность начал с самого низа, то есть с детской спортивной школы, а после Высшей школы тренеров принял команду первой лиги, которая там ни шатко ни валко 20 лет прозябала...
— Под вашим руководством из аутсайдера «Спартак» (Орджоникидзе) вскоре превратился в лидера и через два года завоевал путевку в высшую лигу...
— Нужно было пройти все этапы, потому что на каждом из них получаешь абсолютно новые ощущения. Когда, будучи игроком, я представлял свою тренерскую деятельность, у меня одно мнение было, стал работать с детьми — оно изменилось в корне. Это, признаюсь, продолжается до сих пор: каждый день приносит мне что-то новое. Подходы изменяются по мере развития футбола, совершенствования тактики, с учетом поставленной цели и конкретной команды — иными словами, я постоянно учусь.
— В 95-м году вы совершили маленький подвиг, когда «Спартак-Алания» под вашим началом стал чемпионом России. Представляю, какой праздник был в Осетии — вы и до этого были национальным героем, а стали им, очевидно, вдвойне...
— Приятные были минуты! Тогда ведь действительно невозможно было поверить, что выиграть национальное первенство России, преодолеть гегемонию московского «Спартака», реально, тем более команде из провинции, — но удалось! Президентом республики в ту пору был Ахсарбек Хаджимурзаевич Галазов — великолепный руководитель, который очень большое внимание уделял футболу. Могу вам признаться, что чемпионами России мы стали при годовом бюджете в 3,5 миллиона долларов, — это реальный факт.
— Кому теперь рассказать?
— (Улыбается). Видите, как получилось... Состав подобрался хороший, из молодых: они очень интересно, азартно играли, но, естественно, будущее «Алании» оказалось несколько скомканным. Все-таки, чтобы выступать стабильно, необходима такая инфраструктура, как у киевского «Динамо», — вот тогда клуб будет подтверждать класс из года в год, а там на тот период ничего, кроме собственно коллектива, не было.
— Сегодня самая главная ваша вершина — победа в Кубке УЕФА с ЦСКА, но хочется верить, что еще больших высот вы достигнете с киевским «Динамо»...
— Спасибо, я тоже на это надеюсь.
— Команда ЦСКА, которую вы возглавляли столько сезонов, стала яркой страницей вашей тренерской биографии — чем особенно она вам запомнилась?
— Ну, когда семь лет работаешь в одном коллективе, с одним президентом клуба, вы уже не только деловые партнеры, но и одна семья, ваши отношения из дружеских переходят в какой-то степени в родственные, тем более что за эти годы сделано, к счастью, немало. За счет нашего трудолюбия и, так сказать, с помощью Господа Бога, нам удалось много титулов выиграть, множество молодых талантливых игроков выросло, чье имя и репутация нынче ценятся в европейском футболе. Это часть, причем очень хорошая, моей жизни, и я с большим удовольствием всегда ее вспоминаю.
«Задача тренера — сохранить в команде на протяжении года хороший эмоциональный настрой». С Андреем Шевченко
— Представляю, как скрежетали зубами некоторые ваши коллеги, когда около года одновременно с ЦСКА вы возглавляли и сборную России, но особых лавров, к сожалению, на этом посту не снискали. Мне вообще рассказывали, что, командируя своих игроков в сборную, главные тренеры некоторых команд говорили им: «Ты особо там не выкладывайся — зачем авторитет Газзаева укреплять?»...— (Удивленно). Да? Я, если честно, об этом не слышал и не думаю, что такое возможно, — разве что на уровне слухов и домыслов. Я, кстати, считаю этот период плодотворным. Когда принял сборную, нужны были революционные шаги. Подчеркиваю: не эволюционные, а именно революционные...
— ...но вам же не привыкать!
— Да, я в этом отношении человек достаточно смелый. Дело в том, что в сборной было много возрастных игроков, а следовало подумать о перспективе, и я ввел в состав большую группу молодых ребят: братьев Березуцких, Игнашевича, Алдонина, Аршавина, Кержакова, Павлюченко...
— ...на минуточку!
— Я всех перечислил? Позже Акинфеева добавил, плюс Жирков, Анюков, Колодин... Это был костяк молодежки, которую в 2001 году возглавлял. Конечно...
— ...опыта им не хватало...
— Да, потому что в молодости есть яркость, а вот стабильности недостает, но в целом, считаю, этот шаг был абсолютно правильным — требовалось просто время, чтобы освоиться. В итоге в том отборочном цикле команда попала на чемпионат Европы, и хотя там, к сожалению, выступила неудачно, начало уже было положено, и следовало двигаться в этом направлении до конца. Как получилось бы в результате, гадать не буду, но я понимал, что одновременно работать в сборной и в клубе невероятно сложно: ответственность и здесь, и там колоссальная, и везде надо только выигрывать. Это был мощный психологический груз, поэтому я и решил отказаться от сборной и сосредоточиться на клубе, в чем был абсолютно прав: мы выиграли в том году чемпионат России.
— Закономерность: мало кому из классных игроков удается стать замечательным тренером, а вот из середнячков наставники зачастую отличные получаются...
— Так и есть.
— Вы исключение из этого правила — и футболист милостью Божей, и тренер: в какой же из двух ипостасей легче и интереснее?
— Понимаете, будучи игроком, отвечаешь лишь сам за себя, а тренером — практически за весь коллектив (не только за футболистов), с которым работаешь. Ответствен перед работодателем, президентом клуба, да что там — перед миллионами людей, ведь от тебя зависит их моральное состояние, поэтому роль руководителя тут гораздо ответственнее, но и интереснее. В любом случае эту профессию, с ее положительными моментами и неизбежными разочарованиями, нужно любить, и если ты стремишься как следует ей овладеть, и плюсы ее принимаешь, и минусы. Я, например, — искренне говорю — получаю от нее огромное удовольствие.
— Некоторые футболисты — ребята совсем непростые, и когда тренер в сердцах укоряет их: дескать, ну как же ты не забил с 15-ти, предположим, метров? — желая его подкузьмить, могут сказать: «Валерий Георгиевич, я что-то не совсем понимаю, как это, — покажите». Сможете показать?
— Если понадобится — без проблем, хотя ко мне никогда с такими просьбами не обращались.
— Вы тем не менее в состоянии сегодня прицельно и результативно пробить по мячу?
— Думаю, еще да.
— Ноги помнят?
— Конечно.
— Система подготовки команд, которые вы возглавляли, всегда была продумана до мелочей. Эта основательность — часть вашего внутреннего состояния, неотъемлемая черта характера?
— В принципе, каждый человек должен быть подтянут и дисциплинирован как на работе, так и дома, наверное, ведь что такое хорошая семья? Это когда жена знает свое место, дети — свое, муж — свое, и когда все по полочкам разложено, семья крепкая, в ней любящие родители и дети.
То же и в спорте. Болельщики приходят на стадион в основном только в субботу или в воскресенье, чтобы получить удовольствие от игры, посмотреть на любимых звезд и свою команду — они не видят, как работают футболисты всю неделю, какие адские получают нагрузки. Почему я это говорю? Потому что усиленно тренируются эти ребята практически ежедневно и круглогодично. Единственный выходной, который они могут провести с семьей, — день после игры, а потом снова будни, идет подготовка к следующему матчу, и в течение всего сезона необходимо, чтобы игроки находились в оптимальном функциональном состоянии.
При этом не забывайте: они живые люди, и у них есть не только сильные стороны, но и слабости. Задача тренера — сохранять в команде на протяжении года хороший эмоциональный настрой, чтобы ребята показывали стабильный результат. Целая наука!
http://www.bulvar.com.ua/images/doc/b639f-07.jpg" target="_blank
В 2005 году под руководством Валерия Газзаева ЦСКА выиграл Кубок УЕФА
— Валерий Георгиевич, а что для тренера главное — быть хорошим психологом или досконально разбираться в тонкостях игры?— Безусловно, быть специалистом в своей области необходимо, но сегодня без знания психологии — это, наверное, основа основ! — придется непросто.
— Ребята, которые под вашим началом играли, все как один утверждают, что ваша главная отличительная особенность — умение настроить команду на достижение результата прежде всего психологически. Что, если не секрет, вы говорили футболистам ЦСКА в перерыве финального матча на Кубок УЕФА, который поначалу для вас не очень хорошо складывался?
— После первой игры я понял, что у нас есть шанс. Конечно, если уж так, откровенно, это сложно было представить, потому что играли финал на поле соперника, на его родном стадионе, а когда 50 тысяч зрителей на трибунах неистово болеют против тебя...
— ...хуже не придумаешь!
— Да, тем не менее финал есть финал, и, как правило, игроки на это внимания уже не обращают. После первого тайма мы проигрывали «Спортингу» 1:0... Я сказал: «У вас еще есть 45 минут, чтобы стать героями России», и когда произнес эти слова, у самого дрожь по телу пошла...
Людей как-то надо было взбодрить. «Вы играете замечательно, — подытожил. — Чувствую, второй тайм будет совсем другой».
— Этого оказалось достаточно?
— Вполне: мы в результате победили со счетом 3:1. Знаете, в таких матчах лишние слова не нужны абсолютно...
— ...они — лишние...
— Совершенно точно, поэтому фразы необходимы достаточно емкие, но очень короткие.
— Кто вы для своих подопечных: диктатор или отец родной?
— Думаю, прежде всего требовательный человек, ответственный перед теми, кто пригласил меня на работу и поставил передо мной задачу, поэтому требую такой же ответственности от игроков.
— Ваше кредо — кнут, пряник или кнут и пряник?
— Не думаю, что сегодня так можно ставить вопрос. Я за честное отношение и дисциплину во всех аспектах при правильно построенной тренировочной работе. Если дисциплины не будет, не будет ничего. Что я имею в виду?
Дисциплина подразумевает соблюдение как командных требований, так и бытовых. Никто в личную жизнь футболиста вмешиваться не собирается (я считаю, что это неправильно, и никогда такими вещами не занимался), но есть время, когда человек должен тренироваться и готовиться к играм, — оно священно, поэтому от всех лишних моментов, которые мешают подготовке, следует уходить и работать соответственно. Особенно в таких больших клубах, как ЦСКА и «Динамо» (Киев), перед которыми задачи — с учетом традиций, бренда и всего остального — всегда стоят сверхамбициозные.
— В одном интервью вы признались: «По ночным клубам не хожу, но игрокам своим не запрещаю»...
— Ну да — они же молодые ребята, живые, повторюсь, люди. То, что им хочется на дискотеке потанцевать, — нормально, но если оттуда их выносить будут — понимаете? — это неправильно. Мера должна быть везде и во всем. Я не только не запрещаю футболистам развлечения, наоборот — с точки зрения их эмоционального состояния даже приветствую, но еще раз повторю: не до такой степени, чтобы человек не мог уйти с танцплощадки самостоятельно.
— После поражения ЦСКА в Кубке УЕФА от «Пармы» вы молча, по свидетельству очевидцев, вошли в раздевалку, взяли со стола два апельсина, не говоря ни слова, выжали их и вышли. Это психологический ход был или эмоции?
— Ну как? Просто эти фрукты увидел — они на столе лежали...
— ...некстати...
— Да... Когда шел в раздевалку, меня действительно переполняли эмоции: при счете 2:1 мы за две или три минуты проиграли 3:2. Нас даже ничья устраивала — мы выходили в следующий этап...
— ...кошмар!..
— ...и конечно, за такой промежуток времени все потерять надо было суметь (я легко потом представлял, как «Бавария» могла за две минуты проиграть Лигу чемпионов). Понимаете, на душе кошки скребли... Очень хотелось что-то такое сказать, эмоции выплеснуть, но потом, когда выжал апельсины, посмотрел на то, что от них осталось, руки помыл и ушел восвояси.
— Вот так и Фергюсону, думаю, очень хотелось чем-то в Бэкхема запустить, и он это сделал. Вы в раздевалке никогда ни в кого ничего не швыряли?
— Случилось один раз, но это все — не будем конкретизировать.
— Есть точка зрения, что наши тренеры (имею в виду представителей России, Украины и постсоветского пространства вообще) отстают от европейских, — вы с ней согласны?
— Ну нет, так категорично я бы не заявлял. Уверяю вас, тренерская школа у нас достаточно сильная, хотя, естественно, сегодня об этом говорить сложно. В Италии, например, мы знаем двух-трех грандов: Капелло, Липпи, ну, может, еще Манчини и Анчелотти — больше имен нет.
В России то же самое: есть несколько мэтров, которые выделяются, — Романцев, Семин — и такая же ситуация в Украине. Разумеется, после ухода такой глыбы, как Валерий Васильевич Лобановский (царствие ему небесное!), здесь произошел большой разрыв...
— Провал!
— Тех, кто пришел после него, сравнивают с Лобановским, с его методами и результатами, но этот человек оставил огромный след не только в истории киевского «Динамо», но и европейского, и мирового футбола, и столь яркие индивидуальности к тому же большая редкость. Конечно, после таких достижений, как были у киевского «Динамо», у «Шахтера», который недавно выиграл Кубок УЕФА, все остальное меркнет. Требования уже совершенно другие...
— ...планка иная...
— ...поэтому складывается иногда впечатление, что тренеров нынче нет, но и с критикой в наш адрес согласиться могу. Чтобы классным тренером стать, необходимо много ездить, учиться, смотреть...
— ...и наверняка впитывать...
— Вот именно! От молодых специалистов, которые только начинают свой путь, я часто слышу, что они, дескать, все знают, умеют... Позиция, конечно, хорошая, но все время, мне кажется, надо что-то искать, высматривать, анализировать — то есть расти. Меня вот на протяжении пяти лет ежегодно приглашают на форум тренеров элитных клубов, куда приезжают лучшие специалисты мира и Европы. Они, между прочим, много интересного рассказывают...
— ...делятся опытом...
— Безусловно. Эта встреча в швейцарском Ньоне, где находится штаб-квартира УЕФА, длится два дня, но дает такой позитивный заряд! Рассматриваются все стороны нашей работы, вплоть до рекламы на футбольных полях — дело в том, что она, особенно движущаяся, отвлекает ребят от игры.
— Даже так?
— Ну конечно. Допустим, игрок ведет мяч, и вдруг смена картинки или появляется мчащаяся машина. Естественно, чисто визуально она перетягивает внимание, и тренеры справедливо настаивают, чтобы такой рекламы во время матчей не было. Обсуждают также судейские, тактические, технические вопросы, спорят о стратегии развития современного футбола...
— Тонкости и нюансы, которые нигде больше услышать нельзя...
— Абсолютно! Потом все скрупулезно анализируется, передается в соответствующие комитеты УЕФА и ФИФА, которые с учетом наших пожеланий выносят уже свои какие-то постановления — разве это не интересно? Разве не полезны семинары и практические занятия? Сейчас многое ведь меняется, и та система подготовки, которой я, например, пользовался еще 5-10 лет назад, устарела. Сегодня у меня совсем другая — по времени, по качеству, по комплексу упражнений и всему-всему остальному.
— Надо уметь меняться, правда?
— Совершенно верно! Человек вообще должен меняться, пополнять багаж знаний, вплоть до того, чтобы разбираться в политических и экономических вопросах, которые в той или иной стране есть. Да, и это надо учитывать, чтобы лучше организовать подготовку, а еще надо помнить, что к нам всегда одно требование: мы должны давать результат.
— Вот как хотите, так и давайте!
— Можете не тренировать команду вообще, но побеждайте!
Прозвище Георгич Победоносец самый титулованный тренер постсоветского пространства Валерий Газзаев получил от болельщиков еще в звездном 2005 году, когда, помимо Кубка УЕФА, выиграл с ЦСКА национальный чемпионат и Кубок России. Что интересно, трижды, после каждого завоеванного трофея, футболисты на радостях бросались его качать и всякий раз... роняли (насмешники-журналисты даже попрекнули наставника армейцев тренерской в этом плане недоработкой). Газзаев отшучивался: мол, не на то внимание обращаете, хотя кому, как не ему, знать: в футболе мелочей нет.
Думаю, вряд ли Валерий Георгиевич рассчитывал, что соотечественники будут носить его на руках, а ведь — положа руку на сердце! — было за что. Признанный лучшим тренером 2005 года по версии УЕФА, спустя пару лет он обошел по популярности не только главу Росспорта Вячеслава Фетисова, но и тогдашнего президента страны Владимира Путина: по результатам опроса ВЦИОМа был признан человеком, оказавшим наибольшее влияние на развитие российского футбола, а его книга «Футбол на всю жизнь» стала бестселлером.
Дмитрий Гордон
Впрочем, живет он не прошлыми победами, а теми, которых еще не одержал. Его девиз: «Играть лучше, добиваться большего, забираться выше!», но вот парадокс: доселе не баловавшие средства массовой информации интервью (наставник этого не приветствовал) армейцы вдруг разразились тогда откровениями о чрезмерной жесткости Газзаева. Пресса подливала масла в огонь сообщениями, что «игроки от него буквально воют», однако тренер, который, не пожалев денег на штраф в 130 тысяч рублей (более четырех тысяч долларов), мог публично высказать, что думает, например, о недобросовестных судьях, в публичную полемику со своими питомцами не вступал.В нем, осетине по национальности, кавказский взрывной темперамент уживается с европейским лоском, а юношеский романтизм — с прагматичным подходом к делу. Больше всего на свете Газзаев не любит проигрывать, но при этом повторяет порой: «Если поражение не убивает, оно идет на пользу». Ну кто еще мог после проигрыша «Спартаку» в решающем матче чемпионата России-96 прийти в раздевалку соперников и их поздравить? (И это при том, что «Алания» 27 туров кряду лидировала, и душа Валерия Георгиевича наверняка рыдала).
С тех пор прошло много лет, завоевано немало престижных трофеев, но Газзаев и его кодекс чести не изменились. Удивительно, но факт: с поста главного тренера ЦСКА он ушел, когда команда показывала хороший футбол и стабильный результат. Почему? Да потому, что ему этого казалось мало.
В Украине он начал с чистого листа. Недавно Валерий Георгиевич признался, что киевское «Динамо» привлекло его прежде всего амбициозностью, — видимо, поэтому переговоры с президентом клуба Игорем Суркисом, проходившие прямо в vip-зале аэропорта «Внуково», по взаимному признанию сторон оказались на удивление легкими. Газзаев попросил несколько дней на размышление, а через неделю — 25 мая — прилетел в Киев и подписал трехлетний контракт.
В 55 лет он променял семейный уют большого подмосковного дома, общество любимой жены и возню с ненаглядной трехлетней внучкой на суровый холостяцкий быт. Отказался даже от предложенной ему клубом квартиры с видом на Печерскую лавру, чтобы целиком сосредоточиться на работе. Сейчас обитает на конча-засповской базе в трехкомнатном президентском номере, который уступил ему Суркис, зато рядом — как напоминание о цели и смысле его аскезы! — комната-музей Валерия Васильевича Лобановского, а с балкона открывается роскошный вид на восемь отличных тренировочных полей. Газзаев понимает: надо спешить, ведь, по его собственному признанию, тренерский век недолог — заканчивается в 60-65.
Он как-то признался, что хотел бы тренировать европейскую команду и даже итальянский язык в свое время выучил. Что ж, переехав из Москвы в Киев, Валерий Георгиевич сделал шаг в западном направлении, но я почему-то не сомневаюсь, что российский Газ (как сокращенно именуют Валерия Георгиевича на своих форумах динамовские болельщики) у нас не транзитом, что «Динамо» под его началом не только покажет агрессивный, по-настоящему мощный футбол, но и станет законодателем мод на видавших виды полях Европы.
Кстати, насчет футболистов, которые подбрасывать тренера умеют лучше, чем ловить... Газзаев не скрывает, что с киевским «Динамо» намерен не просто побеждать — выиграть Лигу чемпионов, а он, как и положено джигиту, привык свое слово держать.
— Валерий Георгиевич, рассказывают, что с малых лет вы росли настоящим воином и патологически не выносили поражений. Один из ваших ровесников вспоминал: «На поле для него не существовало друзей, и если кто-то из нас недорабатывал, играл спустя рукава, он коршуном набрасывался на лентяя, ругая на чем свет стоит. Если мы проигрывали, в раздевалке он горько и безутешно плакал, успевая при этом кричать, что все это из-за нас, что один не так сыграл в том эпизоде, другой в следующем...». Все так и было?
— Да, действительно, мальчишкой я все переживал горячо и искренне. Раньше для нас мяч был, наверное, лучшей игрушкой, потому что футбол — единственная общедоступная игра, в которой участвовал весь двор, и, конечно, в любых баталиях уступать было обидно. Мы очень эмоционально реагировали на все матчи, устраивали после них разбор полетов...
«Будучи игроком, отвечаешь лишь за себя, а тренером — практически за весь коллектив. Ответствен перед работодателем, президентом клуба, перед миллионами людей»
— Я хорошо помню советский футбол образца конца 70-х — середины 80-х годов, когда вы блистали в «Локомотиве», а затем в двух «Динамо»: московском и тбилисском. Форвардом вы были неординарным — вольным стрелком, солистом, причем достаточно дерзким: цепко боролись за мяч, смело атаковали и порой чересчур рьяно апеллировали к судьям и даже партнерам. Скажите, у вас всегда была эта страсть к футболу?
— Наверное, лет с 12-ти все мои помыслы связаны исключительно с ним. После детской спортивной школы я попал в команду мастеров, затем переехал в Москву, и в дальнейшем в какой-то другой сфере представить себя не мог, хотя после завершения футбольной карьеры некоторые сомнения возникали. Окончив юридический институт, задумался о юриспруденции, более того, даже какие-то шаги в этом направлении предпринимал, но потом как-то так получилось, что стал работать с детьми, а затем всерьез занялся тренерской деятельностью.
— С кем из тренеров, под чьим руководством играли, вам было комфортнее, кто нравился больше всех?
— Мне удалось поработать не просто со многими, а практически со всеми выдающимися отечественными тренерами: и с Вячеславом Дмитриевичем Соловьевым, и с Никитой Павловичем Симоняном, и Валерий Васильевич Лобановский дважды в сборную приглашал, но самое большое впечатление на меня произвел — своей человечностью и в первую очередь знанием предмета — Александр Александрович Севидов. Он был выдающейся личностью и оставил в моей жизни глубокий след: именно благодаря ему я пошел по тренерской линии.
— Как игрок вы добились многого, но есть, на мой взгляд, пробел — отсутствие ярких выступлений за сборную, и вообще, вы провели за нее маловато игр. Почему Лобановский туда вас практически не привлекал, что за причина была?
— Думаю, обсуждать Лобановского, Бескова или кого-то еще я сегодня не вправе: у каждого тренера свой подход к формированию главной команды страны, — но мнение выскажу. В ту пору придерживались в большей степени коллективной направленности, и яркие индивидуальности (а среди них были талантливейшие самородки — те же Гуцаев и Кипиани) в общепринятые стандарты не вписывались...
Естественно, в другом качестве я себя на поле не видел, и пусть мы тогда не были так информированы, как сегодня, когда можем изучать лучшие поединки, даже по тем видеокассетам, которые удавалось посмотреть, я понимал: любой матч украшают прежде всего звезды, на которых приходят болельщики...
— Будучи ярким, классным форвардом в расцвете сил, вы не обижались на Бескова, на Лобановского за то, что не приглашают вас в сборную?
— Разумеется, внутреннее состояние не ахти было...
— ...вы-то знали себе цену...
— ...но я ничего не мог сделать, потому что зависело все от них... Можно было сколько угодно возмущаться, но про себя — что и кому я мог доказать? Увы, поиграть на чемпионатах мира, Европы не довелось, несмотря на то что очень хотелось, но жизнь сложилась так, как сложилась, и я абсолютно ни о чем не жалею. Кое-что, согласитесь, мне удалось...
— Еще бы — имея на счету 117 голов, вы вошли в символический Клуб Григория Федотова...
— Да, я играл, забивал...
— ...на все вкусы...
— ...а как там и что — это уже дело такое... Хочу подчеркнуть: у меня есть свои взгляды, и я их абсолютно не изменил. Сколько людей, столько и мнений: у кого-то они более прогрессивные, кто-то живет одним днем и сиюминутными целями... В целом, конечно, на моем дальнейшем формировании все это сказалось.
— Это правда, что однажды в Турции к вам заявилась целая делегация из «Фенербахче» с чеком на полтора миллиона долларов?
— Если точнее, мне предложили три миллиона турецких лир. Это произошло в Стамбуле в 77-м году, но вы же помните, какие в Союзе тогда были законы. За границей нас всюду сопровождали люди из известной организации, так вот, один из них (а у него это была первая такая ответственная поездка) ночами дежурил около моего номера...
— ...на всякий случай...
— ...и, бедный, не высыпался. Я его успокоил: «Ну что ты...».
Кандидат в члены олимпийской сборной СССР Валерий Газзаев в борьбе за мяч, 1983 год. «К сожалению, поиграть на чемпионатах мира и Европы не довелось. Жизнь сложилась, как сложилась, и я абсолютно ни о чем не жалею»
— Тем не менее мысль нехорошая закралась?— Нет, вы знаете, даже секундный соблазн не появился. Сказалось, наверное, воспитание...
— ...патриотизм...
— В то время он был, и я не помню, чтобы кто-нибудь из моих товарищей — имею в виду футболистов — позволил себе уехать, где-то остаться. Да, многие люди искусства...
— ...становились перебежчиками, невозвращенцами...
— ...но у нас таковых не было. Все-таки и будни, и праздники проводили мы в коллективе, где фальшь любая заметна, где слабые и сильные стороны характера не скроешь, поэтому, хотя это были огромные деньги, у меня даже грамма сомнения не возникло. В первую очередь я подумал о семье, о родителях, о брате, к тому же уже не был холостяком: шел первый год моей женатой жизни.
— Понятно: сваты из «Фенербахче» пришли просто не вовремя...
— (Смеется). Наверное. Вот лет бы через 10-15...
— В финале Кубка СССР 79-го года вы не реализовали решающий послематчевый пенальти, из-за чего московские динамовцы проиграли тбилисцам. Что в тот момент вы почувствовали?
— Это, наверное, был один из самых страшных дней в моей жизни, одно из самых горьких разочарований... Представьте: 100 тысяч зрителей, «Лужники», финал Кубка. Основное время — 0:0, в дополнительное — счет так и не изменился, пенальти. Иду к мячу и думаю: «Пан или пропал!».
— Коленки дрожали?
— Конечно. Представляете: если я не забью, мы проиграем?
— Не представляю...
— Когда мяч пролетел мимо ворот, мне показалось, что сейчас земля уйдет из-под ног. Весь стадион, все 100 тысяч разочарованно ахнули...
— Они же за москвичей болели...
— Ну, ясное дело... Убитый горем, пришел в раздевалку, а что ощущал, передать сложно...
— Никто из партнеров ничего не сказал?
— Нет, да и что тут скажешь — это...
— ...футбол...
— Что интересно, в своей карьере я достаточно много пенальти не забивал: в полуфинале, в финале...
— Привыкли с игры...
— (Улыбается). На поле я все-таки чересчур был эмоциональным, и в какой-то степени это мешало. Мне легче было вколотить гол не тогда, когда почти никто не препятствует, а в единоборствах, в ситуациях сложных — это была моя стихия. Естественно, поражение, да еще по своей вине, пережить было трудно, тем не менее все прошло, и уже в 84-м году я полностью реабилитировал себя.
— В советском футболе был еще один сверхэмоциональный тренер, который проповедовал искренний футбол, — Эдуард Малофеев. (Он даже, представляя себя на поле, бил, помню, по лавкам запасных ногами). Возглавив московское «Динамо», Малофеев однажды вас заменил, и говорят, этот его поступок настолько вас возмутил, что вы просто покинули клуб...
— Начнем с того, что я не признавал ни его методы, ни само понятие «искренний футбол»...
— ...так и не расшифрованное...
— Этой туманной формулировки я просто не понимал, и разумеется, когда он посмел меня заменить...
— ...хорошо как сказали: «Посмел меня заменить»!..
— ...я закончил играть, хотя на тот момент был лучшим бомбардиром команды...
Понимаете, когда отношения не сложились и доверия к человеку нет, возникает антагонизм. Конечно, уже и работать не хочется — все замирает...
— Нодар Парсаданович Ахалкаци сразу же пригласил вас в тбилисское «Динамо»...
— Да, но спустя полгода.
— Там получилось?
«Динамо» (Москва) — «Динамо» (Тбилиси). Слева — Александр Чивадзе, рядом — Валерий Газзаев, 1979 год. На счету Газзаева 117 голов, он член символического Клуба имени Григория Федотова
— Вполне. Я за тбилисцев 12 матчей провел...
— ...и забивали?
— А как же! В то время коллектив у нас замечательный подобрался: Володя Гуцаев, Челебадзе, Шенгелия, Чивадзе, Сулаквелидзе — целая плеяда опытных игроков, и мы очень неплохо шли: на первом, втором месте... Увы, в середине сезона я получил серьезную травму, которая не позволила продолжать выступления, — из-за нее и закончил.
— Завершив карьеру игрока, вы оказались на финансовой мели и в какой-то момент начали — для меня это стало открытием! — писать очерки о футболе в газеты «Советский спорт» и «Футбол — хоккей»...
— Было такое...
— Неужели ради гонораров?
— Совершенно верно.
— То есть элементарно выживать приходилось?
— Во-первых, нужно было не упасть духом и как-то определиться с дальнейшей судьбой. Выбор предстояло сделать в пользу либо юриспруденции, либо спорта, либо коммерческой деятельности, ростки которой начали тогда пробиваться, и у меня, кстати, были хорошие предложения во всех трех направлениях. Тренерскую стезю я выбрал благодаря случаю. Весной 1985-го мы играли в Австрии полуфинал Кубка кубков...
— ...с венским «Рапидом»...
— ...да, и после первого тайма выигрывали 1:0, а у Александра Александровича Севидова была манера советоваться с игроками, с капитаном команды. Он подошел ко мне, и я высказал мнение, что нужно сделать такие-то замены.
— Он выслушал вас без обид?
— Наоборот, это было нормально, естественно. Изнутри коллектива видно же, кто не тянет, однако Севидов удивился: «Да ты что!». Мы, мол, ведем 1:0, какие сейчас могут быть замены? «Вы меня спросили, — сказал, — я вам ответил». Во втором тайме один из этих ребят делает два пенальти в наши ворота, а второй ошибается, и в итоге мы проигрываем 3:1, хотя Александр Александрович поменял-таки и одного, и второго.
Я, если честно, как-то не придал тогда этому значения: была игра, эмоции и все остальное, а на следующий день мне позвонил начальник команды: «Главный тренер просит зайти». (После матча у нас было два выходных, потому что ждали рейс на Москву). Вхожу, а он сразу: «Присядь! Советую тебе задуматься о тренерской деятельности»...
— Какой молодец!
— Мне между тем это вообще никогда в голову не приходило. «С чего вы взяли?» — спрашиваю. «Ну, ты подумай», — услышал в ответ. Все, но мысль зародилась...
— Представляю, как вы ночами писали очерки о футболе...
— Во-первых, когда по какому-то матчу или по какой-то теме просили высказать свое мнение, мне самому интересно было попробовать. Излагал свои мысли на этот счет на бумаге, а редактировал текст, безусловно, квалифицированный журналист — что-то и добавлял. Вот такой был совместный труд.
— Ваше преимущество заключалось в том, что знали футбол изнутри...
— Конечно, помогала практика игрока, к тому же тренерскую деятельность начал с самого низа, то есть с детской спортивной школы, а после Высшей школы тренеров принял команду первой лиги, которая там ни шатко ни валко 20 лет прозябала...
— Под вашим руководством из аутсайдера «Спартак» (Орджоникидзе) вскоре превратился в лидера и через два года завоевал путевку в высшую лигу...
— Нужно было пройти все этапы, потому что на каждом из них получаешь абсолютно новые ощущения. Когда, будучи игроком, я представлял свою тренерскую деятельность, у меня одно мнение было, стал работать с детьми — оно изменилось в корне. Это, признаюсь, продолжается до сих пор: каждый день приносит мне что-то новое. Подходы изменяются по мере развития футбола, совершенствования тактики, с учетом поставленной цели и конкретной команды — иными словами, я постоянно учусь.
— В 95-м году вы совершили маленький подвиг, когда «Спартак-Алания» под вашим началом стал чемпионом России. Представляю, какой праздник был в Осетии — вы и до этого были национальным героем, а стали им, очевидно, вдвойне...
— Приятные были минуты! Тогда ведь действительно невозможно было поверить, что выиграть национальное первенство России, преодолеть гегемонию московского «Спартака», реально, тем более команде из провинции, — но удалось! Президентом республики в ту пору был Ахсарбек Хаджимурзаевич Галазов — великолепный руководитель, который очень большое внимание уделял футболу. Могу вам признаться, что чемпионами России мы стали при годовом бюджете в 3,5 миллиона долларов, — это реальный факт.
— Кому теперь рассказать?
— (Улыбается). Видите, как получилось... Состав подобрался хороший, из молодых: они очень интересно, азартно играли, но, естественно, будущее «Алании» оказалось несколько скомканным. Все-таки, чтобы выступать стабильно, необходима такая инфраструктура, как у киевского «Динамо», — вот тогда клуб будет подтверждать класс из года в год, а там на тот период ничего, кроме собственно коллектива, не было.
— Сегодня самая главная ваша вершина — победа в Кубке УЕФА с ЦСКА, но хочется верить, что еще больших высот вы достигнете с киевским «Динамо»...
— Спасибо, я тоже на это надеюсь.
— Команда ЦСКА, которую вы возглавляли столько сезонов, стала яркой страницей вашей тренерской биографии — чем особенно она вам запомнилась?
— Ну, когда семь лет работаешь в одном коллективе, с одним президентом клуба, вы уже не только деловые партнеры, но и одна семья, ваши отношения из дружеских переходят в какой-то степени в родственные, тем более что за эти годы сделано, к счастью, немало. За счет нашего трудолюбия и, так сказать, с помощью Господа Бога, нам удалось много титулов выиграть, множество молодых талантливых игроков выросло, чье имя и репутация нынче ценятся в европейском футболе. Это часть, причем очень хорошая, моей жизни, и я с большим удовольствием всегда ее вспоминаю.
«Задача тренера — сохранить в команде на протяжении года хороший эмоциональный настрой». С Андреем Шевченко
— Представляю, как скрежетали зубами некоторые ваши коллеги, когда около года одновременно с ЦСКА вы возглавляли и сборную России, но особых лавров, к сожалению, на этом посту не снискали. Мне вообще рассказывали, что, командируя своих игроков в сборную, главные тренеры некоторых команд говорили им: «Ты особо там не выкладывайся — зачем авторитет Газзаева укреплять?»...— (Удивленно). Да? Я, если честно, об этом не слышал и не думаю, что такое возможно, — разве что на уровне слухов и домыслов. Я, кстати, считаю этот период плодотворным. Когда принял сборную, нужны были революционные шаги. Подчеркиваю: не эволюционные, а именно революционные...
— ...но вам же не привыкать!
— Да, я в этом отношении человек достаточно смелый. Дело в том, что в сборной было много возрастных игроков, а следовало подумать о перспективе, и я ввел в состав большую группу молодых ребят: братьев Березуцких, Игнашевича, Алдонина, Аршавина, Кержакова, Павлюченко...
— ...на минуточку!
— Я всех перечислил? Позже Акинфеева добавил, плюс Жирков, Анюков, Колодин... Это был костяк молодежки, которую в 2001 году возглавлял. Конечно...
— ...опыта им не хватало...
— Да, потому что в молодости есть яркость, а вот стабильности недостает, но в целом, считаю, этот шаг был абсолютно правильным — требовалось просто время, чтобы освоиться. В итоге в том отборочном цикле команда попала на чемпионат Европы, и хотя там, к сожалению, выступила неудачно, начало уже было положено, и следовало двигаться в этом направлении до конца. Как получилось бы в результате, гадать не буду, но я понимал, что одновременно работать в сборной и в клубе невероятно сложно: ответственность и здесь, и там колоссальная, и везде надо только выигрывать. Это был мощный психологический груз, поэтому я и решил отказаться от сборной и сосредоточиться на клубе, в чем был абсолютно прав: мы выиграли в том году чемпионат России.
— Закономерность: мало кому из классных игроков удается стать замечательным тренером, а вот из середнячков наставники зачастую отличные получаются...
— Так и есть.
— Вы исключение из этого правила — и футболист милостью Божей, и тренер: в какой же из двух ипостасей легче и интереснее?
— Понимаете, будучи игроком, отвечаешь лишь сам за себя, а тренером — практически за весь коллектив (не только за футболистов), с которым работаешь. Ответствен перед работодателем, президентом клуба, да что там — перед миллионами людей, ведь от тебя зависит их моральное состояние, поэтому роль руководителя тут гораздо ответственнее, но и интереснее. В любом случае эту профессию, с ее положительными моментами и неизбежными разочарованиями, нужно любить, и если ты стремишься как следует ей овладеть, и плюсы ее принимаешь, и минусы. Я, например, — искренне говорю — получаю от нее огромное удовольствие.
— Некоторые футболисты — ребята совсем непростые, и когда тренер в сердцах укоряет их: дескать, ну как же ты не забил с 15-ти, предположим, метров? — желая его подкузьмить, могут сказать: «Валерий Георгиевич, я что-то не совсем понимаю, как это, — покажите». Сможете показать?
— Если понадобится — без проблем, хотя ко мне никогда с такими просьбами не обращались.
— Вы тем не менее в состоянии сегодня прицельно и результативно пробить по мячу?
— Думаю, еще да.
— Ноги помнят?
— Конечно.
— Система подготовки команд, которые вы возглавляли, всегда была продумана до мелочей. Эта основательность — часть вашего внутреннего состояния, неотъемлемая черта характера?
— В принципе, каждый человек должен быть подтянут и дисциплинирован как на работе, так и дома, наверное, ведь что такое хорошая семья? Это когда жена знает свое место, дети — свое, муж — свое, и когда все по полочкам разложено, семья крепкая, в ней любящие родители и дети.
То же и в спорте. Болельщики приходят на стадион в основном только в субботу или в воскресенье, чтобы получить удовольствие от игры, посмотреть на любимых звезд и свою команду — они не видят, как работают футболисты всю неделю, какие адские получают нагрузки. Почему я это говорю? Потому что усиленно тренируются эти ребята практически ежедневно и круглогодично. Единственный выходной, который они могут провести с семьей, — день после игры, а потом снова будни, идет подготовка к следующему матчу, и в течение всего сезона необходимо, чтобы игроки находились в оптимальном функциональном состоянии.
При этом не забывайте: они живые люди, и у них есть не только сильные стороны, но и слабости. Задача тренера — сохранять в команде на протяжении года хороший эмоциональный настрой, чтобы ребята показывали стабильный результат. Целая наука!
http://www.bulvar.com.ua/images/doc/b639f-07.jpg" target="_blank
В 2005 году под руководством Валерия Газзаева ЦСКА выиграл Кубок УЕФА
— Валерий Георгиевич, а что для тренера главное — быть хорошим психологом или досконально разбираться в тонкостях игры?— Безусловно, быть специалистом в своей области необходимо, но сегодня без знания психологии — это, наверное, основа основ! — придется непросто.
— Ребята, которые под вашим началом играли, все как один утверждают, что ваша главная отличительная особенность — умение настроить команду на достижение результата прежде всего психологически. Что, если не секрет, вы говорили футболистам ЦСКА в перерыве финального матча на Кубок УЕФА, который поначалу для вас не очень хорошо складывался?
— После первой игры я понял, что у нас есть шанс. Конечно, если уж так, откровенно, это сложно было представить, потому что играли финал на поле соперника, на его родном стадионе, а когда 50 тысяч зрителей на трибунах неистово болеют против тебя...
— ...хуже не придумаешь!
— Да, тем не менее финал есть финал, и, как правило, игроки на это внимания уже не обращают. После первого тайма мы проигрывали «Спортингу» 1:0... Я сказал: «У вас еще есть 45 минут, чтобы стать героями России», и когда произнес эти слова, у самого дрожь по телу пошла...
Людей как-то надо было взбодрить. «Вы играете замечательно, — подытожил. — Чувствую, второй тайм будет совсем другой».
— Этого оказалось достаточно?
— Вполне: мы в результате победили со счетом 3:1. Знаете, в таких матчах лишние слова не нужны абсолютно...
— ...они — лишние...
— Совершенно точно, поэтому фразы необходимы достаточно емкие, но очень короткие.
— Кто вы для своих подопечных: диктатор или отец родной?
— Думаю, прежде всего требовательный человек, ответственный перед теми, кто пригласил меня на работу и поставил передо мной задачу, поэтому требую такой же ответственности от игроков.
— Ваше кредо — кнут, пряник или кнут и пряник?
— Не думаю, что сегодня так можно ставить вопрос. Я за честное отношение и дисциплину во всех аспектах при правильно построенной тренировочной работе. Если дисциплины не будет, не будет ничего. Что я имею в виду?
Дисциплина подразумевает соблюдение как командных требований, так и бытовых. Никто в личную жизнь футболиста вмешиваться не собирается (я считаю, что это неправильно, и никогда такими вещами не занимался), но есть время, когда человек должен тренироваться и готовиться к играм, — оно священно, поэтому от всех лишних моментов, которые мешают подготовке, следует уходить и работать соответственно. Особенно в таких больших клубах, как ЦСКА и «Динамо» (Киев), перед которыми задачи — с учетом традиций, бренда и всего остального — всегда стоят сверхамбициозные.
— В одном интервью вы признались: «По ночным клубам не хожу, но игрокам своим не запрещаю»...
— Ну да — они же молодые ребята, живые, повторюсь, люди. То, что им хочется на дискотеке потанцевать, — нормально, но если оттуда их выносить будут — понимаете? — это неправильно. Мера должна быть везде и во всем. Я не только не запрещаю футболистам развлечения, наоборот — с точки зрения их эмоционального состояния даже приветствую, но еще раз повторю: не до такой степени, чтобы человек не мог уйти с танцплощадки самостоятельно.
— После поражения ЦСКА в Кубке УЕФА от «Пармы» вы молча, по свидетельству очевидцев, вошли в раздевалку, взяли со стола два апельсина, не говоря ни слова, выжали их и вышли. Это психологический ход был или эмоции?
— Ну как? Просто эти фрукты увидел — они на столе лежали...
— ...некстати...
— Да... Когда шел в раздевалку, меня действительно переполняли эмоции: при счете 2:1 мы за две или три минуты проиграли 3:2. Нас даже ничья устраивала — мы выходили в следующий этап...
— ...кошмар!..
— ...и конечно, за такой промежуток времени все потерять надо было суметь (я легко потом представлял, как «Бавария» могла за две минуты проиграть Лигу чемпионов). Понимаете, на душе кошки скребли... Очень хотелось что-то такое сказать, эмоции выплеснуть, но потом, когда выжал апельсины, посмотрел на то, что от них осталось, руки помыл и ушел восвояси.
— Вот так и Фергюсону, думаю, очень хотелось чем-то в Бэкхема запустить, и он это сделал. Вы в раздевалке никогда ни в кого ничего не швыряли?
— Случилось один раз, но это все — не будем конкретизировать.
— Есть точка зрения, что наши тренеры (имею в виду представителей России, Украины и постсоветского пространства вообще) отстают от европейских, — вы с ней согласны?
— Ну нет, так категорично я бы не заявлял. Уверяю вас, тренерская школа у нас достаточно сильная, хотя, естественно, сегодня об этом говорить сложно. В Италии, например, мы знаем двух-трех грандов: Капелло, Липпи, ну, может, еще Манчини и Анчелотти — больше имен нет.
В России то же самое: есть несколько мэтров, которые выделяются, — Романцев, Семин — и такая же ситуация в Украине. Разумеется, после ухода такой глыбы, как Валерий Васильевич Лобановский (царствие ему небесное!), здесь произошел большой разрыв...
— Провал!
— Тех, кто пришел после него, сравнивают с Лобановским, с его методами и результатами, но этот человек оставил огромный след не только в истории киевского «Динамо», но и европейского, и мирового футбола, и столь яркие индивидуальности к тому же большая редкость. Конечно, после таких достижений, как были у киевского «Динамо», у «Шахтера», который недавно выиграл Кубок УЕФА, все остальное меркнет. Требования уже совершенно другие...
— ...планка иная...
— ...поэтому складывается иногда впечатление, что тренеров нынче нет, но и с критикой в наш адрес согласиться могу. Чтобы классным тренером стать, необходимо много ездить, учиться, смотреть...
— ...и наверняка впитывать...
— Вот именно! От молодых специалистов, которые только начинают свой путь, я часто слышу, что они, дескать, все знают, умеют... Позиция, конечно, хорошая, но все время, мне кажется, надо что-то искать, высматривать, анализировать — то есть расти. Меня вот на протяжении пяти лет ежегодно приглашают на форум тренеров элитных клубов, куда приезжают лучшие специалисты мира и Европы. Они, между прочим, много интересного рассказывают...
— ...делятся опытом...
— Безусловно. Эта встреча в швейцарском Ньоне, где находится штаб-квартира УЕФА, длится два дня, но дает такой позитивный заряд! Рассматриваются все стороны нашей работы, вплоть до рекламы на футбольных полях — дело в том, что она, особенно движущаяся, отвлекает ребят от игры.
— Даже так?
— Ну конечно. Допустим, игрок ведет мяч, и вдруг смена картинки или появляется мчащаяся машина. Естественно, чисто визуально она перетягивает внимание, и тренеры справедливо настаивают, чтобы такой рекламы во время матчей не было. Обсуждают также судейские, тактические, технические вопросы, спорят о стратегии развития современного футбола...
— Тонкости и нюансы, которые нигде больше услышать нельзя...
— Абсолютно! Потом все скрупулезно анализируется, передается в соответствующие комитеты УЕФА и ФИФА, которые с учетом наших пожеланий выносят уже свои какие-то постановления — разве это не интересно? Разве не полезны семинары и практические занятия? Сейчас многое ведь меняется, и та система подготовки, которой я, например, пользовался еще 5-10 лет назад, устарела. Сегодня у меня совсем другая — по времени, по качеству, по комплексу упражнений и всему-всему остальному.
— Надо уметь меняться, правда?
— Совершенно верно! Человек вообще должен меняться, пополнять багаж знаний, вплоть до того, чтобы разбираться в политических и экономических вопросах, которые в той или иной стране есть. Да, и это надо учитывать, чтобы лучше организовать подготовку, а еще надо помнить, что к нам всегда одно требование: мы должны давать результат.
— Вот как хотите, так и давайте!
— Можете не тренировать команду вообще, но побеждайте!
Мой стакан невелик, но я пью из своего стакана.
-
Leticija
- Капитан 3 ранга
- Сообщения: 521
- Зарегистрирован: Вт ноя 24, 2009 6:53 pm
- Скайп: chechel_55
- Пол: Женский
- Откуда: Германия
Re: Звёздная галлерея
— Валерий Георгиевич, в мире футбола вы пользуетесь огромным, абсолютно заслуженным авторитетом, и ваш переезд в Киев было воспринят болельщиками «Динамо» с радостью и воодушевлением...— Спасибо!
— Не страшно вам было браться за эту команду, особенно после удачного, в общем, сезона с Семиным?
— Вы знаете, нет. Я, согласитесь, не молодой начинающий специалист, поэтому...
— ...отбоялся уже, да?..
— ...давно уже определился: знаю, как надо работать и как добиваться победы. Другое дело, насколько это получится, но те взгляды на футбол, которые у меня есть и которые хочу привить своим подопечным, в основном оправдывают себя, хотя еще не совсем. Просто после прошлого, безусловно, хорошего сезона, который команда завершила чемпионом, сейчас в составе произошли немалые перемены — мы ввели большую группу молодых игроков.
Сегодня — повторяю это везде и абсолютно от вас не скрываю! — безусловный приоритет отдаю воспитанникам местного футбола, и это, считаю, подход правильный. Смотрите, уже где-то шесть-семь молодых украинцев регулярно играют в основе «Динамо».
— Многие уверены, что в силу патриотизма футболисты даже похуже классом, но свои, будут играть лучше, чем легионеры...
— Я не согласен. Легионеры нужны — если уж на то пошло, без них пока невозможно, но не должно быть перебора ни в чем, а что касается выбранного мной направления... Если проанализировать историю киевского «Динамо», наиболее высоких достижений клуб добивался, когда его цвета защищали воспитанники местного футбола. Возьмите 75-й год...
— 86-й...
— ...и даже 99-й! Команда практически полностью состояла из украинцев, поэтому они должны составлять костяк. У лидеров должно присутствовать чувство патриотизма, чтобы они этот дух вносили в игру и заражали им легионеров — вот тогда все будет отлично.
— Вы же с Семиным, насколько я знаю, дружите?
«Любая игра, где нет эмоций, мертва»
— Да.
— Он много рассказывал вам о Киеве, о команде?
— Безусловно, уже получив приглашение от Игоря Михайловича Суркиса, я этим интересовался. Говорили в основном об игроках, их возможностях, качествах, а потом у меня появилась возможность самому убедиться в том, насколько мой предшественник прав. Разумеется, у меня взгляд на игру совершенно другой, чем у Юрия Павловича, иные требования к футболистам...
— ...и это нормально!
— Совершенно. Мне кажется, это правильная позиция, поэтому, естественно, хочется здесь все-таки что-то сделать, и никакой боязни при этом нет — тренер я достаточно профессиональный.
— Знающие люди говорили мне, что одно время, когда «Шахтер» еще не завоевал Кубок УЕФА, но к этому шел, Ринат Ахметов был недоволен Мирчей Луческу и очень мечтал заполучить в качестве главного тренера «горняков» вас. Переговоры на эту тему с ним были?
— К Ринату Леонидовичу я отношусь с большим уважением, достаточно хорошо его знаю, поэтому отвечать сейчас на ваш вопрос, Дима, мне кажется, неэтично...
— ...не логично...
— ...и неправильно. Пользуясь случаем, могу лишь поздравить «Шахтер» и его президента Рината Ахметова с победой в Кубке УЕФА, а сегодня я всеми мыслями сосредоточен на киевском «Динамо», на успешном его выступлении. Признаюсь: мне на редкость комфортно работается, у меня замечательные, профессиональные отношения с президентом клуба и с игроками. Стараюсь честно трудиться, справедливо относиться к ребятам и всегда говорить правду, только правду и ничего, кроме нее.
— Человек вы очень амбициозный, по натуре максималист, и наверняка у вас есть цель. Что вы хотите с «Динамо» выиграть?
— За три года мечтаю создать команду, способную добиваться больших результатов в Лиге чемпионов, и мы к этому на пути. Следует подтянуть молодых талантливых игроков и построить коллектив, который, набравшись опыта, будет играть в этом серьезном турнире на высоком уровне. В 99-м «Динамо» совсем немножко не хватило, чтобы выйти в финал Лиги чемпионов, поэтому от обещаний, естественно, воздержусь, но уверен: если есть у клуба традиции, он обязательно этот взлет повторит. Надо просто двигаться в правильном направлении, а цель — вот она, передо мной. Будучи тренером, я завоевал все, что возможно, в национальном первенстве, выиграл один из престижнейших европейских турниров, и для полного комплекта не хватает только победы в Лиге чемпионов. Конечно, хочу этого добиться.
— А почему нет?
— Нормальная мечта любого, кто оказался бы на моем месте, а насколько она достижима, зависит от целого ряда обстоятельств: от игроков, от тренера, от президента клуба, от Господа Бога, в конце концов... Необходимо, чтобы все совпало, но, конечно, я приложу все усилия, чтобы реализовать свою, вернее, общую нашу мечту.
— Отечественные футболисты, даже очень яркие звезды, свое мнение на страницах прессы или по телевидению стараются особо не афишировать. Исключение разве что Виктор Леоненко, который до сих пор часто выступает в средствах массовой информации, где комментирует всевозможные матчи, составы, действия тренеров, судей... В свое время он под вашим началом играл и с радостью воспринял то, что вы переехали в Киев...
— Я к Вите очень хорошо отношусь, а познакомился с ним в 90-м году, когда еще работал в «Спартаке» (Орджоникидзе) — выводил его в высшую лигу. Помню, играли в Тюмени, где Леоненко выступал за местное «Динамо», и хотя разгромили тогда их 4:0, по-моему, я увидел на поле молодого, на редкость талантливого игрока. Уже в 91-м, когда возглавил «Динамо» московское, буквально на следующий день послал за ним...
— ...гонца...
— ...и его сразу же перевели по линии МВД из одной динамовской команды в другую. Тогда с этим легче было: никаких контрактов и обязательств... Виктор, повторяю, был очень талантлив и играть начал великолепно. Историю перехода его в киевское «Динамо» вы, наверняка, тоже знаете — он блестяще здесь заиграл, и одна из прекрасных страниц киевского футбола связана с его именем, а что касается высказываний... Каждый из нас оригинален, и я считаю, не подгонять Леоненко под общий ранжир надо, а читать и анализировать его мысли. Мне, безусловно, приятно, что Витя состоялся и как футболист, и как личность, и хотя до сегодняшнего дня я с ним еще не встречался, надеюсь, увидимся.
Валерия Газзаева и Юрия Семина связывает давняя дружба. «Разумеется, у меня взгляд на игру совершенно другой, иные требования к футболистам...»
— Недавно в «Динамо» вернулся Андрей Шевченко — повезло, я думаю, и болельщикам, и самому Андрею, и, очевидно, вам. Да?— Что ж, этот мастер — легенда европейского футбола, символ киевского «Динамо»! — в рекомендациях не нуждается. Андрей — один из трех лучших бомбардиров за всю историю Лиги чемпионов, и сегодня присутствие такого опытного и авторитетного футболиста — высочайшего профессионала, прекрасного человека! — принесет огромную пользу команде, поможет ее становлению в международных матчах на высочайшем уровне. Роль Андрея тут трудно переоценить. Есть такое понятие «аура авторитета» — она крайне важна, поэтому я надеюсь, что от его перехода выиграют действительно все.
— Вы видели игру как Олега Блохина, против которого сражались на поле, так и Андрея Шевченко, и я не могу не задать вопрос, которым иногда ставлю в тупик специалистов: кто из них, на ваш взгляд, лучше?
— Вы знаете... (Пауза).
— Владимир Маслаченко, например, ответил так: «Блохин лучше, но Шевченко богаче»...
— Владимир Никитич, как всегда, колоритен и нестандартен... В принципе, я считаю, что оба они — мастера экстра-класса: очень мобильные, скоростные, но Олег все-таки выступал в основном в «Динамо», а Андрей на более высоком уровне.
— Помотался чуть-чуть...
— Да, и когда Шевченко пришел в «Милан», он, действительно, там сверкал. Конечно, сегодня сравнивать их — занятие неблагодарное, так что оба они выдающиеся, и думаю, величие одного, как эстафетная палочка, передалось другому.
— Ответили как дипломат... Когда Блохин тренировал клуб «Москва», вы, знаю, чуть не подрались...
— Ну, это был абсолютно рабочий момент. Я всегда с неизменной симпатией и уважением относился к Олегу, а он отвечал мне взаимностью, поэтому никаких проблем, а эмоции — что ж, они часто присутствуют. В перерыве матча между «Москвой» и ЦСКА возник какой-то эпизод, на который оба мы слишком горячо отреагировали, хотя, по-моему, было бы гораздо хуже, если бы промолчали.
— Какими критериями вы как специалист руководствуетесь, называя того или иного игрока великим, и кто из футболистов, которых вы видели своими глазами, входит, по-вашему, в пятерку лучших?
— Имеете в виду мировой футбол? В первую очередь, понятное дело, Пеле — я наблюдал его в 70-м году на чемпионате мира в Мексике, где он блистал...
— Пеле — не устаревший вариант? Сегодня он мог бы так выделяться?
— Знаете, Дима, может, я консерватор, но сильнее Пеле футболиста не было и нет до сих пор. Пятерка лучших? После Пеле — Марадона... Может, Рональдо — в конце карьеры. Вне всякого сомнения, Круифф. Ну и Андрей Шевченко.
— Вот так?
— Да.
— Вы очень вспыльчивы, сильно по поводу происходящего на поле переживаете и часто нервничаете почем зря — это черта характера?
— Наверное. Понимаете, воспринимать все спокойно я не могу, к тому же просто смотреть игру без эмоциональных всплесков неправильно — тогда нужно идти на трибуну.
— Константин Иванович Бесков, я помню, сидел там и нормально себя чувствовал...
— У каждого свой подход... Считаю, что должен сопереживать с ребятами и за каждый пас, каждый гол, радоваться, как они, и точно так же проявлять неудовлетворенность, когда атаку сорвала неточная передача или что-то еще. Это моя работа! Когда тренер у бровки, футболисты чувствуют его поддержку. Иногда, согласитесь, если эмоции перехлестывают, игроки теряют позицию или концентрацию...
— ...и их надо взбодрить...
— И подсказать, и указать — это очень важно.
— На скамейке вас можно увидеть редко: вы то и дело вскакиваете, жестикулируете, что-то кричите. Говорят, в 95-м году, когда «Алания» в матче национального первенства с ЦСКА забила «золотой» гол, сделавший ее чемпионом России, вы сунули горящую сигарету в карман пальто — это легенда?
— Нет, так и было. Когда Тедеев забил, я как раз курил (в то время это еще разрешалось) — и вдруг он побежал ко мне. Я подумал: «Бросать сигарету на поле нельзя» — и машинально сунул ее в карман. Естественно, игроки навалились, и пока мы обнимались да целовались...
— ...пошел дым...
С возвращением Андрея Шевченко в «Динамо» Валерий Газзаев и президент клуба Игорь Суркис связывают большие надежды
— Пальто загорелось, понимаете?
— Вам не жаль его было?
— Нет, такие моменты готов испытывать ежегодно.
— Есть два Газзаева: сверхэмоциональный во время матчей и спокойный, интеллигентный, сдержанный, неизменно одетый с иголочки в жизни. Как два таких разных человека в вас уживаются?
— Наверное, хорошо, что они есть. Я, например, уверен: нужно относиться друг к другу тепло и прощать ошибки, потому что все мы земные и небезгрешные. Это, правда, не касается работы, где совершенно другие эмоции (особенно когда твой труд публичен, когда успехи и неудачи на виду у всех и от тебя зависит тонус огромного количества людей), тем более если тебя пригласили в большой клуб. Стараюсь, чтобы моя деятельность не только принесла результаты, но и стала источником хорошего настроения у болельщиков, в их семьях...
Да, на тренировках мне часто приходится быть жестким и требовательным, потому что не все идет гладко, не всегда получается хорошо, но это часть нашей работы, и чувства должны тут присутствовать — как же без этого? Любая игра, где нет эмоций, мертва.
— Вам не кажется, что задора у вас иногда больше, чем у подопечных на поле?
— (Смеется). Наверное, так и должно быть, потому что, насколько нужно гореть, тренер обязан своим примером показывать. Все мы должны себя подчинять игре, и приятно видеть, как на острые моменты реагирует лавка, как буквально живет игрой. Так и создается настоящий футбольный спектакль, когда эмоциональное состояние игроков передается на трибуны, а с трибун — на поле. Идет взаимосвязь, взаимообмен — игроки, когда их поддерживают, такой темп задают в унисон зрителям... Я люблю, когда все вот так, в едином порыве — ради таких моментов и стоит жить.
— Как футболист вы застали одну эпоху (имею в виду финансовую), как тренер — совершенно другую и наблюдали переход от копеечных зарплат к совершенно заоблачным. Как вы считаете, большие деньги испортили футбол или, напротив, придали ему второе дыхание?
— Что не испортили — точно, скорее, наоборот. Сегодня мы, к счастью, живем в совершенно иной геополитической ситуации, и все меняется на глазах. Теперь на постсоветском пространстве поняли, что без солидных вложений — особенно когда речь идет о столь популярном виде спорта, как футбол, — добиться результатов невозможно, поэтому и в российском первенстве очевиден прогресс, и в украинском. Пожалуйста, на четвертом году работы Луческу «Шахтер» кубок УЕФА выиграл — это говорит о том, что в украинский футбол пришли большие деньги.
«Пятерка лучших футболистов? После Пеле — Марадона, Рональдо, Круифф, ну и Андрей Шевченко»
Все потихонечку нормализуется. Сегодня появилось и заявило о себе новое поколение игроков, которые думают уже о завтрашнем дне, о том, как свои деньги вкладывать, а это, в свою очередь, дает рабочие места другим...
— Эти ребята уже не будут, как многие бывшие советские легендарные мастера, нищими...
— Безусловно, а ведь некоторые мои друзья, с которыми когда-то играл, просто прозябают за чертой бедности, еле сводят концы с концами. Кто-то не смог себя в новой ситуации проявить, не удержался в коллизиях, которые иной раз случаются. Люди, которые характером были не очень сильны, немножко лишнего стали себе позволять, и на это мне больно смотреть. Нынешняя же футбольная молодежь совершенно другая: игроки куда более профессиональные — имею в виду в бытовых вопросах...
— Сами знают, что надо делать, а чего — нет!
— Совершенно верно, и когда кое-что есть в кармане, ты себя увереннее чувствуешь. Человек уже может высказывать свое мнение...
— ...немножко...
— Да, но тихо (смеется) — это радует. С дрожью вспоминаю тот комплекс неполноценности, который раньше преследовал нас за рубежом. Выезжая за границу, все время стеснялись себя...
— ...экономии этой жуткой по доллару-два, да?
— Абсолютно! Конечно, сейчас ситуация совершенно другая, и, приезжая в чужую страну, ты уже иначе себя ощущаешь, и, соответственно, кардинально изменилось к тебе отношение.
— По мнению специалистов, сегодня в футболе все продается и покупается — эта болезнь миновала разве что английский чемпионат, где о таких вещах и заикаться нельзя. Анатолий Бышовец, к примеру, напрямую сказал мне: «Если в российском первенстве крутится нынче пять миллиардов долларов (не считая тотализатора), это же что-то значит! Неужели ты думаешь, что, если «Локомотив», предположим, в День железнодорожника играет у себя дома с какой-то командой, гости будут всерьез за победу бороться?». Вы с тем, что все продается и покупается, согласны или остались еще какие-то островки, где сохранился спорт?
— Спорт есть везде, но, конечно, перевернуть мир нельзя. Продажность и нечистоплотность существует в жизни, и не только у нас — абсолютно во всем мире...
С мамой Ольгой Семеновной. Москва, 2001 год. «Если бы не мамина любовь, я сегодня перед вами не сидел бы»
— ...кроме Англии? Или в туманном Альбионе тоже?
— Лично я ничего утверждать не хочу — у меня таких достоверных данных, как у Анатолия Федоровича, нет. Может, помимо футбола, он еще экономикой занимается, а мне сложно что-то определенное сказать... Откуда (недоуменно) он взял эту цифру? Впрочем, Бышовец всегда был оригинальным человеком.
— И на поле, и вне...
— Особенно вне его и вне тренерской деятельности, поэтому оценить, насколько соответствует реальности то, о чем он говорит, трудно. Я не в курсе, сколько денег в российском чемпионате вертится, но знаю, что людям футбол приносит пользу...
— ...и радость...
— ...а, извините, ковыряться в чужом белье не по мне.
— За ЦСКА у вас сердце сегодня болит?
— Ну, конечно — столько лет ему отдано... Желаю армейцам только побед — с теми, кто там остался, мы сроднились. Не далее как вчера мне позвонил Игорь Акинфеев — поздравлял с победой «Динамо», и Красич поздравил, а президент клуба Евгений Гинер вообще на эту игру прилетал. Думаю, это нормальное явление — так и должно быть. Все доброе и хорошее, что связывает с людьми, надо беречь. Переживаю я также за московское «Динамо», которое тренировал, за «Аланию» — она сейчас претендует на выход в Премьер-лигу. Хочется, чтобы ребята решили локальные задачи, которые перед ними стоят, тем более что сын у меня работает там вторым тренером, начинает, можно сказать, свою карьеру. При этом, естественно, особенно я переживаю за киевское «Динамо»: радуюсь его успехам и делаю все возможное, чтобы мы добивались максимальных результатов.
— Что вы думаете о женском футболе?
— (С улыбкой). Я отрицательно к нему отношусь.
— К женщинам хорошо, а к футболу в их исполнении...
— Вообще-то, технические элементы, в которых у прекрасного пола имеется, так сказать, преимущество, есть...
— Особенно вам прием на грудь, наверное, нравится?
— Во всяком случае, он у них качественнее получается...
— Мяч плохо отскакивает...
— Так он и не должен...
— Со своей женой, говорят, вы познакомились в результате автомобильной аварии — это не миф?
— Нет, чистая правда. Просто в 75-м году я на своей машине попал в переплет...
— Автомобиль-то хороший был?
— «Жигули», третья модель — по тем временам супер, вот только поставить его было некуда, и тогда Казбек Туаев (он был у нас тренером) предложил: «Поехали, у моего брата пристроим». Его брат и стал моим тестем — вот так в жизни бывает!
— За будущей женой вы долго ухаживали?
— Год.
— А это правда, что на свадьбе не сделали ни одного снимка, потому что в Осетии фотографировать молодых запрещено?
— Не то что запрещено... Понимаете, тогда это как-то не принято было. Даже в загсе нас ни разу не щелкнули.
— И что, ни одной фотографии не осталось?
— Ни одной!
— Поди докажи теперь, что это ваша жена...
— Есть дети — лучшее доказательство!
— У футболистов обычно очень много фанаток, а у тренеров?
— Думаю, и тренеры ими не обделены, но я — человек семейный, уже 33 года живу со своей женой... У нас прекрасные дети, замечательная внучка...
— Сложно в это поверить, но, по слухам, до 32-х лет вы вообще не пробовали спиртного...
— ...кроме молока (смеется).
— А были соблазны?
— Ну, их хватало всегда, но никакой даже не было тяги, влечения — как-то безразлично я к выпивке относился.
Валерий (в центре) и Эдуард Газзаевы до сих пор не смирились с потерей среднего брата Руслана (слева), Москва, 2001 год
— Потом хоть свое наверстали?— Нет, и сейчас к алкоголю спокойно отношусь (хотя не аскет). У меня, безусловно, много друзей, и праздников хороших хватает, и, как любой нормальный человек, я могу поднять рюмку. Есть обычаи, которые следует соблюдать.
— Вы 30 лет нещадно курили...
— Ой, да — две с половиной-три пачки в день.
— Будучи игроком, тоже?
— Пока выступал, себя, безусловно, берег, но тоже табачком баловался.
— Это не мешало на поле?
— Ну, тогда я курил меньше...
— ...чем бегали?
— Нет (улыбается), чем потом... Считаю, что это неправильно было, и призываю сейчас молодежь все-таки от этой привычки отказываться. Вы знаете, как-то с московским «Динамо» я был в Чили, где проходил зимний коммерческий турнирчик. Играли мы, бразильский «Сан-Паулу», местные «Универсидад Католика», «Универсидад де Чили», и тренером «Сан-Паулу» был Теле Сантана... Ну, мне, естественно, интересно было побеседовать с ним о бразильском футболе, и я попросил, чтобы он пару часиков мне уделил.
— Это когда было? Он же на чемпионате мира-82 в Испании главным тренером сборной Бразилии был...
— Шел, по-моему, 92-й год. Я только-только делал первые шаги как тренер, и вот, когда мы присели, он произнес: «Начну с того, что ни один футболист у меня в команде не курит, и не потому, что я запрещаю, а потому, что они знают: им это вредит». Это, мне кажется, важно, потому что футбольный век очень короток: 10, от силы 12, кому-то удается продержаться 15 лет, но за эти годы человек должен создать себе репутацию, какую-то базу, обеспечить семью, поставить детей на ноги...
— Вы рассуждаете, как кавказский мужчина, но и другие точки зрения есть...
— У каждого, разумеется, приоритеты свои — это жизнь, но надо собрать волю в кулак и понять, что все не может даваться легко: человек должен трудиться.
— Вам, судя по всему, удалось собрать всю волю в кулак — курить бросили за один день...
— Затушил сигарету и все — закончил. Думаю, это правильно: сокращать количество курева постепенно, как иногда советуют, — только растягивать неприятные ощущения. У меня простой чисто психологический был прием: как только начиналось влечение и хотелось опять затянуться, я себя убеждал, что это минутная слабость. Сразу бросал взгляд на часы, и через 15 секунд желание курить пропадало.
— Я внимательно рассматриваю сейчас ваш нос — его действительно сломал бывший охранник Жириновского, а со временем депутат Государственной думы Малышкин?
— Да, буквально недавно — в июне.
— Ну и зачем, простите, он это сделал?
— Координация подвела, но это игровое столкновение было, поэтому без обид. В том благотворительном матче команда «Тренеры России» встречалась с коллективом под названием «Старко-Росич», куда вошли известные политики и артисты.
— В таких играх травмы крайне редки, а тут на тебе — сломанный нос...
— У меня трещина там была, но зажила она быстро — ничего страшного!
— Говорят, вы до изнеможения можете в теннис играть. До сих пор?
— Да, но на своем уровне, разумеется. Для поддержания здоровья эта игра просто незаменима, да и партнеры у меня замечательные. Например, мой товарищ Владимир Иванович Михайлевский, первый заместитель председателя Московского городского общества «Динамо». Мы с удовольствием с ним сражаемся...
— С обладателями Кубка Дэвиса сыграть не приходилось?
— По уровню пока не доросли.
— Еще будучи игроком, вы частенько ходили в театр, что, вообще-то, футболистам несвойственно...
— Ну да, ходили, интересовались... Особенно часто «Ленком» посещали — у нас там были друзья. В последнее время, конечно, куда реже выбраться удается, хотя супруга с дочкой неделю назад в Вахтангова затащили — смотрели очень хороший спектакль «Ханума». Ой, однажды я даже попал в Большой театр на балет.
— Как это вас угораздило?
Валерий Георгиевич в кругу семьи: дочь Вика, супруга Белла Викторовна, сыновья Аслан и Владимир
— А вот так — супруга уговорила. Живем в Москве, дескать, — надо сходить, а то спросят: «Вы были в Большом театре?» — и что ответишь? «Нет!»?». Я согласился. Пошли на «Весну священную», если память не изменяет... Первый акт я отсидел честно, но конца не дождался.
— Вот и скажите теперь, что общего у балета с футболом?
— Красота... Ну да, красота! Футбол сам по себе очень красивый вид спорта, поэтому и привлекает миллионы, а то и миллиарды зрителей. Чемпионаты мира, Европы, Олимпийские игры, Лига чемпионов — эти турниры вызывают огромный интерес, и если уж занимаешься футболом, надо стремиться делать это на самом высоком уровне.
— Ну и некоторым футболистам, бывает, кричат: «Балерина!»...
— А-а-а, вот вы к чему? Да (смеется), и такое бывает.
— Я знаю, что в детстве вы семь месяцев находились между жизнью и смертью...
— Как известно, раньше хозяйки варили еду на керосинках...
— Вы их еще застали?
— Да, конечно, и мама на них готовила, а я только научился ходить или ползать, и, естественно, стал цепляться за юбку и подниматься. Она посмотрела вниз, половник в руке дернулся, и от этого неловкого движения кастрюля с кипящим варевом перевернулась практически на меня...
Действительно, ситуация была очень сложная: лекарств-то тогда никаких, а я первый ребенок в семье, и семь месяцев мама меня выхаживала буквально по капле, по капельке. Выжил, наверное, потому, что жажда жизни была сильная, ну и, конечно, если бы не любовь мамина, я сегодня перед вами бы не сидел.
— Одно ваше высказывание меня очень тронуло, и я не могу его не привести. «Когда мне исполнилось 50, я стал чувствовать, что время уходит, как сквозь пальцы песок, и даже ускоряется. Усталость во мне копится, и хотя я еще не старик, ощущаю, что время идет быстрее, чем в детстве. Оглядываешься назад и понимаешь, что когда мчался на чужом велике по кривым пыльным улицам, и был по-настоящему счастлив»...
— Беззаботное было время... У каждого человека приходит пора, когда он начинает чаще вспоминать детство, родные места, и, наверное, это правильно.
— С возрастом больше тянет назад, на родину?
— Вы знаете, я заметил, что стал больше туда ездить. Когда был молодой, куда реже выкраивал время — наверное, это и есть ностальгия.
— Ваш отец — уроженец Цхинвала (раньше этот город назывался Цхинвали), и знаю, что после победы московских армейцев в Кубке УЕФА одну из улиц югоосетинской столицы назвали — при жизни! — вашим именем. Когда идете по улице Валерия Газзаева, что чувствуете?
— Гордость! Конечно, мне очень приятно: спасибо землякам! Что еще сказать? Сложно на этот вопрос ответить...
— О вас же и целая книга в серии «Жизнь замечательных людей» вышла...
— Да.
— Поразительно! Представляю себя на вашем месте в собственном кабинете: на полках красивые тома с биографиями Баха, Стравинского, Достоевского, Чайковского и рядом — Газзаев...
— Ну, это вы высоко взяли. Высоко!
— Серия «Жизнь замечательных людей» — куда деваться? У вас эта книга на полке стоит?
— Стоит, причем именно в таком сочетании, как вы назвали. Ну что тут скажешь? Каждый человек, наверное, старается не просто прожигать эту жизнь, а что-то оставить для своей семьи, для своей страны.
— В советское время грузины и осетины замечательно ладили и жили вместе. У меня много друзей, в жилах которых течет смешанная грузино-осетинская кровь, — тот же Зураб Хромаев, например...
— ...да...
— ...и вдруг этот жуткий грузино-осетинский конфликт — на пустом, как мне кажется, месте. Сердце болело у вас, когда все началось?
— Не то слово! У меня в Грузии очень много добрых друзей — с тех пор, когда играл в тбилисском «Динамо: Челебадзе, Чивадзе, Шенгелия......
— ...Гуцаев — тоже, наверняка, осетин...— Ну да. Володя, между прочим, до сих пор в Тбилиси живет. Конечно, с этими ребятами мы уже в меньшей степени поддерживаем отношения, потому что расстояние...
— ...но нет такого: ты осетин, ты грузин?
— Абсолютно, и как политики нас ни старались рассорить, посеять вражду, нельзя доходить до безумства. Любой даже самый худой мир лучше войны, поэтому надо находить какие-то политические решения, а не приносить целые народы в жертву амбициям.
— Вы никогда не чувствовали себя в Москве «лицом кавказской национальности»?
— Нет, хотя слышал об этом часто.
— Что именно?
— Ну, что есть такое выражение. В последнее время об этом говорят меньше, но я никогда и нигде на себе этого не чувствовал.
— Вас неизменно украшают шикарные усы, но на одной из пресс-конференций вы якобы заявили, что, если ЦСКА выиграет Кубок УЕФА, их сбреете. ЦСКА при кубке, так почему же усы до сих пор при вас?
— Дима, все это журналисты придумали — видно, нужен был какой-то дополнительный штрих к портрету. Могу вам честно признаться: я такого обещания не давал, поэтому претензии не ко мне. Безусловно, мужчина должен свое слово держать и, если что-то пообещал, выполнять, но обещания не было.
— Ваши усы, судя по всему, очень вам дороги?
— Конечно: и мой отец носил усы, и мой дедушка. Никто из моих сыновей, правда, ими не обзавелся, а я как отпустил, так ни разу с тех пор не сбривал. Наверное, уже и не стану...
— Не страшно вам было браться за эту команду, особенно после удачного, в общем, сезона с Семиным?
— Вы знаете, нет. Я, согласитесь, не молодой начинающий специалист, поэтому...
— ...отбоялся уже, да?..
— ...давно уже определился: знаю, как надо работать и как добиваться победы. Другое дело, насколько это получится, но те взгляды на футбол, которые у меня есть и которые хочу привить своим подопечным, в основном оправдывают себя, хотя еще не совсем. Просто после прошлого, безусловно, хорошего сезона, который команда завершила чемпионом, сейчас в составе произошли немалые перемены — мы ввели большую группу молодых игроков.
Сегодня — повторяю это везде и абсолютно от вас не скрываю! — безусловный приоритет отдаю воспитанникам местного футбола, и это, считаю, подход правильный. Смотрите, уже где-то шесть-семь молодых украинцев регулярно играют в основе «Динамо».
— Многие уверены, что в силу патриотизма футболисты даже похуже классом, но свои, будут играть лучше, чем легионеры...
— Я не согласен. Легионеры нужны — если уж на то пошло, без них пока невозможно, но не должно быть перебора ни в чем, а что касается выбранного мной направления... Если проанализировать историю киевского «Динамо», наиболее высоких достижений клуб добивался, когда его цвета защищали воспитанники местного футбола. Возьмите 75-й год...
— 86-й...
— ...и даже 99-й! Команда практически полностью состояла из украинцев, поэтому они должны составлять костяк. У лидеров должно присутствовать чувство патриотизма, чтобы они этот дух вносили в игру и заражали им легионеров — вот тогда все будет отлично.
— Вы же с Семиным, насколько я знаю, дружите?
«Любая игра, где нет эмоций, мертва»
— Да.
— Он много рассказывал вам о Киеве, о команде?
— Безусловно, уже получив приглашение от Игоря Михайловича Суркиса, я этим интересовался. Говорили в основном об игроках, их возможностях, качествах, а потом у меня появилась возможность самому убедиться в том, насколько мой предшественник прав. Разумеется, у меня взгляд на игру совершенно другой, чем у Юрия Павловича, иные требования к футболистам...
— ...и это нормально!
— Совершенно. Мне кажется, это правильная позиция, поэтому, естественно, хочется здесь все-таки что-то сделать, и никакой боязни при этом нет — тренер я достаточно профессиональный.
— Знающие люди говорили мне, что одно время, когда «Шахтер» еще не завоевал Кубок УЕФА, но к этому шел, Ринат Ахметов был недоволен Мирчей Луческу и очень мечтал заполучить в качестве главного тренера «горняков» вас. Переговоры на эту тему с ним были?
— К Ринату Леонидовичу я отношусь с большим уважением, достаточно хорошо его знаю, поэтому отвечать сейчас на ваш вопрос, Дима, мне кажется, неэтично...
— ...не логично...
— ...и неправильно. Пользуясь случаем, могу лишь поздравить «Шахтер» и его президента Рината Ахметова с победой в Кубке УЕФА, а сегодня я всеми мыслями сосредоточен на киевском «Динамо», на успешном его выступлении. Признаюсь: мне на редкость комфортно работается, у меня замечательные, профессиональные отношения с президентом клуба и с игроками. Стараюсь честно трудиться, справедливо относиться к ребятам и всегда говорить правду, только правду и ничего, кроме нее.
— Человек вы очень амбициозный, по натуре максималист, и наверняка у вас есть цель. Что вы хотите с «Динамо» выиграть?
— За три года мечтаю создать команду, способную добиваться больших результатов в Лиге чемпионов, и мы к этому на пути. Следует подтянуть молодых талантливых игроков и построить коллектив, который, набравшись опыта, будет играть в этом серьезном турнире на высоком уровне. В 99-м «Динамо» совсем немножко не хватило, чтобы выйти в финал Лиги чемпионов, поэтому от обещаний, естественно, воздержусь, но уверен: если есть у клуба традиции, он обязательно этот взлет повторит. Надо просто двигаться в правильном направлении, а цель — вот она, передо мной. Будучи тренером, я завоевал все, что возможно, в национальном первенстве, выиграл один из престижнейших европейских турниров, и для полного комплекта не хватает только победы в Лиге чемпионов. Конечно, хочу этого добиться.
— А почему нет?
— Нормальная мечта любого, кто оказался бы на моем месте, а насколько она достижима, зависит от целого ряда обстоятельств: от игроков, от тренера, от президента клуба, от Господа Бога, в конце концов... Необходимо, чтобы все совпало, но, конечно, я приложу все усилия, чтобы реализовать свою, вернее, общую нашу мечту.
— Отечественные футболисты, даже очень яркие звезды, свое мнение на страницах прессы или по телевидению стараются особо не афишировать. Исключение разве что Виктор Леоненко, который до сих пор часто выступает в средствах массовой информации, где комментирует всевозможные матчи, составы, действия тренеров, судей... В свое время он под вашим началом играл и с радостью воспринял то, что вы переехали в Киев...
— Я к Вите очень хорошо отношусь, а познакомился с ним в 90-м году, когда еще работал в «Спартаке» (Орджоникидзе) — выводил его в высшую лигу. Помню, играли в Тюмени, где Леоненко выступал за местное «Динамо», и хотя разгромили тогда их 4:0, по-моему, я увидел на поле молодого, на редкость талантливого игрока. Уже в 91-м, когда возглавил «Динамо» московское, буквально на следующий день послал за ним...
— ...гонца...
— ...и его сразу же перевели по линии МВД из одной динамовской команды в другую. Тогда с этим легче было: никаких контрактов и обязательств... Виктор, повторяю, был очень талантлив и играть начал великолепно. Историю перехода его в киевское «Динамо» вы, наверняка, тоже знаете — он блестяще здесь заиграл, и одна из прекрасных страниц киевского футбола связана с его именем, а что касается высказываний... Каждый из нас оригинален, и я считаю, не подгонять Леоненко под общий ранжир надо, а читать и анализировать его мысли. Мне, безусловно, приятно, что Витя состоялся и как футболист, и как личность, и хотя до сегодняшнего дня я с ним еще не встречался, надеюсь, увидимся.
Валерия Газзаева и Юрия Семина связывает давняя дружба. «Разумеется, у меня взгляд на игру совершенно другой, иные требования к футболистам...»
— Недавно в «Динамо» вернулся Андрей Шевченко — повезло, я думаю, и болельщикам, и самому Андрею, и, очевидно, вам. Да?— Что ж, этот мастер — легенда европейского футбола, символ киевского «Динамо»! — в рекомендациях не нуждается. Андрей — один из трех лучших бомбардиров за всю историю Лиги чемпионов, и сегодня присутствие такого опытного и авторитетного футболиста — высочайшего профессионала, прекрасного человека! — принесет огромную пользу команде, поможет ее становлению в международных матчах на высочайшем уровне. Роль Андрея тут трудно переоценить. Есть такое понятие «аура авторитета» — она крайне важна, поэтому я надеюсь, что от его перехода выиграют действительно все.
— Вы видели игру как Олега Блохина, против которого сражались на поле, так и Андрея Шевченко, и я не могу не задать вопрос, которым иногда ставлю в тупик специалистов: кто из них, на ваш взгляд, лучше?
— Вы знаете... (Пауза).
— Владимир Маслаченко, например, ответил так: «Блохин лучше, но Шевченко богаче»...
— Владимир Никитич, как всегда, колоритен и нестандартен... В принципе, я считаю, что оба они — мастера экстра-класса: очень мобильные, скоростные, но Олег все-таки выступал в основном в «Динамо», а Андрей на более высоком уровне.
— Помотался чуть-чуть...
— Да, и когда Шевченко пришел в «Милан», он, действительно, там сверкал. Конечно, сегодня сравнивать их — занятие неблагодарное, так что оба они выдающиеся, и думаю, величие одного, как эстафетная палочка, передалось другому.
— Ответили как дипломат... Когда Блохин тренировал клуб «Москва», вы, знаю, чуть не подрались...
— Ну, это был абсолютно рабочий момент. Я всегда с неизменной симпатией и уважением относился к Олегу, а он отвечал мне взаимностью, поэтому никаких проблем, а эмоции — что ж, они часто присутствуют. В перерыве матча между «Москвой» и ЦСКА возник какой-то эпизод, на который оба мы слишком горячо отреагировали, хотя, по-моему, было бы гораздо хуже, если бы промолчали.
— Какими критериями вы как специалист руководствуетесь, называя того или иного игрока великим, и кто из футболистов, которых вы видели своими глазами, входит, по-вашему, в пятерку лучших?
— Имеете в виду мировой футбол? В первую очередь, понятное дело, Пеле — я наблюдал его в 70-м году на чемпионате мира в Мексике, где он блистал...
— Пеле — не устаревший вариант? Сегодня он мог бы так выделяться?
— Знаете, Дима, может, я консерватор, но сильнее Пеле футболиста не было и нет до сих пор. Пятерка лучших? После Пеле — Марадона... Может, Рональдо — в конце карьеры. Вне всякого сомнения, Круифф. Ну и Андрей Шевченко.
— Вот так?
— Да.
— Вы очень вспыльчивы, сильно по поводу происходящего на поле переживаете и часто нервничаете почем зря — это черта характера?
— Наверное. Понимаете, воспринимать все спокойно я не могу, к тому же просто смотреть игру без эмоциональных всплесков неправильно — тогда нужно идти на трибуну.
— Константин Иванович Бесков, я помню, сидел там и нормально себя чувствовал...
— У каждого свой подход... Считаю, что должен сопереживать с ребятами и за каждый пас, каждый гол, радоваться, как они, и точно так же проявлять неудовлетворенность, когда атаку сорвала неточная передача или что-то еще. Это моя работа! Когда тренер у бровки, футболисты чувствуют его поддержку. Иногда, согласитесь, если эмоции перехлестывают, игроки теряют позицию или концентрацию...
— ...и их надо взбодрить...
— И подсказать, и указать — это очень важно.
— На скамейке вас можно увидеть редко: вы то и дело вскакиваете, жестикулируете, что-то кричите. Говорят, в 95-м году, когда «Алания» в матче национального первенства с ЦСКА забила «золотой» гол, сделавший ее чемпионом России, вы сунули горящую сигарету в карман пальто — это легенда?
— Нет, так и было. Когда Тедеев забил, я как раз курил (в то время это еще разрешалось) — и вдруг он побежал ко мне. Я подумал: «Бросать сигарету на поле нельзя» — и машинально сунул ее в карман. Естественно, игроки навалились, и пока мы обнимались да целовались...
— ...пошел дым...
С возвращением Андрея Шевченко в «Динамо» Валерий Газзаев и президент клуба Игорь Суркис связывают большие надежды
— Пальто загорелось, понимаете?
— Вам не жаль его было?
— Нет, такие моменты готов испытывать ежегодно.
— Есть два Газзаева: сверхэмоциональный во время матчей и спокойный, интеллигентный, сдержанный, неизменно одетый с иголочки в жизни. Как два таких разных человека в вас уживаются?
— Наверное, хорошо, что они есть. Я, например, уверен: нужно относиться друг к другу тепло и прощать ошибки, потому что все мы земные и небезгрешные. Это, правда, не касается работы, где совершенно другие эмоции (особенно когда твой труд публичен, когда успехи и неудачи на виду у всех и от тебя зависит тонус огромного количества людей), тем более если тебя пригласили в большой клуб. Стараюсь, чтобы моя деятельность не только принесла результаты, но и стала источником хорошего настроения у болельщиков, в их семьях...
Да, на тренировках мне часто приходится быть жестким и требовательным, потому что не все идет гладко, не всегда получается хорошо, но это часть нашей работы, и чувства должны тут присутствовать — как же без этого? Любая игра, где нет эмоций, мертва.
— Вам не кажется, что задора у вас иногда больше, чем у подопечных на поле?
— (Смеется). Наверное, так и должно быть, потому что, насколько нужно гореть, тренер обязан своим примером показывать. Все мы должны себя подчинять игре, и приятно видеть, как на острые моменты реагирует лавка, как буквально живет игрой. Так и создается настоящий футбольный спектакль, когда эмоциональное состояние игроков передается на трибуны, а с трибун — на поле. Идет взаимосвязь, взаимообмен — игроки, когда их поддерживают, такой темп задают в унисон зрителям... Я люблю, когда все вот так, в едином порыве — ради таких моментов и стоит жить.
— Как футболист вы застали одну эпоху (имею в виду финансовую), как тренер — совершенно другую и наблюдали переход от копеечных зарплат к совершенно заоблачным. Как вы считаете, большие деньги испортили футбол или, напротив, придали ему второе дыхание?
— Что не испортили — точно, скорее, наоборот. Сегодня мы, к счастью, живем в совершенно иной геополитической ситуации, и все меняется на глазах. Теперь на постсоветском пространстве поняли, что без солидных вложений — особенно когда речь идет о столь популярном виде спорта, как футбол, — добиться результатов невозможно, поэтому и в российском первенстве очевиден прогресс, и в украинском. Пожалуйста, на четвертом году работы Луческу «Шахтер» кубок УЕФА выиграл — это говорит о том, что в украинский футбол пришли большие деньги.
«Пятерка лучших футболистов? После Пеле — Марадона, Рональдо, Круифф, ну и Андрей Шевченко»
Все потихонечку нормализуется. Сегодня появилось и заявило о себе новое поколение игроков, которые думают уже о завтрашнем дне, о том, как свои деньги вкладывать, а это, в свою очередь, дает рабочие места другим...
— Эти ребята уже не будут, как многие бывшие советские легендарные мастера, нищими...
— Безусловно, а ведь некоторые мои друзья, с которыми когда-то играл, просто прозябают за чертой бедности, еле сводят концы с концами. Кто-то не смог себя в новой ситуации проявить, не удержался в коллизиях, которые иной раз случаются. Люди, которые характером были не очень сильны, немножко лишнего стали себе позволять, и на это мне больно смотреть. Нынешняя же футбольная молодежь совершенно другая: игроки куда более профессиональные — имею в виду в бытовых вопросах...
— Сами знают, что надо делать, а чего — нет!
— Совершенно верно, и когда кое-что есть в кармане, ты себя увереннее чувствуешь. Человек уже может высказывать свое мнение...
— ...немножко...
— Да, но тихо (смеется) — это радует. С дрожью вспоминаю тот комплекс неполноценности, который раньше преследовал нас за рубежом. Выезжая за границу, все время стеснялись себя...
— ...экономии этой жуткой по доллару-два, да?
— Абсолютно! Конечно, сейчас ситуация совершенно другая, и, приезжая в чужую страну, ты уже иначе себя ощущаешь, и, соответственно, кардинально изменилось к тебе отношение.
— По мнению специалистов, сегодня в футболе все продается и покупается — эта болезнь миновала разве что английский чемпионат, где о таких вещах и заикаться нельзя. Анатолий Бышовец, к примеру, напрямую сказал мне: «Если в российском первенстве крутится нынче пять миллиардов долларов (не считая тотализатора), это же что-то значит! Неужели ты думаешь, что, если «Локомотив», предположим, в День железнодорожника играет у себя дома с какой-то командой, гости будут всерьез за победу бороться?». Вы с тем, что все продается и покупается, согласны или остались еще какие-то островки, где сохранился спорт?
— Спорт есть везде, но, конечно, перевернуть мир нельзя. Продажность и нечистоплотность существует в жизни, и не только у нас — абсолютно во всем мире...
С мамой Ольгой Семеновной. Москва, 2001 год. «Если бы не мамина любовь, я сегодня перед вами не сидел бы»
— ...кроме Англии? Или в туманном Альбионе тоже?
— Лично я ничего утверждать не хочу — у меня таких достоверных данных, как у Анатолия Федоровича, нет. Может, помимо футбола, он еще экономикой занимается, а мне сложно что-то определенное сказать... Откуда (недоуменно) он взял эту цифру? Впрочем, Бышовец всегда был оригинальным человеком.
— И на поле, и вне...
— Особенно вне его и вне тренерской деятельности, поэтому оценить, насколько соответствует реальности то, о чем он говорит, трудно. Я не в курсе, сколько денег в российском чемпионате вертится, но знаю, что людям футбол приносит пользу...
— ...и радость...
— ...а, извините, ковыряться в чужом белье не по мне.
— За ЦСКА у вас сердце сегодня болит?
— Ну, конечно — столько лет ему отдано... Желаю армейцам только побед — с теми, кто там остался, мы сроднились. Не далее как вчера мне позвонил Игорь Акинфеев — поздравлял с победой «Динамо», и Красич поздравил, а президент клуба Евгений Гинер вообще на эту игру прилетал. Думаю, это нормальное явление — так и должно быть. Все доброе и хорошее, что связывает с людьми, надо беречь. Переживаю я также за московское «Динамо», которое тренировал, за «Аланию» — она сейчас претендует на выход в Премьер-лигу. Хочется, чтобы ребята решили локальные задачи, которые перед ними стоят, тем более что сын у меня работает там вторым тренером, начинает, можно сказать, свою карьеру. При этом, естественно, особенно я переживаю за киевское «Динамо»: радуюсь его успехам и делаю все возможное, чтобы мы добивались максимальных результатов.
— Что вы думаете о женском футболе?
— (С улыбкой). Я отрицательно к нему отношусь.
— К женщинам хорошо, а к футболу в их исполнении...
— Вообще-то, технические элементы, в которых у прекрасного пола имеется, так сказать, преимущество, есть...
— Особенно вам прием на грудь, наверное, нравится?
— Во всяком случае, он у них качественнее получается...
— Мяч плохо отскакивает...
— Так он и не должен...
— Со своей женой, говорят, вы познакомились в результате автомобильной аварии — это не миф?
— Нет, чистая правда. Просто в 75-м году я на своей машине попал в переплет...
— Автомобиль-то хороший был?
— «Жигули», третья модель — по тем временам супер, вот только поставить его было некуда, и тогда Казбек Туаев (он был у нас тренером) предложил: «Поехали, у моего брата пристроим». Его брат и стал моим тестем — вот так в жизни бывает!
— За будущей женой вы долго ухаживали?
— Год.
— А это правда, что на свадьбе не сделали ни одного снимка, потому что в Осетии фотографировать молодых запрещено?
— Не то что запрещено... Понимаете, тогда это как-то не принято было. Даже в загсе нас ни разу не щелкнули.
— И что, ни одной фотографии не осталось?
— Ни одной!
— Поди докажи теперь, что это ваша жена...
— Есть дети — лучшее доказательство!
— У футболистов обычно очень много фанаток, а у тренеров?
— Думаю, и тренеры ими не обделены, но я — человек семейный, уже 33 года живу со своей женой... У нас прекрасные дети, замечательная внучка...
— Сложно в это поверить, но, по слухам, до 32-х лет вы вообще не пробовали спиртного...
— ...кроме молока (смеется).
— А были соблазны?
— Ну, их хватало всегда, но никакой даже не было тяги, влечения — как-то безразлично я к выпивке относился.
Валерий (в центре) и Эдуард Газзаевы до сих пор не смирились с потерей среднего брата Руслана (слева), Москва, 2001 год
— Потом хоть свое наверстали?— Нет, и сейчас к алкоголю спокойно отношусь (хотя не аскет). У меня, безусловно, много друзей, и праздников хороших хватает, и, как любой нормальный человек, я могу поднять рюмку. Есть обычаи, которые следует соблюдать.
— Вы 30 лет нещадно курили...
— Ой, да — две с половиной-три пачки в день.
— Будучи игроком, тоже?
— Пока выступал, себя, безусловно, берег, но тоже табачком баловался.
— Это не мешало на поле?
— Ну, тогда я курил меньше...
— ...чем бегали?
— Нет (улыбается), чем потом... Считаю, что это неправильно было, и призываю сейчас молодежь все-таки от этой привычки отказываться. Вы знаете, как-то с московским «Динамо» я был в Чили, где проходил зимний коммерческий турнирчик. Играли мы, бразильский «Сан-Паулу», местные «Универсидад Католика», «Универсидад де Чили», и тренером «Сан-Паулу» был Теле Сантана... Ну, мне, естественно, интересно было побеседовать с ним о бразильском футболе, и я попросил, чтобы он пару часиков мне уделил.
— Это когда было? Он же на чемпионате мира-82 в Испании главным тренером сборной Бразилии был...
— Шел, по-моему, 92-й год. Я только-только делал первые шаги как тренер, и вот, когда мы присели, он произнес: «Начну с того, что ни один футболист у меня в команде не курит, и не потому, что я запрещаю, а потому, что они знают: им это вредит». Это, мне кажется, важно, потому что футбольный век очень короток: 10, от силы 12, кому-то удается продержаться 15 лет, но за эти годы человек должен создать себе репутацию, какую-то базу, обеспечить семью, поставить детей на ноги...
— Вы рассуждаете, как кавказский мужчина, но и другие точки зрения есть...
— У каждого, разумеется, приоритеты свои — это жизнь, но надо собрать волю в кулак и понять, что все не может даваться легко: человек должен трудиться.
— Вам, судя по всему, удалось собрать всю волю в кулак — курить бросили за один день...
— Затушил сигарету и все — закончил. Думаю, это правильно: сокращать количество курева постепенно, как иногда советуют, — только растягивать неприятные ощущения. У меня простой чисто психологический был прием: как только начиналось влечение и хотелось опять затянуться, я себя убеждал, что это минутная слабость. Сразу бросал взгляд на часы, и через 15 секунд желание курить пропадало.
— Я внимательно рассматриваю сейчас ваш нос — его действительно сломал бывший охранник Жириновского, а со временем депутат Государственной думы Малышкин?
— Да, буквально недавно — в июне.
— Ну и зачем, простите, он это сделал?
— Координация подвела, но это игровое столкновение было, поэтому без обид. В том благотворительном матче команда «Тренеры России» встречалась с коллективом под названием «Старко-Росич», куда вошли известные политики и артисты.
— В таких играх травмы крайне редки, а тут на тебе — сломанный нос...
— У меня трещина там была, но зажила она быстро — ничего страшного!
— Говорят, вы до изнеможения можете в теннис играть. До сих пор?
— Да, но на своем уровне, разумеется. Для поддержания здоровья эта игра просто незаменима, да и партнеры у меня замечательные. Например, мой товарищ Владимир Иванович Михайлевский, первый заместитель председателя Московского городского общества «Динамо». Мы с удовольствием с ним сражаемся...
— С обладателями Кубка Дэвиса сыграть не приходилось?
— По уровню пока не доросли.
— Еще будучи игроком, вы частенько ходили в театр, что, вообще-то, футболистам несвойственно...
— Ну да, ходили, интересовались... Особенно часто «Ленком» посещали — у нас там были друзья. В последнее время, конечно, куда реже выбраться удается, хотя супруга с дочкой неделю назад в Вахтангова затащили — смотрели очень хороший спектакль «Ханума». Ой, однажды я даже попал в Большой театр на балет.
— Как это вас угораздило?
Валерий Георгиевич в кругу семьи: дочь Вика, супруга Белла Викторовна, сыновья Аслан и Владимир
— А вот так — супруга уговорила. Живем в Москве, дескать, — надо сходить, а то спросят: «Вы были в Большом театре?» — и что ответишь? «Нет!»?». Я согласился. Пошли на «Весну священную», если память не изменяет... Первый акт я отсидел честно, но конца не дождался.
— Вот и скажите теперь, что общего у балета с футболом?
— Красота... Ну да, красота! Футбол сам по себе очень красивый вид спорта, поэтому и привлекает миллионы, а то и миллиарды зрителей. Чемпионаты мира, Европы, Олимпийские игры, Лига чемпионов — эти турниры вызывают огромный интерес, и если уж занимаешься футболом, надо стремиться делать это на самом высоком уровне.
— Ну и некоторым футболистам, бывает, кричат: «Балерина!»...
— А-а-а, вот вы к чему? Да (смеется), и такое бывает.
— Я знаю, что в детстве вы семь месяцев находились между жизнью и смертью...
— Как известно, раньше хозяйки варили еду на керосинках...
— Вы их еще застали?
— Да, конечно, и мама на них готовила, а я только научился ходить или ползать, и, естественно, стал цепляться за юбку и подниматься. Она посмотрела вниз, половник в руке дернулся, и от этого неловкого движения кастрюля с кипящим варевом перевернулась практически на меня...
Действительно, ситуация была очень сложная: лекарств-то тогда никаких, а я первый ребенок в семье, и семь месяцев мама меня выхаживала буквально по капле, по капельке. Выжил, наверное, потому, что жажда жизни была сильная, ну и, конечно, если бы не любовь мамина, я сегодня перед вами бы не сидел.
— Одно ваше высказывание меня очень тронуло, и я не могу его не привести. «Когда мне исполнилось 50, я стал чувствовать, что время уходит, как сквозь пальцы песок, и даже ускоряется. Усталость во мне копится, и хотя я еще не старик, ощущаю, что время идет быстрее, чем в детстве. Оглядываешься назад и понимаешь, что когда мчался на чужом велике по кривым пыльным улицам, и был по-настоящему счастлив»...
— Беззаботное было время... У каждого человека приходит пора, когда он начинает чаще вспоминать детство, родные места, и, наверное, это правильно.
— С возрастом больше тянет назад, на родину?
— Вы знаете, я заметил, что стал больше туда ездить. Когда был молодой, куда реже выкраивал время — наверное, это и есть ностальгия.
— Ваш отец — уроженец Цхинвала (раньше этот город назывался Цхинвали), и знаю, что после победы московских армейцев в Кубке УЕФА одну из улиц югоосетинской столицы назвали — при жизни! — вашим именем. Когда идете по улице Валерия Газзаева, что чувствуете?
— Гордость! Конечно, мне очень приятно: спасибо землякам! Что еще сказать? Сложно на этот вопрос ответить...
— О вас же и целая книга в серии «Жизнь замечательных людей» вышла...
— Да.
— Поразительно! Представляю себя на вашем месте в собственном кабинете: на полках красивые тома с биографиями Баха, Стравинского, Достоевского, Чайковского и рядом — Газзаев...
— Ну, это вы высоко взяли. Высоко!
— Серия «Жизнь замечательных людей» — куда деваться? У вас эта книга на полке стоит?
— Стоит, причем именно в таком сочетании, как вы назвали. Ну что тут скажешь? Каждый человек, наверное, старается не просто прожигать эту жизнь, а что-то оставить для своей семьи, для своей страны.
— В советское время грузины и осетины замечательно ладили и жили вместе. У меня много друзей, в жилах которых течет смешанная грузино-осетинская кровь, — тот же Зураб Хромаев, например...
— ...да...
— ...и вдруг этот жуткий грузино-осетинский конфликт — на пустом, как мне кажется, месте. Сердце болело у вас, когда все началось?
— Не то слово! У меня в Грузии очень много добрых друзей — с тех пор, когда играл в тбилисском «Динамо: Челебадзе, Чивадзе, Шенгелия......
— ...Гуцаев — тоже, наверняка, осетин...— Ну да. Володя, между прочим, до сих пор в Тбилиси живет. Конечно, с этими ребятами мы уже в меньшей степени поддерживаем отношения, потому что расстояние...
— ...но нет такого: ты осетин, ты грузин?
— Абсолютно, и как политики нас ни старались рассорить, посеять вражду, нельзя доходить до безумства. Любой даже самый худой мир лучше войны, поэтому надо находить какие-то политические решения, а не приносить целые народы в жертву амбициям.
— Вы никогда не чувствовали себя в Москве «лицом кавказской национальности»?
— Нет, хотя слышал об этом часто.
— Что именно?
— Ну, что есть такое выражение. В последнее время об этом говорят меньше, но я никогда и нигде на себе этого не чувствовал.
— Вас неизменно украшают шикарные усы, но на одной из пресс-конференций вы якобы заявили, что, если ЦСКА выиграет Кубок УЕФА, их сбреете. ЦСКА при кубке, так почему же усы до сих пор при вас?
— Дима, все это журналисты придумали — видно, нужен был какой-то дополнительный штрих к портрету. Могу вам честно признаться: я такого обещания не давал, поэтому претензии не ко мне. Безусловно, мужчина должен свое слово держать и, если что-то пообещал, выполнять, но обещания не было.
— Ваши усы, судя по всему, очень вам дороги?
— Конечно: и мой отец носил усы, и мой дедушка. Никто из моих сыновей, правда, ими не обзавелся, а я как отпустил, так ни разу с тех пор не сбривал. Наверное, уже и не стану...
Мой стакан невелик, но я пью из своего стакана.